Лето в Михайловском
Лето в Михайловском
Так сложилось, что при жизни Пушкина Наталье Николаевне ни разу не пришлось побывать в Михайловском. В 1832, 1833 и 1835 годах весною или в начале лета она рожала, роды всегда протекали тяжело, она долго болела, и ехать с маленьким ребенком за 400 верст было, конечно, невозможно. Летом 1834 года она с детьми жила у брата в Полотняном Заводе, так как Пушкин в связи со своими издательскими делами должен был оставаться в Петербурге.
«Сегодня 14 сентября, – писал Пушкин жене в 1835 году из Михайловского. – Вот уж неделя как я тебя оставил, милый мой друг; а толку в том не вижу. Писать не начинал и не знаю, когда начну. Зато беспрестанно думаю о тебе, и ничего путного не надумаю. Жаль мне, что я тебя с собою не взял.
Что у нас за погода! Вот уже три дня, как я только что гуляю то пешком, то верхом…»
Вспомним, что и вторая его поездка в Болдино осенью 1834 года тоже не принесла желаемых результатов. Поэт тоскует, скучает, без жены ему не работается, и он решает вернуться раньше положенного им срока. «Неужто близ тебя не распишусь?» – пишет он Наталье Николаевне! Близ тебя…
Известно, что лето 1841 и 1842 годов Наталья Николаевна с семьей провела в Михайловском. Но бывала ли она там в 1838—1840 годах? Этого мы не знаем. Однако такое намерение у нее было: еще 27 марта 1837 года она писала из Полотняного Завода П. А. Осиповой, соседке Пушкина по Михайловскому, о своем желании приехать, прося разрешения у нее остановиться.
Прасковья Александровна и дочери ее, Евпраксия Николаевна Вревская и Анна Николаевна Вульф, основываясь на великосветских сплетнях, до них дошедших, неприязненно относились к вдове поэта. Получив письмо Натальи Николаевны, Осипова писала А. И. Тургеневу, что ей будет очень тяжело ее видеть:
«Конечно, не вольно, но делом она причиною, что нет Пушкина и только тень его с нами».
И Евпраксия, и Анна были в Петербурге во время январских трагических событий. Евпраксия Николаевна рассказывала, что накануне дуэли Пушкин приезжал к ним и якобы сказал, что завтра дерется с Дантесом. А. И. Тургенев свидетельствует, что Наталья Николаевна очень упрекала Вревскую в том, что, зная об этом, она ее не предупредила. Трудно сказать, действительно ли Евпраксия Николаевна была столь осведомлена. Возможно, Пушкин в разговоре и бросил какую-то фразу, намекавшую на предстоящую дуэль, которая потом, в свете последовавших событий, уже толковалась Вревской как доверительное отношение к ней Пушкина.
Брат ее мужа, М. Н. Сердобин, в своем письме с выражением соболезнования к С. Л. Пушкину от 27 марта 1837 года так пишет об этом:
«Во время краткого пребывания здесь моей невестки[155], покойный Александр Сергеевич часто заходил к нам и даже обедал и провел весь день у нас накануне этой злосчастной дуэли. Можете себе вообразить наше удивление и наше горе, когда мы узнали об этом несчастье». Таким образом, Евпраксия Николаевна говорит, что она знала о дуэли, а Сердобин свидетельствует, что они ничего не знали. Во всяком случае, при оценке высказываний тригорских приятельниц поэта следует всегда помнить об их пристрастном отношении к Наталье Николаевне. Анна Николаевна питала в свое время к Пушкину серьезное чувство, Евпраксия Николаевна была в него влюблена, а Пушкин, когда жил в Михайловском в 1824—1826 годах, ухаживал за той и другой. Обе они, несомненно, ревновали его к жене и относились к ней вначале враждебно. Это ясно прослеживается в письмах А. Н. Вульф и особенно Е. Н. Вревской. По поводу дуэли Пушкина с Дантесом Вревская говорила: «Тут жена не очень приятную играет ролю, во всяком случае. Она просит у Маминьки позволения приехать отдать последний долг бедному Пуш. – Так она его называет. Какова?»
Но посмотрим, что писала сама Евпраксия Николаевна мужу 30 января 1837 года, на другой день после смерти поэта.
«…Во вторник я хочу уехать из Петербурга, не ожидая сестры. Я больше не могу оставаться в этом городе, пребывание в котором во многих отношениях так для меня тяжело. Пишу это письмо под впечатлением очень печального события, которое тебе также будет прискорбно. Бедный Пушкин дрался на дуэли со своим зятем Дантесом и был так опасно ранен, что прожил только один день. Вчера в 2 часа пополудни он скончался. Я никак не опомнюсь от етаго происшествия, да и твое молчание меня очень беспокоит. Приготовь Маминъку к етой несчастной новости. Она ее очень огорчит. Бедный Пушкин! – Жена его в ужасном положении… Мне так грустно из-за твоего молчания и этой злополучной новости, что я не могу больше тебе писать».
Итак, Евпраксия Николаевна хочет по многим причинам скорее покинуть Петербург. Одна из них: смерть Пушкина. Она не знает даже точно, сколько дней прожил поэт после дуэли. «Бедный Пушкин»… Это выражение она находит предосудительным в устах жены поэта, но ей, которая якобы любит Пушкина больше, оно простительно.
Вревская была пустенькая провинциальная барыня. (В свое время, в 1824 году, Пушкин называл тригорских девиц «несносными дурами» и «довольно не привлекательными во всех отношениях».) Письма ее полны петербургских и деревенских сплетен.
Наталья Николаевна узнала о недоброжелательном к ней отношении тригорских соседок и не захотела останавливаться у них. Друзья поэта отговорили ее от этой поездки, оберегая от неприятных переживаний.
В 1838 году в ноябре месяце Наталья Николаевна переехала в Петербург и, видимо, зимой в Михайловском не была. Почему же не ездила она туда с семьей на лето? Полагаем, что к тому были следующие причины. Целых три года шли переговоры с сонаследниками о продаже имения детям Пушкина. Пока это дело тянулось, летом там, несомненно, жил Сергей Львович, а может быть, и Лев Сергеевич и Ольга Сергеевна с семьей. Наталье Николаевне не хотелось, вероятно, ехать туда до выкупа Михайловского и введения ее в права опекуна, поэтому лето 1839 и 1840 годов она прожила на даче под Петербургом. Но в январе 1841 года, наконец, «псковское дело» было окончено, и Наталья Николаевна сообщает брату, что она с Александрой Николаевной собирается в Михайловское на лето. В 1837 году, когда Наталья Николаевна уехала в Полотняный Завод, обстановка квартиры и библиотека Пушкина, как мы упоминали, были сданы Опекой на хранение на склад. По возвращении ее в Петербург маленькая квартира, видимо, не дала ей возможности взять все вещи, и часть их осталась на складе. После окончания дела о покупке Михайловского постановлением от 16 февраля 1841 года опекунство решило:
«…с одной стороны, сдать вдове Н. Н. Пушкиной некоторые предметы имущества, находившегося у оного, а с другой – открывшуюся вдове Пушкиной покупкою упомянутого имения возможность принять на свое сохранение те предметы, избавив тем опекунство сие от излишних расходов…»
Хотя Наталья Николаевна и писала брату, что собирается в Михайловское на лето, но у нее, очевидно, была мысль обосноваться там на более продолжительное время. Она отказалась от петербургской квартиры, часть обстановки, видимо, оставила на складе, а остальную мебель и библиотеку Пушкина повезла в Михайловское.
15 мая 1841 года большой обоз и экипажи с семьей Пушкиных и Александрой Николаевной тронулись в путь. 19 мая они прибыли в Михайловское.
На другой же день по приезде Наталья Николаевна поехала в Святогорский монастырь на могилу мужа. Еще в конце 1839 года Наталья Николаевна заказала известному петербургскому мастеру Пермагорову памятник-надгробие на могилу мужа. В ноябре 1840 года оно было готово, и Наталья Николаевна поручила бывшему Михайловскому управителю Михайле Калашникову доставить его на место. Но установка надгробия была отложена до весны, то есть до приезда Натальи Николаевны.
«Пушкина хоронили дважды, – пишет в своей книге «У лукоморья» директор пушкинского заповедника «Михайловское» С. С. Гейченко. – Первый раз его хоронил в 1837 году А. И. Тургенев. Второй раз хоронила Наталья Николаевна и дети – в 1841 году… Установка памятника оказалась непростым делом. Нужно было не только смонтировать и поставить на место привезенные из Петербурга части, но и соорудить кирпичный цоколь и железную ограду; под все четыре стены цоколя на глубину два с половиной аршина подвести каменный фундамент и выложить кирпичный склеп, куда было решено перенести прах поэта. Гроб был предварительно вынут из земли и поставлен в подвал в ожидании завершения постройки склепа. Все было закончено в августе».
Несомненно, была отслужена торжественная панихида, на которой, кроме семьи Пушкиных, вероятно, присутствовали и Осиповы, а также дворовые и крестьяне.
Наталья Николаевна в течение лета много раз бывала с детьми на могиле мужа, желая, по ее словам, утверждать в их сердцах священную его память… Ей и самой было очень тяжело еще и еще раз переживать гибель мужа. Вяземскому в начале июня 1841 года она пишет, что чувствует себя смертельно опечаленной…
В декабре 1841 года, уже из Петербурга, в письме к Павлу Воиновичу Нащокину она писала:[156]
«Мое пребывание в Михайловском, которое вам уже известно, доставило мне утешение исполнить сердечный обет, давно мною предпринятый. Могила мужа моего находится на тихом уединенном месте, место расположения однако ж не так величаво, как рисовалось в моем воображении; сюда прилагаю рисунок, подаренный мне в тех краях – вам одним решаюсь им жертвовать. Я намерена возвратиться туда в мае месяце, есть ли вам и всему Семейству вашему способно перемещаться, то приезжайте навестить нас…»
Михайловский дом сильно обветшал еще при жизни поэта. О состоянии его в 1841 году можно судить по письму к Наталье Николаевне П. А. Вяземского.
«Вы прекрасно сделали, что поехали на несколько месяцев в деревню, – пишет он 6 июня 1841 года. – Во-первых, для здоровья детей это неоцененно, для кошелька также выгодно. Если позволите мне дать вам совет, то мое мнение, что на первый год нечего вам тревожиться и заботиться об улучшении имения. Что касается до улучшений в доме, то это дело другое. От дождя и ветра прикрыть себя надобно, и несколько плотников за небольшие деньги все устроить могут. Если вы и сентябрь проведете в деревне, то и тут нужно себя оконопатить и заделать щели».
Очевидно, какой-то небольшой ремонт Наталья Николаевна сделала, и для летнего жилья дом стал пригоден.
Однако жизнь в Михайловском, где не было хоть сколько-нибудь сносного усадебного хозяйства и все приходилось покупать на стороне, причиняла Наталье Николаевне постоянные беспокойства и хлопоты. За время пребывания семьи поэта в Михайловском сохранилось несколько писем Натальи Николаевны, здесь мы приведем наиболее интересные из них.
«20 мая 1841. Михайловское
Вот мы и приехали в Михайловское, дорогой Дмитрий. Увы, лошадей нет, и мы заключены в нашей хижине, не имея возможности выйти, так как ты знаешь, как ленивы твои сестрицы, которые не любят утруждать свои бедные ножки. Ради бога, любезный брат, пришли нам поскорее лошадей, не жди, пока Любка оправится, иначе мы рискуем остаться без них все лето. Таратайка тоже нам будет очень кстати. Ты был бы очень мил, если бы приехал к нам. Если бы ты только знал, как я нуждаюсь в твоих советах. Вот я облечена титулом опекуна и предоставлена своему глубокому невежеству в отношении всего того, что касается сельского хозяйства. Поэтому я не решаюсь делать никаких распоряжений из опасения, что староста рассмеется мне прямо в лицо. Мне кажется, однако, что здесь все идет как бог на душу положит. Говоря между нами, Сергей Львович почти не занимался хозяйством. Просматривая счета конторы, я прежде всего поняла, что это имение за 4 года дало чистого дохода только 2600 руб. – Ради бога приезжай мне помочь; при твоем опыте, с твоей помощью я, может быть, выберусь из этого лабиринта. Дом совершенно обветшал; сад великолепен, окрестности бесподобны – это приятно. Не хватает только лошадей, чтобы нам здесь окончательно понравилось – поэтому, пожалуйста, пришли нам их незамедлительно, а также и деньги. Извини, дорогой брат, за напоминание, но я заняла у кн. Вяземского при отъезде, и это заставляет меня тебе надоедать. А пока прощай. Почта уходит сегодня вечером. Сейчас я еду в монастырь на могилу Пушкина. Г-жа Осипова была так любезна одолжить мне свой экипаж. Целую тебя от всего сердца, а также твоих детей. Твою жену целую отдельно, желая ей счастливых родов – и так как я полагаю, она хочет дочь, я ей ее желаю, вопреки твоему желанию, принимая во внимание, что тебе хватит уже двух мальчиков для удовлетворения отцовской гордости. – Прощай, душа моя, целую тебя от души, будь здоров и щастлив. Дети тебя и всех твоих целуют нежно и крепко. Сестра также вас всех целует».
«5 июня 1841 г. Михайловское
Хотя я и писала тебе в своем последнем письме, дорогой и добрейший брат, что я не осмеливаюсь настаивать и просить тебя прислать мне деньги, которые ты обещал, я, однако, все же вынуждена снова докучать тебе. В моем затруднительном положении я не знаю больше никого, к кому могла бы обратиться. Наступило время, когда Саша и я должны вернуть Вяземскому 1375 рублей. Потом, так как я дала поручение подыскать нам в П.[157] квартиру, придется давать задаток. Следственно, если ты не придешь мне на помощь, я, право, не знаю, что делать. Касса моя совершенно пуста, для того чтобы как-то существовать, я занимаю целковый у Вессариона[158], другой – у моей горничной, но и эти ресурсы скоро иссякнут. Занять здесь невозможно, так как я никого тут не знаю. Ради бога, любезный и дражайший братец, прости меня, если я тебе так часто надоедаю по поводу этих 2000 рублей. Надеясь на твое обещание, я соответственно устроила свои дела, и эта сумма – единственная, на что я могу рассчитывать для расплаты с долгами и на жизнь до сентября.
Мой свекор находится здесь уже несколько недель, и я пользуюсь минуткой, пока он отлучился, чтобы написать тебе эти несколько строк. Хочу еще надоесть тебе с одной просьбой, но мне уже не так тяжело к тебе с ней обратиться. Не забудь о запасе варенья для нас; я не могу его сделать здесь, потому что тут почти нет фруктов; ты нам не откажешь, не правда ли, мой добрый братец?
Прощай, вот уже свекор возвращается домой, и я оставляю тебя, целуя от всего сердца тебя, жену, а также столько детей, сколько теперь у вас имеется, так как я надеюсь, что уже есть прибавление семейства.
Ради бога, хоть словечко в ответ, не следуй пословице: на глупый вопрос не бывает ответа».
(Начала письма нет)
«…для уплаты долгов и расходов по переезду; остальные 1000 руб. предназначаются мне на прожитие до сентября. Итак, я сейчас сижу без копейки и буду в таком же положении, даже если ты мне пришлешь майские 1000 руб., так как они должны пойти на уплату долга кн. Вяземскому. Поэтому прошу тебя, дорогой и добрейший брат, сделай милость, пришли мне 2000 сразу. Ради бога не сердись на меня, но я действительно нахожусь в отчаянном положении, хотя и живу в деревне, но в этом имении ничего нет и все надо покупать на первых порах. Надеюсь, что в будущем году я устроюсь здесь лучше, но сейчас я нахожусь в большом затруднении. Признаюсь тебе, дорогой брат, что я горячо молю бога, чтобы ты приехал, твое присутствие было бы для меня такой большой милостью, я брожу как в потемках, совершенно ничего не понимая, и вынуждена играть свою роль, чтобы староста и не подозревал о моем глубочайшем невежестве. Прощай, дорогой и добрейший брат, целую тебя от всего сердца и люблю по-прежнему, еще раз прости за мою постоянную докучливость, я сама это сознаю. Поцелуй нежно свою жену, желаю ей счастливых родов, и расцелуй обоих мальчиков. Не знаю, разберешь ли ты мои каракули, у меня плохое перо, которое едва пишет, а я ленюсь пойти за другим. Еще одна просьба, но я думаю, что ты легко ее удовлетворишь. У меня здесь есть мальчик 10 лет, которого я хотела бы обучить на ткача, не мог бы он пройти обучение у тебя, в этом случае я прислала бы его с людьми, которые пригонят нам лошадей. У тебя есть наш адрес, не правда ли? Прощай еще раз, добрейший Дмитрий».
В течение всего лета Наталья Николаевна тщетно умоляла брата приехать и помочь ей своими советами, но так и не дождалась его. Отчасти это можно объяснить тем, что Дмитрий Николаевич ожидал родов жены (она родила 30 июня); заблаговременно до этого события он отвез ее в Калугу, потом, очевидно, прожил там с ней какое-то время после родов, пока можно было ей вернуться в Полотняный Завод. А там уже, ближе к осени, он, наверное, счел излишним ехать, полагая, что сестра в сентябре вернется в город. Дмитрий Николаевич так и не прислал ей деньги, которые был ей должен, и, видимо, вообще почти не писал ей: о рождении дочери он сообщил только 18 августа.
Бедная Наталья Николаевна чувствовала себя совершенно беспомощной, впервые очутившись одна в деревне, ничего не понимая в сельском хозяйстве. Как мы видим, Сергей Львович приехал в Михайловское задолго до Натальи Николаевны и прожил там до конца августа. В письме от 9 сентября 1841 года из Царского Села Вяземский пишет Наталье Николаевне, что встретил там ее свекра, вернувшегося из Михайловского. Высказывавшееся в некоторых исследовательских работах предположение, что Сергей Львович жил не в одном доме с невесткой, а в Тригорском у Осиповой или в Голубове у Вревских, письмом от 5 июня опровергается. Полагаем, что если бы даже у него и было такое намерение, Наталья Николаевна никогда не допустила бы этого, во избежание сплетен и пересудов. Но, учитывая мелочный и придирчивый характер свекра, думаем, что жизнь с ним доставила ей немало неприятных минут. Недаром остроумный Вяземский в письме к Наталье Николаевне называет его «бо-перчиком».[159]
Вспомним здесь, что отношения Пушкина с отцом всю жизнь были холодными. И хотя Сергей Львович искренне переживал гибель сына, отголоски этих отношений чувствуются и в последующие годы. Так, Сергей Львович отказался от своей доли наследства после смерти сына не в пользу вдовы с четырьмя детьми, а в пользу Ольги Сергеевны. «Подаренное» им в 1831 году Пушкину к свадьбе Кистенево было передано только в пожизненное владение и после смерти поэта вновь вернулось в собственность отца. В 1837 году по распоряжению Николая I была снята всякая задолженность с болдинских поместий старика Пушкина, следовательно, он получал значительные доходы, но, оплачивая карточные и другие долги младшего сына Льва, ничем не помогал Наталье Николаевне. И, как мы увидим далее, одолжив ей 2000 рублей, потребовал с нее «обеспечение» уплаты в виде письма в контору Строганова, с тем чтобы эти деньги вычли из ее пенсии…
Осложняли финансовые дела Натальи Николаевны и гости, посетившие в это лето Михайловское. В конце июля проездом с больной женой за границу заехал навестить сестер Иван Николаевич. Об этом до сих пор не было известно, мы узнаем это впервые из нижеприводимого письма. Иван Николаевич Гончаров, ротмистр лейб-гвардии гусарского полка, блестящий красавец, был женат на Марии Ивановне Мещерской, родители которой, как мы уже упоминали, были близкими соседями Натальи Ивановны по Яропольцу. А. В. Мещерский, племянник Марии Ивановны, так говорит о своей тетке:
«…Марья Ивановна была смолоду очень красива и соединяла блестящие дарования и остроумие с подкупающей добротой и необыкновенной пылкостью и отзывчивостью сердца».
В декабре 1840 года Иван Николаевич уволился со службы, как сказано в приказе, «по домашним обстоятельствам», по-видимому, в связи с тяжелой болезнью жены. По совету врачей он повез ее за границу лечиться. О приезде Гончаровых Наталья Николаевна писала Дмитрию.
«30 июля 1841 г. Михайловское
Я получила твое письмо, любезный и добрый брат, за два дня до приезда Вани, и эта причина помешала мне ответить на него сразу. Их приезд был для нас неожиданностью, а пребывание только в течение двух дней нас крайне опечалило. Мари очень плохо себя чувствовала, очень устала, но три ночи спокойного сна у нас ее немного подбодрили, и она была в состоянии продолжить путешествие. Здоровье Вани, мне кажется, тоже не блестяще, и хороший климат, я полагаю, ему так же необходим, как и жене. А сейчас мы находимся в ожидании Фризенгофов, которые собираются провести недели две с нами. Они будут постоянно жить в Вене; к счастью для нас, наш уголок лежит на пути за границу. Это доставляет нам радость, но также и печаль расставания со всеми нашими друзьями. Прощаясь с Ваней, мы имели надежду через некоторое время снова встретиться; совсем иное дело – Фризенгофы, нет шансов, что мы когда-либо увидимся, поэтому последнее прощание будет еще печальнее. Мы связаны нежной дружбой с Натой, и Фризенгоф во всех отношениях заслуживает уважения и дружеских чувств, которые мы к нему питаем.
Мне очень стыдно снова возвращаться к деловой теме. Попытаюсь кратко и точно изложить тебе состояние моих дел, чтобы извинить в твоих глазах мою настойчивость. Я никогда не сомневалась в твоем расположении, при всех обстоятельствах моей жизни ты мне давал в том доказательства, а неблагодарность никогда не была моим недостатком. Прочти же снисходительно то, что дальше последует; повторяю, если я говорю тебе о моих затруднениях, то только для того, чтобы хоть немного извинить мою надоедливость. Итак, вот каково мое положение. При отъезде, как я уже тебе раньше писала, я заняла 1000 рублей у Вяземского без процентов, без какого-либо документа. Срок возврата был 1 июля. Я знаю, что он в стесненных обстоятельствах, и мне было очень тяжело не иметь возможности с ним расплатиться. Позднее, плата за новую квартиру, которую мне подыскивают в П., требовала отправки такой же суммы. Мне были необходимы две тысячи рублей, а где их взять? Я могла их ожидать только от тебя, а твое последнее письмо лишило меня всякой надежды. При таком положении вещей я была вынуждена обратиться к свекру. Он согласился одолжить мне эту сумму, но при условии, что я верну ему деньги к 1 сентября. Ему нужно было обеспечение, и он настоял на том, чтобы я дала ему письмо к служащему строгановской конторы, который ему выдаст эти деньги из пенсии за третий – сентябрьский – квартал. Эта сумма выражается в 3600 руб., и я должна была жить на нее до января. Значит, мне остается всего 1600 рублей, из них мне придется платить за квартиру, на эти же деньги переехать из деревни и существовать – этого недостаточно, ты сам прекрасно понимаешь. Я не поколебалась бы ни на минуту остаться на зиму здесь, но когда ты приедешь к нам, ты увидишь, возможно ли это. Мне не на кого надеяться, кроме тебя. Итак, дорогой и добрейший братец, простишь ли ты мне, что я еще раз умоляю тебя прислать мне 2000 хотя бы к сентябрю, а остальные, которые мне причитаются или которые ты мне обещал на сентябрь, я буду считать себя счастливой и спокойной, если у меня будет надежда получить их к концу октября. Письмо к Носову, что ты нам обещал, еще не пришло; тысячу раз спасибо от нас обеих.
Что касается лошадей, единственное, что я тебя попросила бы теперь, это сообщить мне без промедления, можешь ли ты прислать мне их на зиму, потому что тогда мне надо сделать запас овса и обучить кого-нибудь на форейтора. Если же нет, я ограничусь извозчичьими лошадьми, и эти расходы не нужны.
Я полагаю, мать сейчас живет у тебя, но ничего не передаю ей, так как в моем письме говорится о делах, которые от нее надо скрыть, как ты того желаешь. Я надеюсь, что твоя жена уже родила, и хотела бы, чтобы мне не оставалось ничего другого, как послать вам от всего сердца свое поздравление.
Прощай, мой добрый и горячо любимый Дмитрий, нежно целую все семейство, жену и детей. Шепни ласковое словечко нашей славной Нине, твоя жена не рассердится, если я дам тебе поручение крепко расцеловать в обе щеки нашего милого друга. Сашинька просит меня передать вам всем тысячу самых лучших пожеланий».
Фризенгофы приехали в Михайловское 1—2 августа и пробыли там более трех недель. В этот период и гости, и хозяева часто общались с тригорскими соседками. Видимо, отношения с ними у Натальи Николаевны наладились, так как в дальнейшем мы уже не встречаем в переписке этих дам недоброжелательные отзывы о вдове поэта. В одном из писем Евпраксия Николаевна даже говорит, что мадам Пушкина ее очаровала: «это совершенно прелестное создание».
Наталья Ивановна Фризенгоф очень недурно рисовала и оставила в альбоме Натальи Николаевны, хранящемся теперь в фондах Всесоюзного музея А. С. Пушкина, драгоценные рисунки с изображением обитателей Михайловского, Тригорского и Голубова[160]. Здесь мы видим Сергея Львовича сидящим в кресле со шляпой в руках, Прасковью Александровну Осипову, Евпраксию Николаевну; последняя изображена невероятно толстой, надутой женщиной – это, несомненно, шарж, но очень хорошо ее характеризующий. Широко известен рисунок, на котором мы видим детей Пушкина, сидящих за столом. И совершенно очарователен рисунок, изображающий Наталью Николаевну с дочерью Машей, стоящими у березы.
Сохранился еще один интересный «свидетель» пребывания Фризенгофов в Михайловском – это альбом-гербарий, собранный по инициативе Н. И. Фризенгоф. В нем мы находим засушенные цветы и травы, собранные в Михайловском, Тригорском и Острове. Под каждым растением Наталья Ивановна поставила дату и имя нашедшего. Таким образом, мы узнаем, что в составлении альбома участвовали, кроме самой Натальи Ивановны, Наталья Николаевна, ее дети, Александра Николаевна и Анна Николаевна Вульф. Датировки в альбоме позволяют установить приблизительно продолжительность пребывания Фризенгофов в Михайловском: растения собирались в период с 3 по 25 августа.
Приближалась осень. Неустроенность Михайловского поместья не позволила Наталье Николаевне, а у нее было намерение, остаться здесь зимовать. Но состояние ее денежных дел было таково, что ей даже не на что было выехать. Снова ей приходится обращаться к Дмитрию Николаевичу.
«3 сентября 1841 (Михайловское)
Отчаявшись получить ответ на мое июльское письмо и видя, что ты не едешь, дорогой брат, я снова берусь за перо, чтобы надоедать тебе со своими вечными мольбами. Что поделаешь, я дошла до того, что не знаю, к кому обратиться. 3000 рублей это не пустяки для того, кто имеет всего лишь 14 000, чтобы содержать и давать какое-то воспитание четверым детям. Клянусь всем, что есть для меня самого святого, что без твоих денег мне неоткуда их ждать до января, и следственно, если ты не сжалишься над нами, мне не на что будет выехать из деревни. Я рискую здоровьем всех своих детей, они не выдержат холода, мы замерзнем в нашей убогой лачуге.
Я просила тебя прислать мне по крайней мере 2000 рублей не позднее сентября и очень опасаюсь, что и этот месяц пройдет вслед за другими, не принеся мне ничего. Милый, дорогой, добрый мой брат, пусть тебя тронут мои мольбы, не думаешь же ты, что я решаюсь без всякой необходимости надоедать тебе, и что, не испытывая никакой нужды, я доставляю себе жестокое удовольствие тебя мучить. Если бы ты знал, что мне стоит обращаться к кому бы то ни было с просьбой о деньгах, и я думаю, право, что бог, чтобы наказать меня за мою гордость или самолюбие, как хочешь это назови, ставит меня в такое положение, что я вынуждена делать это.
Твое письмо к Носову было безрезультатным, и более того, сделало нас мишенью насмешек со стороны Вяземского, которые хотя и были добродушными, тем не менее поставили нас перед ним в крайне затруднительное положение. Ты знаешь, я полагаю, что Сашинька заняла у него 375 рублей. Как только твое письмо к Носову было получено, она, страшно обрадовавшись, тотчас послала его Вяземскому, прося его получить деньги, которые Носов должен был нам вручить, и вычесть сам, что ему следовало получить. Но с последней почтой мы получили печальные известия, что Носов не признает себя твоим должником и наотрез отказался дать деньги. Так что ради бога найди другой способ, чтобы вывести ее из затруднительного положения. Ты ей должен в настоящее время за три месяца, а кредиторы забрасывают ее письмами. Одному только Плетневу она должна 1000 рублей, и срок уже прошел. Имей жалость к обеим сестрам, которым, кроме как от тебя, неоткуда ждать помощи. Рассчитывая только на твою дружбу, они не решаются поверить, что ты их покинешь в таком ужасном положении.
Прощай, дорогой брат, я так озабочена своими тревогами и денежными хлопотами, что ни о чем другом не могу говорить. Тем не менее я нежно целую тебя, так же сердечно, как и люблю, не сомневайся в моей к тебе горячей дружбе. Целую твою жену; ты даже нам ничего не сообщаешь о ее родах. Не забудь поцеловать и детишек. Я полагаю, Маминька и Нина уже от вас уехали. Мои дети просят их не забывать, ради бога, не заставляй их мерзнуть, а это будет так непременно, если ты не придешь нам на помощь. Не забудь, что я рассчитываю на твое обещание приехать сюда и помочь мне своими советами».
«10 сентября (1841 г. Михайловское)
Только вчера, 9 сентября, я получила твое письмо от 18 августа. Спешу ответить тебе сегодня же, чтобы засвидетельствовать тебе мою поспешность исполнить твое желание. Но прежде всего я хочу поздравить тебя и твою жену со счастливым событием в вашей семье. Я не сомневаюсь, что рождение дочери это исполнение всех ваших желаний. Вместо покровительства, которое я не имею возможности оказывать кому бы то ни было, я обещаю перенести на всех твоих детей искреннюю и глубокую привязанность, которую я всегда питала и никогда не перестану питать к тебе. Ты, конечно, не сомневаешься в искренности моего пожелания счастья новорожденной. Пусть она всегда будет приносить своим родителям только удовольствие и радость. Ты возьмешь на себя труд, не правда ли, передать твоей жене, как я была обрадована, узнав, что она уже родила и быстро поправилась.
А теперь перейдем к вопросу, который тебя интересует. Граф Строганов вернулся в Петербург. Но если твоя поездка имеет целью только предложить Опеке купить Никулино, то я сомневаюсь, что это твое намерение удастся осуществить. Покупка имения, мне кажется, не входит в их намерения. Впрочем, смотри сам, я не очень в этом уверена. Но если ты хочешь предложить эту покупку мне, увы, дорогой брат, это выглядит грустной шуткой. Мои скромные богатства составляют 50 000 рублей, может быть, немного больше. Этот несчастный маленький капитал приносит нам дохода всего 3000 рублей, которые помогали нам жить до настоящего времени. Но теперь, поскольку мой доход уменьшился до 14 000, я, может быть, буду вынуждена его затронуть этой зимой, чтобы нанять учителей моим детям. Вот блестящее состояние моих дел. Ты извинишь меня, что я подняла этот вопрос, но положение мое очень невеселое, обескураживающее, и к несчастью я вынуждена тебе писать в один из таких моментов, когда мужество меня покидает и когда я лью слезы от отчаяния, не зная кому протянуть руку и просить сжалиться надо мной и помочь.
Для меня это печальная новость, что ты мне сообщаешь, уверяя в намерении прислать мне лошадей. Мое желание не осуществилось, они мне были нужны летом, но лето прошло, а зимой я прекрасно обойдусь без них. И я не могу отказаться добровольно от 1500 рублей, что получаю от тебя. Если ты хочешь оказать мне услугу, то не посылай мне лошадей. Бог знает, смогу ли я еще держать экипаж этой зимой. Занятия детей начинаются и потребуют следственно большую часть моего дохода.
Я покидаю тебя, дорогой брат. Сашинька тоже хочет приписать тебе несколько слов. Разреши мне поцеловать тебя и пожелать тебе больше счастья, чем до сих пор. Прощай, нежно целую жену и детей. Ты ничего не пишешь, у вас ли Нина. Если да, то скажи, что я ее люблю и нежно целую. Ничего не поручаю тебе передать матери, так как я ей пишу с этой же почтой».
После отъезда Фризенгофов Наталья Николаевна пришла просто в отчаяние. В связи с пребыванием гостей, возможно, пришлось обратиться за деньгами к Осиповой, и это ей было очень тяжело. Из письма мы узнаем, что Дмитрий Николаевич собирался приехать в Петербург, чтобы предложить Опеке купить одно из гончаровских поместий для семьи Пушкина или уговорить Наталью Николаевну затронуть капитал в 50 000 рублей, полученный за посмертное издание сочинений Пушкина, но Наталье Николаевне очень хотелось оставить его неприкосновенным для детей, и она всячески сопротивлялась притязаниям и Гончаровых, и Пушкиных.
В сентябре в Михайловское приехал последний гость – князь Петр Андреевич Вяземский.
«А у вас все гости да гости! – писал Вяземский Наталье Николаевне 8 августа 1841 года, собираясь в Михайловское. – Смерть мне хочется побывать у вас…»[161]
«Я еще не теряю надежды явиться к моей помещице», – писал он в другом письме от 12 августа.
Позднее в письме его к А. И. Тургеневу мы читаем: «В конце сентября я ездил на поклонение к живой и мертвому, в знакомое тебе Михайловское к Пушкиной. Прожил у нее с неделю, бродил по следам Пушкина и Онегина». В декабре он писал П. В. Нащокину:
«Я провел нынешнею осенью несколько приятных и сладостно-грустных дней в Михайловском, где все так исполнено «Онегиным» и Пушкиным. Память о нем свежа и жива в той стороне. Я два раза был на могиле его и каждый раз встречал при ней мужиков и простолюдинов с женами и детьми, толкующих о Пушкине».
Как мы видим, и тогда не зарастала народная тропа к Пушкину – простые люди посещали его могилу и чтили его память…
Возвращаясь из Михайловского, Вяземский провел день в Пскове и так писал об этом Наталье Николаевне 7 октября 1841 года из Царского Села:
«Как я вас уже предуведомлял, я для успокоения совести провел день в Пскове, то есть чтобы придать историческую окраску моему сентиментальному путешествию. Поэтому я предстану перед вашей Тетушкой не иначе как верхом на коне на псковских стенах и не слезу с них. Она мне будет говорить о вас, а я буду говорить о стенных зубцах, руинах, башнях и крепостных валах».
Как это будет видно и в дальнейшем, Вяземский был сильно увлечен Натальей Николаевной.
Приведем еще одно письмо, свидетельствующее о тяжелом материальном положении семьи Пушкина.
«1 октября 1841 г. (Михайловское)
Дорогой Дмитрий. Получу ли я ответ хотя бы на это письмо. Я совершенно не знаю, что делать, ты меня оставляешь в жестокой неизвестности. Я нахожусь здесь в обветшалом доме, далеко от всякой помощи, с многочисленным семейством и буквально без гроша, чтобы существовать. Дошло до того, что сегодня у нас не было ни чаю, ни свечей, и нам не на что было их купить. Чтобы скрыть мою бедность перед князем Вяземским, который приехал погостить к нам на несколько дней, я была вынуждена идти просить милостыню у дверей моей соседки, г-жи Осиповой. Ей спасибо, она по крайней мере не отказала чайку и несколько свечей. Время идет, уже наступил октябрь, а я не вижу еще момента, когда смогу покинуть нашу лачугу. Что делать, если ты затянешь присылку мне денег дольше этого месяца? У меня только экипажи на колесах, нет ни шуб, ничего теплого, чтобы защитить нас от холода. Поистине можно с ума сойти, ума не приложу как из етого положения выйти. Менее двух тысячъ я не могу двинуться ибо мне нужно здесь долги заплотитъ, чтоб жить, я занимала со всех сторон и никому из людей с мая месяца жалованья ни гроша не плотила. Если это письмо будет иметь более счастливую судьбу, чем предыдущие, и ты пожелаешь на него ответить, или, что было бы очень хорошо с твоей стороны, сжалишься над моей нуждой, то есть пришлешь мне денежную помощь, о которой я умоляла столько времени, то адресуй то или другое Булгакову Александру Яковлевичу – московскому почт-директору, он мне перешлет, так как иначе я останусь неопределенное время без твоего ответа.
Сашинька также тебя умоляет снабдить ее письмом к Носову в отношении трех месяцев, за которые ты ей должен – август, сентябрь, октябрь, но чтобы, ради бога, оно было действительным. Князь нам сказал, что он получил сумму, которую мы просили его получить в уплату долга Саши. Отнесись внимательно к нашим двум просьбам, обещаю тебе, что бог тебя вознаградит[162]. Прощай, дорогой брат, целую тебя, а также жену и всех ваших детей. Моя детвора делает то же. Таша заставила меня серьезно поволноваться, она вдруг заболела, но сейчас ей лучше. Сестра вас также всех целует. Извини меня за каракули и зачеркивания, я торопилась, так как должна занимать князя, который завтра покидает нас. Это он отправит письмо петербургской почтой, я надеюсь, что таким образом ты получишь его скорее».
Наталья Николаевна прожила в деревне до конца октября. Она писала, что осталась бы там и зимовать, если бы дом был пригоден для жилья в зимнее время и если бы михайловское хозяйство давало возможность как-то существовать. Отговаривал ее от этого и Вяземский. Еще в письме от 6 июня, приведенном выше, он писал:
«…О зиме и думать нечего, это героический подвиг, а в геройство пускаться не к чему… Хотя вы человек прехрабрый… Но на зимний штурм лазить вам не советую. На первый раз довольно и летней кампании».
Задержалась Наталья Николаевна до поздней осени из-за отсутствия денег: ей не на что было выехать. Выручил ее Строганов.
«Последние дни, что мы провели в деревне, – писала Наталья Николаевна брату 2 ноября уже из Петербурга, – были что-то ужасное, мы буквально замерзали. Граф Строганов, узнав о моем печальном положении, великодушно пришел мне на помощь и прислал необходимые деньги на дорогу».
Таким образом, семья Пушкина прожила в 1841 году в Михайловском около полугода. Приезжала Наталья Николаевна туда на лето и в следующем году.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.