Снова в Михайловском замке
Снова в Михайловском замке
Интересные подробности о жизни Д. М. Карбышева приведены в записках старого товарища и сослуживца Карбышева полковника В. М. Догадина, переданных Центральному военно-инженерному историческому музею. Впервые он встретился с Дмитрием Михайловичем через два года после русско-японской войны — в Петербурге, в том самом Михайловском замке, где Карбышев окончил инженерное училище, а затем уже вернулся сюда, чтобы держать экзамены в Инженерную академию.
Вот отрывки из неопубликованных воспоминаний В. М. Догадина, воссоздающих не только обстановку в академии, но и образ самого Карбышева, — надеемся, читатель не посетует на пространность этого свидетельства.
«…Держать экзамен полагалось в так называемой „обыкновенной форме“ (мундир с погонами и красным кушаком, при орденах), и на груди многих офицеров сияли орденские отличия.
Особенно много этих отличий, привлекавших к себе общее внимание, было у офицера, прибывшего с Дальнего Востока. У него ордена были не только на груди, где носились ордена третьей и четвертой степени, но и на шее у воротника. Здесь блистал орден Станислава второй степени с мечами. Больше ни у кого из офицеров такого ордена не было.
Да и грудь этого офицера была разукрашена необычайно. Ордена Владимира, Анны, Станислава, все с мечами и бантами. Левее их располагались три медали…
Ростом он был ниже многих других офицеров. Волосы черные, коротко стриженные, зачесанные кверху. Маленькие усы, закрученные на концах. На смуглом лице — следы оспы. По своему сложению он был худощав, строен и подтянут.
Говорил он тихо, не повышая голоса, быстрым говорком, отрывистыми фразами, уснащая их афоризмами и острыми словечками. Привлекший наше внимание офицер оказался Дмитрием Михайловичем Карбышевым, прибывшим из Владивостокского крепостного саперного батальона. Ему было тогда около двадцати восьми лет… Он был таким же, как и все остальные товарищи, только отличался большей сдержанностью и как бы настороженностью, которая казалась нам сухостью. Только теперь мне стала понятна его замкнутость, когда в его биографии я прочитал следующее: „В 1906 г. я ушел с военной службы в запас. Причина — нежелание служить в царской армии. Поводом послужило предъявленное мне обвинение в агитации среди солдат, за что я привлекался к суду „Общества офицеров“.
Экзамены в академии начались 20 августа 1908 года. Сдавать их предстояло по 23 предметам в течение одного месяца. Абитуриент отвечал перед комиссией по вынутому им билету. Если не смог дать удовлетворительных ответов, ему предоставлялось право взять второй билет и отвечать на него уже в присутствии инспектора класса полковника Зубарева.
Офицерам, не ответившим и на второй билет, полковник крепко жал руки и желал удачи на будущий год.
С первых же дней многие офицеры удостоились крепкого рукопожатия инспектора.
Дмитрий Карбышев был тщательно подготовлен. Как сейчас вижу его небольшую стройную фигуру у классной доски. Слегка наклоненная голова, серьезное лицо. Он спокойно и уверенно отвечал на вопросы билета, чуть помахивал утвердительно в такт своим словам правой рукой, в которой держал мелок“».
Кандидат военных наук полковник П. И. Бирюков разыскал документы, подтверждающие воспоминания В. М. Догадина.
За 25 дней Дмитрий Михайлович сдал 23 вступительных экзамена. Его знания были оценены: по алгебре, геометрии, тригонометрии — 10 баллов, дифференциальному исчислению — 9, аналитической геометрии, военным сообщениям, долговременной фортификации — и, полевой фортификации и минному искусству — 11,3, статике сооружений — 11,5, атаке и обороне крепостей и истории осад — 12 баллов.
Все это были так называемые главные дисциплины. Но и другие предметы Карбышев знал не хуже. Он получил высшую оценку по тактике, топографии, физике, химии и по требуемым трем видам черчения — фортификационному, топографическому, архитектурному — по 12 баллов. По артиллерии и строительному искусству — 11, русскому языку — 11, французскому — 9, немецкому — 8. Средняя оценка по всем дисциплинам составила у штабс-капитана Карбышева 10,92 балла. Его зачислили в списки принятых в академию первым.
Учеба в академии была рассчитана на три года — младший и старший классы и дополнительный курс. Последний предназначался для подготовки офицеров корпуса военных инженеров.
Чтобы получить право быть оставленным на дополнительный курс, слушатель должен был при двенадцатибалльной системе оценки знаний иметь не менее десяти баллов в среднем и не менее восьми по каждому предмету.
«В младшем классе, — вспоминает В. М. Догадин, — изучались преимущественно теоретические дисциплины и было очень мало проектов. Лекции занимали ежедневно по четыре часа.
Классные комнаты находились на втором этаже Михайловского замка, со входом из спального зала.
Между классами — комната дежурного штабс-офицера, заведующего слушателями. Они называли его в шутку „классной дамой“.
Практические занятия по химии проходили на третьем этаже в специально оборудованной химической лаборатории.
Столы в классах стояли в три ряда. Дмитрий Карбышев занял место в первом ряду посредине класса.
Мы были разобщены и не знали друг друга: все приехали из разных частей, вместе встречались только на лекциях, а жили на разных квартирах частных домов.
Зато после весенних экзаменов, на практике по геодезии, проводившейся в районе Парголово — Белоостров, к северу от Петербурга, мы несколько сблизились — все офицеры жили во время съемок в деревне Юкки.
Жизнь у нас была напряженной и трудной. За один месяц каждому предстояло выполнить большой объем мензуальной, глазомерной, инженерной и геодезической съемок.
И вот здесь-то всех поразил Карбышев. Он обладал особым умением выполнять чертежи, артистически работал чертежным перышком.
В то время как мы, наводили на план горизонтали очень осторожно специальным кривым рейсфедером, вращающимся по оси, Дмитрий Михайлович обходился обыкновенным чертежным пером. В его руке оно оживало и безошибочно бегало по листу ватмана.
В ответ на наше единодушное восхищение он только заметил:
— Что ж тут удивительного? Ведь я около года зарабатывал себе на хлеб этим делом.
Но он нам тогда не сказал, почему это так случилось. А мы, конечно, не стали его расспрашивать.
В программе старшего класса академии также главенствовали теоретические предметы. Проектированием мы занимались только по строительному делу и по сводам.
И вот при составлении проекта свода Карбышев опять выделился из общей среды, показал удивительную работоспособность и склонность к детализации. Да еще вдумчивую обстоятельность при решении технической задачи.
Я навсегда запомнил тот день, когда мы принесли профессору показывать чертежи сводов. У каждого из нас проект занимал половину ватманского листа, не больше, а то и меньше.
Карбышев подготовил столько вариантов свода, что чертежи его едва поместились на двух ватманских листах. Если бы мы не готовили этот проект одновременно, я бы никогда не поверил тому, что можно одному человеку столько успеть за одну ночь.
Всех поразила такая работоспособность. А он в ответ на наше изумление тихонько посмеивался и бросал в наш адрес в равной мере острые и добродушные реплики.
Готовность Карбышева выполнять задания педагогов тщательно, обстоятельно и быстро была исключительной.
У меня сохранился „Список с баллами офицеров старшего класса Николаевской инженерной академии по результатам годичного экзамена за курс 1909–1910 учебного года“. Из него видно, что в старших классах приходилось изучать 32 предмета. При этом следует иметь в виду и жесткие требования: при сдаче экзаменов не допускались никакие переэкзаменовки. Офицер, не выдержавший какого-либо экзамена, независимо от того, в каком классе он состоял, должен был возвращаться в свою часть. А если он хотел продолжить учение в академии, то обязан был держать снова вступительный экзамен в младший класс. Не зря по этому поводу профессор (одновременно и академии и Технологического института) доктор чистой математики Б. М. Койялович пошучивал:
— У меня две категории учеников — приблизительно одного возраста, одинакового развития и одних знаний. Но в институте редкий студент с первого раза выдерживает испытание. А в академии мне редко и с большим трудом удается „срезать“ одного офицера.
Вот почему у слушателей было мало времени для развлечений и отдыха.
Весной 1910 года офицеры старшего класса выехали в крепость Ковно для участия в тактико-фортификационных занятиях под руководством генерала Ипатовича-Горанского.
Потом нас распределили по крепостям для практики. Карбышев, Борейко, Максимов и я остались в Ковно. К этому времени сумма баллов по главным предметам у Дмитрия Михайловича составляла 264,1, а средний балл — 11,68. По вспомогательным предметам соответственно — 118,4, при среднем — 10,7. Лучших оценок ни у кого не было.
В те времена существовали особые книжки со списками всех строевых офицеров, а также военных инженеров по их чинам и в порядке их старшинства в данном чине. Этими списками в масштабе всей России руководствовалось Главное инженерное управление при назначении на вновь открывшуюся вакансию. Книжки продавались свободно в магазинах и в шутку их называли „книжками честолюбия“.
Все офицеры старшего класса, перечисленные в вышеуказанном списке, считались окончившими академию и получали право носить академический значок.
Но до списка и значка в дополнительном классе, где занимались исключительно проектированием, предстояло разработать одиннадцать проектов по самым различным областям техники. В том числе по фортификации — крепость и форт, по гражданскому строительству — крупное здание, а также проекты по мостам, электротехнике, водопроводу и канализации города, по отоплению и вентиляции, по атаке и обороне крепостей.
Чтобы слушатель усердней занимался теми предметами, которые особенно нужны военному инженеру, была принята специальная система оценки: все предметы делились на главные и вспомогательные. Баллы, полученные по важным предметам, таким, например, как проект по фортификации, при выводе среднего балла вычислялись с коэффициентом „3“. А за проекты по строительному делу — с коэффициентом „2“. Следовательно, отметка по фортификации значительно влияла на средний балл, что заставляло нас серьезнее заниматься специальными военными дисциплинами.
На третьем году обучения лекций читалось значительно меньше, и мы, слушатели дополнительного курса, еще реже встречались друг с другом, проводя большую часть времени на своих квартирах за чертежами и расчетами.
Весной 1911 года наши проекты рассмотрела экзаменационная комиссия. Председателем ее был профессор Константин Иванович Величко, тот самый, которому принадлежал проект крепости Порт-Артур. Его внимание привлек разработанный Карбышевым проект крепости и форта. Проект признали лучшим. Дмитрий Михайлович получил за него премию имени генерала Кондратенко, героя Порт-Артура.
Устные экзамены Карбышев также сдал лучше всех.
В итоговой ведомости дана следующая оценка его знаний по окончании академии:
„…Фортификационные проекты, речные и морские сооружения, воинские здания, санитарно-строительное дело, отопление и вентиляция, архитектурные проекты, проектирование машин и подъемных механизмов — 12 баллов;
Проекты фортов и батарей — 11,8;
Строительные проекты — 11,7;
Проекты крепостей, водоснабжения и гидравлика, статика сооружений, проектирование тепловых двигателей — 11,5;
Инженерная оборона государства, проекты сводов — 11,3;
Проектирование и строительство мостов, проект по водоснабжению, дороги, проекты центрального отопления и вентиляции, термодинамика, тепловые двигатели — 11;
Мосты — 10,5;
История осад — 10,1;
Средний балл по главным предметам (с учетом коэффициента значимости каждой дисциплины в курсе академии) — 11,54.
Средний балл по вспомогательным предметам — 11,63“.
„Быть лучшим из лучших, — вспоминает о своем товарище В. М. Догадин, — занять первое место по успеваемости среди тех, кто прошел через все труднейшие барьеры и испытания, отличиться в таком огромном числе наук — на такое был способен только человек, обладающий недюжинными способностями и характером бойца“.
Таковым и был Д. М. Карбышев».
В 1911 году Карбышев как лучший выпускник получил право первым выбрать себе место дальнейшей службы из наличного числа вакансий. Он остановился на Севастопольской крепости и был назначен командиром роты Севастопольского крепостного минного батальона.
Но это было весной, в мае, после того, как в Зимнем дворце представили царю молодых выпускников и торжественно прочли перед их строем «высочайший» приказ: Карбышеву и его товарищам присвоили звание военного инженера и произвели в следующий офицерский чин.
Карбышев стал капитаном.
К этому времени на западе назревала война. Начался новый этап развития крепостей вдоль нашей западной границы, и туда потребовались высококвалифицированные специалисты. Карбышеву вместо Севастополя предложили должность младшего производителя работ в Осовце или Брест-Литовске. Он выбрал Брест-Литовск.
Почему прельстил молодого инженера этот ничем не примечательный городок с населением в 30–35 тысяч украинцев, русских, поляков, евреев?
Догадин, последовавший примеру Дмитрия Михайловича и доверившийся его выбору, все же спросил:
— А почему не Осовец?
— А потому, — ответил Карбышев, — что Брест-Литовск во многом интересней. — И тут он обнаружил завидное знание истории этого города. Он рассказал подробности его возникновения на месте древнейшего славянского поселения у слияния двух рек: Буга и Муховца. Раскрыл стратегическую важность старой крепости, которую начали возводить в сороковых годах XIX века и все улучшали, достраивали.
— Она еще достойно послужит Родине, вот посмотрите, я в этом глубоко убежден, — заключил Карбышев. И, будто между прочим, напомнил: — Там в кадетском корпусе учился Ярослав Домбровский…
Упоминание о пламенном польском революционере Домбровском, генерале Парижской коммуны, неожиданно увело разговор в сторону. Приятелям пришло на память, что и в самой Инженерной академии, расположенной вблизи императорского дворца, генерального штаба и «третьего отделения», как называли жандармское управление, не так уж давно, во второй половине XIX века произошли события, которые показали, что революционные веяния совсем не чужды питомцам высшего военного учебного заведения, опекаемого царем.
Питомцы академии, например, еще помнили, как в конце 1860 года подпоручик Инженерной академии Никонов демонстративно отказался извиниться перед преподавателем за якобы «неуместное объяснение», которое он давал у доски. Никонову пригрозили исключением. Тогда в знак протеста все обучающиеся офицеры подали рапорт об отчислении их вместе с Никоновым. Угрозы и уговоры начальства повлияли лишь на одиннадцать человек. Остальные сто пятнадцать офицеров остались непоколебимыми.
Царь назначил следствие, велел подготовить и судебную расправу, однако тут же испугался огласки и решил потушить иными методами это «вопиющее происшествие».
Но все же протест офицеров академии стал известен всему миру. Приказ об их отчислении был кем-то доставлен в Лондон, и герценский «Колокол» его опубликовал 3 февраля 1861 года. Вот каким был вывод А. И. Герцена, напечатанный под царским приказом: «Россия может радоваться и гордо смотреть на свою молодежь. В одном военно-учебном заведении нашлось сто двадцать шесть офицеров, которые предпочли обрушить на себя всяческие гонения, испортить свою карьеру, чем молчать перед нелепыми поступками начальства. Только одиннадцать раскаялись. Недаром мы с такой теплой надеждой смотрим на молодое поколение военных. Честь им и слава».
В русской армии, особенно среди офицерства, долгое время тайно передавался из рук в руки этот номер «Колокола». Видимо, о нем знал и Карбышев.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.