Сестры Гончаровы в Петербурге

Сестры Гончаровы в Петербурге

Итак, сестры Гончаровы поселились у Пушкиных. В книге «Вокруг Пушкина» мы опубликовали 44 петербургских письма Екатерины Николаевны и Александры Николаевны; некоторые из них мы приведем и здесь, так как они отражают обстановку пушкинского дома, отношение к ним Натальи Николаевны и самого Пушкина. Девушки нашли теплый, дружественный приют в семье сестры. Не забудем также, что большое участие в судьбе сестер принимала тетушка Екатерина Ивановна, она помогала им по части туалетов, а это, как мы увидим, стоило очень дорого. Сестры вносили свою долю за стол и квартиру. Денег им постоянно не хватало, и часто письма к брату Дмитрию – это просьбы о помощи.

Приведем письмо Екатерины Николаевны.

«Петербург. 16 октября 1834 г.

Повинную голову не секут, не рубят, и так надеюсь на великодушное прощение от всепочтеннейшего братца. Ах, лень прекрасная вещь, не правда ли? Вообрази, что уже более недели мы собираемся писать тебе и откладываем со дня на день; но сегодня я призвала на помощь все свое величайшее мужество и отправлю всю корреспонденцию, так как, честное слово, когда я за это принимаюсь, все идет прекрасно.

Что же я тебе расскажу? Надо ли начать с самой большой городской новости? Пусть будет так. Итак, я должна сказать, что в ночь с 14 на 15 нас имели нахальство разбудить среди самых спокойных и сладостных снов пушечными выстрелами, чтобы заставить нас разделить радость по поводу счастливого разрешения от бремени великой княгини, которая произвела на свет еще одно бесполезное украшение для гостиных, я подразумеваю дочь Анну, вероятно это чрезвычайно обрадовало великого князя. А теперь надо тебе сказать, что из всех твоих любезных сестриц наименее ленивая твоя нижайшая и покорнейшая слуга; поэтому мадам Пушкина, которая шлет тебе тысячу и один поцелуй, возложила на меня передать тебе следующие поручения: 1) написать Андрееву выслать нам как можно скорее ящик с нашими бальными платьями, оставшийся в московском доме, который мы поручили ему отправить; 2) прислать нам варенья, которое вероятно пошлют из Ильицына, клубника или земляника, спроси у Фифины; 3) прислать нам к новому году коляску, перекрасив ее в очень темный массака[56] с черной бронзой и обив малиновым шелком; 4) вышеупомянутая мадам Пушкина просит тебя быть снисходительным и оплатить ливрею, потому что твои бедные сестрички не смогут этого сделать, так как у них денег в обрез до января. Шутки в сторону, мы немного поистратились и у нас остается очень мало денег, мы их бережем на какие-нибудь непредвиденные расходы. Видишь ли мы очень экономны и тяжело вздыхаем, расставаясь с каждой копейкой, и если ты соблаговолишь разрешить, дражайший предмет нашей любви, то Таша тебе пошлет счет. А теперь вот мадемуазель Александрина пришла меня просить тебя поцеловать и передать, что она тебе напишет с первой почтой, или со второй или третьей, то есть когда у нее будет что-нибудь очень интересное тебе сообщить. Господин Жан[57] уверяет, что у него лежит начатое к тебе письмо, и что он отошлет его с первой почтой, но между нами говоря я думаю, что он врет; сейчас он занят тем, что бренчит на фортепьяно. Он почти все время у нас и ездит в Царское только когда за ним присылают, и тотчас же возвращается как освободится. Пушкин приехал позавчера в 10 часов утра; он нам сообщил все новости о вас; он был у матери, она ему наговорила бог знает что о нас, и вдобавок утверждает, что это мы подговорили Ташу, чтобы она не возила к ней своего сына когда Таша последний раз заезжала к матери; мы так и знали, что это будет еще одна вина, которую она нам припишет. Мы были два раза в французском театре и один раз в немецком, на вечере у Натальи Кирилловны, где мы ужасно скучали, и на рауте у графини Фикельмон, где нас представили некоторым особам из общества, а несколько молодых людей просили быть представленными нам, следственно мы надеемся, что это будут кавалеры для первого бала. Мы делаем множество визитов, что нас не очень то забавляет, а на нас смотрят как на белых медведей – что это за сестры мадам Пушкиной, так как именно так графиня Фикельмон представила нас на своем рауте некоторым дамам. Мы там познакомились с графиней Пален, которая провела вечер рядом с Ташей; она очень любезна. Вчера она приезжала к нам, но не могла быть принята; будь уверен, однако, что ей непременно отдадут визит. Твоя графиня приедет сюда вместе с Крутиковыми в ноябре, по словам Пален, так что улаживай соответственно свои дела и приезжай к рождеству с нашей коляской. Тетушка очень добра к нам и уже подарила каждой из нас по два вечерних платья и еще нам подарит два; она говорит, что определила известную сумму для нас. Это очень любезно с ее стороны, конечно, так как право если бы она не пришла нам на помощь, нам было бы невозможно растянуть наши деньги на сколько нужно. Прощай, целую тебя от души, и сестры также. Дети здоровы, Таша снова взяла прежнюю няньку».

О повседневной жизни сестер в Петербурге мы узнаем и из письма Александры Николаевны.

«Петербург. 28 ноября 1834

Я хочу исправить свою вину, дорогой брат, и написать тебе очень длинное письмо; мне право очень стыдно за мою лень, но так как этой болезнью страдает вся наша семья, ты не должен слишком на меня сердиться, следственно я рассчитываю на твое великодушие и надеюсь получить прощение, о чем тебя умоляю.

Мне так много надо тебе сказать, что не знаю с чего начать. Прежде всего я должна выполнить поручения, которые мне дала моя дражайшая сестрица мадам Пушкина. Она просит тебе передать, что твое дело с Мятлевым улажено; твое письмо ему было передано и он обещал выполнить твою просьбу. Затем о деньгах, которые ты должен Таше; она посылала к Носову, но этот господин уверяет, что не получал от тебя приказания, поэтому Таша просит тебя распорядиться выдать ей эти деньги, так как они ей очень нужны. И наконец, мадам поручает мне тебе сказать, что Бод[58] был отправлен не для Августа[59], и что если она узнает, что он ездит на нем на охоту, она затребует его обратно; так что прими меры если ты хочешь оставить его у себя, запрещает вам давать ему его для охоты. И еще одно поручение, это уж последнее, мне кажется: не присылай ей Сашку, она ей больше не потребуется, это только увеличит расходы. То же самое и в отношении Кривой, она нам теперь не нужна и наши капиталы не так велики, чтобы содержать столько прислуги; только постарайся, чтобы она сохранила место у мадам Федосьи, так как бедная девушка довольно несчастлива в своей семье. Теперь я с тобой немного поговорю о себе. Плохая шутка, которую я разыграла с Августом, принесла мне несчастье, и я даже думала, что не поправлюсь. Я простудилась на другой день после отправки этого злополучного письма и схватила лихорадку, которая заставила меня пережить очень неприятные минуты, так как я была уверена, что все это кончится горячкой, но слава богу все обошлось, мне только пришлось пролежать 4 или 5 дней в постели и пропустить один бал и два спектакля, а это тоже не безделица. У меня были такие хорошие сиделки, что мне просто было невозможно умереть. В самом деле, как вспомнишь о том, как за нами ходили дома, постоянные нравоучительные наставления, которые нам читали когда нам случалось захворать, и как сама болезнь считалась божьим наказанием, я не могу не быть благодарной за то, как за мной ухаживали сестры, и за заботы Пушкина. Мне, право, было совестно, я даже плакала от счастья, видя такое участие ко мне; я тем более оценила его, что не привыкла к этому дома.

Ваня большую часть времени проводит у нас; однако иногда ходит навещать свою даму. Он подал прошение об отпуске и надеется получить на год. Позавчера мы видели великого князя на балу у г-на Бутурлина, он изволил говорить с нами и обещал Таше перевести Сережу в гвардию, но не раньше, чем через два года. Тетушка хлопочет, чтобы Катиньку сделали фрейлиной к 6 декабря; надо надеяться, что ей это удастся. Мне кажется, что нас не так уж плохо принимают в свете и если старания Тетушки будут иметь успех, к нам будут, конечно, относиться с большим уважением. Пока мы ничего не слышали о твоей графине, она наверное еще не приехала; давно уже мы не видели и графиню Пален. Она должна была однако приехать в ноябре; приезжай же уже женихом, чтобы свадьба была у нас здесь.

Несмотря на всю нашу экономию в расходах, все же, дорогой братец, деньги у нас кончаются; у нас, правда, еще есть немного денег у Таши и я надеюсь, что этого нам хватит до января, мы постараемся дотянуть до этого времени, но пожалуйста дорогой братец, не заставляй нас ждать денег долее первого числа. Ты не поверишь, как нам тяжело обращаться к тебе с этой просьбой, зная твои стесненные обстоятельства в делах, но доброта, которую ты всегда к нам проявлял, придает нам смелости тебе надоедать. Мы даже пришлем тебе отчет в наших расходах, чтобы ты сам увидел, что ничего лишнего мы себе не позволяем. До сих пор мы еще не сделали себе ни одного бального платья; благодаря Тетушке, того что она нам дала пока нам хватало, но вот теперь скоро начнутся праздники и надо будет подумать о наших туалетах. Государь и государыня приехали позавчера и мы их видели во французском театре. Вот теперь город оживится. Мы уверены, дорогой брат, что ты не захочешь, чтобы мы нуждались в самом необходимом и что к 1 января, как ты нам это обещал, ты пришлешь нам деньги. Так больно просить; что ж делать, нужда заставляет. Что же касается фортепьяно, то это верно: я говорила мадам Дон[60] в Москве, что за 200 р. я могу ей его уступить; но так как я нахожу, что цена довольно мала, я хотела бы отказаться от своего обещания, следственно приведи ей как причину отказа, что Ваня приезжает в Завод, что он хотел бы иметь фортепьяно и поэтому я не могу его продать. Если ты найдешь каких-нибудь других покупателей, которые дадут больше, 400 например, тогда продай его. Катинька просит передать касательно журнала, что она говорила Ване, а он сказал, что у него нет денег, поэтому прикажи Носову ему их выдать, тогда он сможет это сделать.

Ты пишешь, что в Заводе стоит полк; вот не везет нам: всегда он там бывал до нашего приезда в прекрасную столицу; три года мы там провели впустую, и вот теперь они опять вернулись, эти молодые красавцы, жалко. Но нет худа без добра, говорит пословица, прелестные обитательницы замка могли бы остаться и Петербурга бы не видали.

Прощай, пора мне с тобой расстаться, какова расписалась. Скажи Августу, что я не предполагала, что он пользуется таким большим благорасположением у господа бога; в другой раз я не осмелюсь больше дурачить его. Прощай же, целую тебя. Сестры тебя целуют, а также Ваня».

Письма Екатерины и Александры, как вообще письма молодых Гончаровых, написаны прекрасным легким французским языком, очень непринужденно, порою остроумно. Из них мы узнаем много нового не только о самих сестрах, но и о Наталье Николаевне и Пушкине, о разных событиях в их семье.

В первом письме от 16 октября 1834 года обращает на себя внимание ироническое описание того, как их заставили разделить радость по поводу рождения дочери великого князя Михаила Павловича: «еще одного бесполезного украшения» дворцовых гостиных.

Именно из этого письма впервые становится известным, что Пушкин по дороге из Москвы вторично заезжал к Наталье Ивановне, о чем мы уже писали.

Болезнь Александры Николаевны дала ей возможность оценить заботы не только сестер, но и Пушкина, который, вероятно, не раз вызывал врача и проявлял много внимания к больной. Это еще раз подчеркивает доброту поэта, его теплое отношение к свояченицам.

Наталья Николаевна передает Дмитрию Николаевичу через сестру ряд поручений хозяйственного порядка, просит оплатить ливрею, заказанную для слуги сестер, прислать им красивую коляску для выездов в великосветские дома. Упоминаемая Федосья – экономка в Полотняном Заводе, о которой мы уже писали. Когда в 1835 году она умерла, Александра Николаевна писала Дмитрию: «…не с кем теперь и вальсировать вам, меду есть не у кого спрашивать. Бедная Федосья».

Наталья Николаевна надеялась выдать старших сестер замуж и сразу же по приезде начала «вывозить их в свет». Повезла она их и на раут к графине Фикельмон, где бывало великосветское общество и где провинциальные девушки, по самокритичному замечанию Екатерины Николаевны, казались «белыми медведями».

Первые шаги сестер Гончаровых в Петербурге не были радостными. Великосветское общество встретило их сдержанно. Их принимали только ради сестры, мадам Пушкиной. Девушки возлагали большие надежды на то, что Екатерина скоро получит придворное звание фрейлины, о чем усиленно хлопотала тетушка Загряжская. И вот в письме от 8 декабря Екатерина Николаевна сообщает брату об этом важном событии в ее жизни. На этом письме следует остановиться особо.

«8 декабря 1834 г. (Петербург)

Разрешите мне сударь и любезный брат поздравить вас с новой фрейлиной, мадемуазель Катрин де Гончаров; ваша очаровательная сестра получила шифр[61] 6-го после обедни, которую она слушала на хорах придворной церкви, куда ходила чтобы иметь возможность полюбоваться прекрасной мадам Пушкиной, которая в своем придворном платье была великолепна, ослепительной красоты. Невозможно встретить кого-либо прекраснее, чем эта любезная дама, которая, я полагаю, и вам не совсем чужая.

Итак, 6-го вечером, как раз во время бала, я была представлена их величествам в кабинете императрицы. Они были со мной как нельзя более доброжелательны, а я так оробела, что нашла церемонию представления довольно длинной из-за множества вопросов, которыми меня засыпали с самой большой благожелательностью. Несколько минут спустя после того как вошла императрица, пришел император. Он взял меня за руку и наговорил мне много самых лестных слов и в конце концов сказал, что каждый раз, когда я буду в каком-нибудь затруднении в свете, мне стоит только поднять глаза, чтобы увидеть дружественное лицо, которое мне прежде всего улыбнется, и увидит меня всегда с удовольствием. Я полагаю, что это любезно, поэтому я была право очень смущена благосклонностью их величеств. Как только император и императрица вышли из кабинета, статс-дама велела мне следовать за ней, чтобы присоединиться к другим фрейлинам, и вот в свите их величеств я появилась на балу. Бал был в высшей степени блистательным и я вернулась очень усталая, а прекрасная Натали была совершенно измучена, хотя и танцевала всего два французских танца. Но надо тебе сказать, что она очень послушна и очень благоразумна, потому что танцы ей запрещены. Она танцевала полонез с императором; он, как всегда, был очень любезен с ней, хотя и немножко вымыл ей голову из-за мужа, который сказался больным, чтобы не надевать мундира. Император ей сказал, что он прекрасно понимает в чем состоит его болезнь, и так как он в восхищении от того, что она с ними, тем более стыдно Пушкину не хотеть быть их гостем; впрочем красота мадам послужила громоотводом и пронесла грозу.

Теперь, когда мое дело начато, мне надо узнать куда и когда я должна переезжать во дворец, потому что мадам Загряжская просила, чтобы меня определили к императрице. Тетушка Екатерина дежурит сегодня, она хотела спросить у ее величества какие у нее будут приказания в отношении меня. Я надеюсь, что я уже достаточно распространилась о моей очаровательной особе и тебе надоел этот предмет. А теперь надо поговорить о прекрасной графине, я полагаю, но поистине мне было бы трудно это сделать, так как мы ее еще не видели. Кругликова, которую Таша видела 6-го во дворце, ей сказала, что она живет у своей сестры Пален, но никто из этих дам не был на балу.

Мы уже были на нескольких балах, и я признаюсь тебе, что Петербург начинает мне ужасно нравиться, я так счастлива, так спокойна, никогда я и не мечтала о таком счастье, поэтому и право не знаю как я смогу когда-нибудь отблагодарить Ташу и ее мужа за все, что они делают для нас, один бог может их вознаградить за хорошее отношение к нам.

Если я перееду во дворец, я тебя извещу, но прежде всего не мешкай прислать мне Кривую, она мне будет необходима, но вели одеть ее прилично с головы до ног, чтобы мне не было за нее стыдно. Тетушка так добра, что дарит мне придворное платье. Это для меня экономия в 1500—2000 рублей. Умоляю тебя не запаздывать с деньгами, чтобы мы получили их к 1 января. Пришли для детей большую бутыль розовой воды, а нам поскорее варенья».

Екатерина Николаевна пишет, что Пушкин «сказался больным, чтобы не надевать мундира». Здесь расхождение с дневниковой записью поэта, который говорит, что у него нет мундира. Видимо, мундир все-таки был, но Пушкину так не хотелось ехать, что он решил сослаться на его отсутствие. Надо полагать, что, помимо высказанных им причин, были и другие мотивы.

А. Н. Вульф[62] записал в своем дневнике, что он нашел Пушкина «мало изменившимся от супружества, но сильно негодующим на царя за то, что он одел его в мундир… Он говорит, что он возвращается к оппозиции».

6 декабря, день именин Николая I, всегда торжественно праздновался во дворце. Император был взбешен умышленной неявкой Пушкина и не постеснялся высказать это Наталье Николаевне во время танца. Можно предположить, что Екатерина Николаевна написала брату об этом разговоре в смягченных тонах.

Через несколько дней Пушкин записывает в Дневнике: «Я все таки не был 6-го во дворце – и рапортовался больным. За мною царь хотел прислать фельдъегеря или Арнта»[63]. Вероятно, это та часть разговора Николая I с Натальей Николаевной, о которой умолчала Екатерина Николаевна в письме к брату. До сих пор не было известно, откуда Пушкин узнал о таком намерении царя, теперь можно предположить, что об этом рассказала ему жена.

Наталья Николаевна была на третьем месяце беременности, и врач, опасаясь выкидыша, предписал ей быть очень осторожной. Не поехать же во дворец в день именин царя и в день приема сестры во фрейлины она не могла, тем более что была утром в церкви. Кроме того, Пушкины понимали, как отнесся бы Николай I к демонстративному отсутствию обоих супругов.

Екатерина Николаевна пишет, что она вот-вот переедет во дворец. Но этого не произошло и неизвестно почему: никаких сведений о том в письмах нет.

Несомненно, присутствие сестер Гончаровых осложняло семейную жизнь Пушкиных. Девушки стремились чаще бывать в обществе, и Наталья Николаевна вынуждена была их сопровождать. Неслучайно сестры называют ее «нашей покровительницей», и когда она, беременная, не может выезжать, не знают, «как со всем этим быть».

За 1834 год до нас дошло всего два письма Натальи Николаевны. Да и вряд ли их было много, так как она почти полгода отсутствовала в Петербурге: весну и лето прожила в Полотняном Заводе у Дмитрия Николаевича, гостила у матери и дважды останавливалась в Москве.

Тон писем Натальи Николаевны в стиле той эпохи. Это живая речь, свободная и непринужденная, как бы разговор с близким человеком, все достоинства и недостатки которого ей очень хорошо известны. По этим письмам в известной степени можно судить и об адресате. Нам кажется, что Дмитрий Николаевич был человеком добрым, но слабохарактерным, временами вспыльчивым и упрямым и, что называется, «звезд с неба не хватал». Его отношения с сестрами были дружескими и родственными, однако они постоянно над ним подшучивают. Это говорит о близости их отношений. Мы должны также учитывать, что в 1834 году старшему Гончарову исполнилось всего 26 лет, и для них он не только «глава» гончаровского дома, но и Митинька, с которым они провели вместе в Никитском доме и детство, и юность.

«12 ноября 1834 г. Петербург.

Ты меня спрашиваешь, дорогой Дмитрий, как идут твои дела. Я не знаю, право, что тебе сказать; мы ограничились с графиней Пален двумя визитами и с тех пор встречаемся только иногда в свете, но большой близости между нами еще не установилось. Мы не в деревне, чтобы это так легко делалось; тесная дружба редко возникает в большом городе, где каждый вращается в своем кругу общества, а главное имеет слишком много развлечений и глупых светских обязанностей, чтобы хватало времени на требовательность дружбы.

Но здесь ходят разные слухи, очень благоприятные для твоих намерений: недавно кто-то приехал из Москвы и заявил Катрин Долгорукой, что твоя свадьба с графиней дело решенное, и в доказательство рассказал, что Надина, всегда такая застенчивая с мужчинами, провела целый вечер любезничая с тобой. Вот еще кое-что о Надине, что может тебе при случае пригодиться. Нина, которая пишет нам об этом, получила эти сведения от одной особы, жившей в их доме; вот ее собственные слова: «Говорят, что эта девушка с очень странным характером, которая играет в гарелки со слугами, и которая не постеснялась бы выйти замуж за лакея, если бы только он ей понравился». Вот, воспользуйся этим и постарайся сделаться счастливейшим из смертных, которому она отдаст свою руку и сердце. Желаю тебе этого от всей души, ты никогда не мог бы сделать лучшей партии[64]; elle a toute pour elle, как сказал бы Сокорев[65]. Мой муж и тетушка пришли к выводу, что ты добьешься удачи в этом деле благодаря своей настойчивости, а твое, извини меня, упрямство в этом случае не недостаток, можно пожалуй считать его достоинством. Здесь ведь речь идет не о прогулке верхом, когда эта отрицательная черта твоего характера выводила нас всех трех из себя. Не даром у тебя такой низкий лоб; мы недавно читали одну статью в «Иностранном обозрении», в которой указывается на этот недостаток строения головы как на признак того свойства, которое я одобряю для начатого тобою дела, и которое вызывало мой гнев в течение всего моего пребывания у тебя.

Но довольно говорить о любовных делах и женитьбе, поговорим теперь о деле. Я посылала к Носову за 500 р.; он мне сказал, что не получал никакого распоряжения на этот счет от вашей милости; поэтому, соблаговолите написать ему об этом несколько слов, если вы этого еще не сделали. Затем, с твоего разрешения я заказала ливрею для слуги моих сестер, что стоило 270 р. сюртук и 16 шляпа, и таким образом всего ты мне должен 286 р. Если не затруднив себя ты можешь мне их уплатить через Носова, я буду тебе премного обязана, потому что я их не заплатила портному: я ему сказала, что этот долг меня не касается, пусть он его отнесет на счет того, кто имел намерение его оплатить. Не подумай, что я заставляю тебя платить за обе ливреи, за них следует 540, а я тебя прошу уплатить половину – 270.

Твои часы мне наконец передали; я поручила Ване ими заняться; часовщик взялся их починить. Что касается обмена на часы Сашиньки, то уж целая вечность прошла как они проданы. Скажи мне, пожалуйста, что происходит с этим несчастным сундуком с нашими вещами, который никак не дойдет до нас до сих пор; ты нам пишешь, что он должен был уйти за неделю до твоего письма, а вот уже прошло больше недели, как я получила письмо; с верными ли людьми ты его отправил? У меня там ценные вещи, в том числе и мой серебряный убор, который мне было бы очень жаль потерять. Начал ли ты заново переделывать коляску, можем ли мы надеяться ее иметь для катанья на масленице, за эту коляску мы тебе свечу поставим из благодарности; не вздумай у нас ее отнять для своего свадебного экипажа. Я вас прошу, сударь, сделать так, чтобы Матильда[66] была у меня этим летом, я тоже упрямая, и не скоро ее уступлю; дай бог, чтобы вы понравились графине так же, как Матильда нравится мне.

Куму моему Сергею Гавриловичу мой поклон, а Августу, дураку, пошлому, несносному, мерзкому на место поцелуя откуси нос. Катинька же всем кланяется, окроме Августа. Сашинька напишет Августу письмецо уведомить о скорой кончине, только вы не смейтесь и ничего ему о том вперед не говорите. Он придет к тебе сообщить эту новость по секрету, потому что Саша нарочно запретит ему показывать письмо, чтобы тебя не волновать. Он его получит с той же почтой, что и ты получишь мое, поэтому непременно постарайся, чтобы он тебе показал свое письмо, это разгонит немного твою скуку, ты по крайней мере посмеешься. Старая привычка Августа дурачить. Пожалуйста скажи Августу когда ты получишь это письмо: «Как странно, все сестры мне пишут, а от Сашиньки ни слова, не случилось ли с ней чего-нибудь?» Тебе же она просит передать, что она предполагает написать тебе с первой почтой, и что она больна только для Августа.

Прощай, дорогой Дмитрий, будь здоров, не забывай нас и женись как можно скорее. Хватит ли у тебя терпения прочесть мое письмо, оно ужас какое длинное, длинное».

(Конец декабря 1834 г. Петербург)

«Твое письмо Мятлеву было послано в тот же день с запиской моего мужа, и вот его ответ Пушкину, который я вкладываю в это письмо. Уже давным-давно мы ему об этом говорили все трое, ответ был благоприятный, он даже обещал тебе написать по этому поводу, но сделал ли это – не знаю. Если он задержался с ответом до сих пор, бомбардируй его письмами, чтобы он был вынужден это сделать, если не из любезности, то по крайней мере чтобы отделаться от тебя. Я знаю, что Хлюстин с своей стороны старается заполучить эту мельницу. Впрочем, завтра я увижу Мятлева и настойчиво поговорю с ним об этом.

Твоя прекрасная графиня была вчера у меня, но я не могу сообщить тебе ничего интересного, так как о тебе речи не было совсем. Катя видела ее два раза во дворце, но, однако, нисколько не продвинула твои дела; я начинаю терять надежду на то, что она согласится увенчать твои желания. В четверг мы должны поехать пить чай к графине Пален, что будет не знаю, вероятно ничего. Тетушка получила твое письмо, дорогой Дмитрий, и поручает мне сказать тебе, чтобы ты не беспокоился насчет долга. Если Греков[67] тебе о нем говорил, это просто глупость с его стороны; она просто ему писала, что ты предполагаешь передать ему эти деньги, и что в этом случае он должен переслать ей их в Петербург.

Прощай, дорогой Дмитрий, мое письмо кратко и холодно, потому что я не совсем хорошо себя чувствую, и немножко в плохом настроении; в первом же письме напишу тебе все подробно, а сегодня я едва держу перо в руке. Сестры целуют тебя, а муж просит передать тебе привет. Пришли нам поскорее варенье».

В первом письме обращает на себя внимание суждение Натальи Николаевны о светском обществе. Если в дальнейшей переписке сестры Гончаровы с восторгом пишут брату о балах и своих успехах в великосветских гостиных, то Наталья Николаевна говорит об окружавшем ее обществе всего один раз, и этот ее отзыв носит критический характер: «…Тесная дружба редко возникает в большом городе, где каждый вращается в своем кругу общества, а главное имеет слишком много развлечений и глупых светских обязанностей, чтобы хватало времени на требовательность дружбы».

Это высказывание Натальи Николаевны имеет несомненно большое значение для ее характеристики.

Жизнь в Петербурге, общение с друзьями поэта и, наконец, влияние самого Пушкина не могли не сказаться на духовном облике Натальи Николаевны. И молодая женщина 22 лет уже далеко не та девушка-полуребенок, которую впервые встретил Пушкин на балу у танцмейстера Йогеля.

Пресловутому сватовству Дмитрия Николаевича к графине Чернышевой уделяется много внимания в письме от 12 ноября. Но отношение Натальи Николаевны к возможности этого брака совершенно ясно: она не верит в него и только по своей доброте старается утешить и подбодрить брата, правда, в шутливо-иронических тонах.

Расскажем о лицах, о которых говорится в письмах Натальи Николаевны.

Напомним, что графиня Пален – это Вера Григорьевна, урожденная Чернышева, родная сестра Надежды Чернышевой. Гончаровы и Чернышевы, очевидно, нередко бывали друг у друга в Петербурге, хотя «тесная дружба» еще не установилась: суждение Натальи Николаевны, что из-за «глупых светских обязанностей» на требовательность дружбы времени не хватает, свидетельствует о том, что она знала цену «дружеским» отношениям, за которыми обычно никаких серьезных чувств не скрывалось.

«Странность характера» Надежды Григорьевны внушает к ней симпатию: она не считает предосудительным играть в горелки с дворовыми девушками и выйти замуж за простого человека, если бы его полюбила.

Петр Иванович Носов – петербургский коммерсант, с ним Д. Н. Гончаров имел дела по продаже полотна и бумаги. Он часто упоминается в письмах сестер Гончаровых, так как по распоряжению Дмитрия Николаевича выдавал им деньги на содержание.

Об Августе Ивановиче Мюнтеле стоит рассказать подробнее.

Это человек, несомненно, близко стоящий к семье, однако отношение к нему двойственное: если сестры постоянно подшучивают над ним, то братья, Наталья Ивановна и Николай Афанасьевич относятся к нему очень внимательно, по крайней мере в письмах, которые он может прочитать. Братья и сестры часто с ним переписываются. Августу Ивановичу дарят дорогую верховую лошадь. Он, судя по письмам сестер, ездит на охоту на их лошадях. Наталья Ивановна постоянно просит Дмитрия Николаевича передать привет Августу Ивановичу. 6 июля 1834 года она пишет: «Привет Августу Ивановичу, доволен ли ты своим булгалтером?[68]»

Но для простого бухгалтера внимание, оказываемое Гончаровыми Мюнтелю, слишком велико. Нами было обнаружено письмо, проливающее свет на эту загадочную личность. В одном из писем Ивана Николаевича из Царского Села к старшему брату мы читаем: «…До сих пор у меня нет его[69] адреса и я не знаю, как переслать ему письмо Ав. Ив. Позволив себе распечатать послание, чтобы узнать московские новости, так как у этого господина всегда имеется куча новостей, я там между прочим узнал, что знаменитый отпрыск[70] с госпожой своей матерью обосновался в имении Ильицино».

Зная, что Мюнтеля нет в Заводе, Иван Николаевич пишет о нем совсем в других тонах.

На основании этого письма можно было думать, что Август Иванович Мюнтель был незаконным сыном Афанасия Николаевича, вероятно, от гувернантки-немки. Это предположение полностью подтвердилось. У одного из потомков Гончаровых хранится небольшой акварельный портрет с надписью на обороте: «Дедушки Дмитрия Николаевича дядька немец Август Иванович». На нем изображен щегольски одетый молодой человек, очень похожий на Афанасия Николаевича. Но кто он такой, до сих пор не было известно. Обнаруженные нами письма Гончаровых помогли атрибутировать портрет.

Очевидно, Август Иванович воспитывался вместе с братьями и сестрами Гончаровыми (отсюда их хорошее знание немецкого языка). Становится понятным и его положение в семье: не будучи юридически признанным сыном А. Н. Гончарова, он, по-видимому, своим отцом был поставлен в такие условия, что семья считалась с его фактическим родством. И не случайно в одном из писем Александра Николаевна иронически прибавляет дворянскую частицу «von» к его фамилии. Но если старшие члены семьи ведут себя по отношению к Августу Ивановичу сдержанно и любезно, то этого нельзя сказать о сестрах. Они постоянно над ним смеются. Наталья Николаевна, несомненно, его не любит, называет мерзким, пошлым дураком и охотно принимает участие «по старой привычке Августа дурачить» в шутках своих сестер.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.