3. ПЕРВЫЙ МЕДАЛЬОН

3. ПЕРВЫЙ МЕДАЛЬОН

Случайно я туда попал, случайно. Случайно и не случайно. Как, впрочем, все в нашей жизни.

Старый друг позвонил. Юра Семененко. Мы с ним на лыжах по Северному Уралу ползали. Туристы!

— Леха, хочешь на «Вахту Памяти» скататься?

— А что это?

— Как поход, только интереснее.

— Если с работой договорюсь...

— Тебе командировку сделают!

А я тогда работал на станции юных туристов. Педагогом.

— Ну, если в командировку...

А чего бы не поехать?

Дорогу оплачивают, там кормят за счет принимающей стороны, еще и командировочные дают!

Из-за командировочных и поехал, честно говоря. Зарплату в том году давали плохо. Вернее, вообще не давали. В сентябре девяносто пятого года дали. Следующая — июнь девяносто шестого.

— Это куда ехать-то?

— Новгородская область.

— Отлично!

Отряд собрал за пару дней. Все в первый раз едем! Туристы, впрочем, опытные. Ходить с мешками на горбах умеем! Мастера, чо, спорта...

Первый шок был в электричке Волховстрой — Чу-дово.

Каски на деревьях.

Ржавые каски на зеленеющих деревьях. На ветвях висят...

Выходим. Деревенька Лезно.

Ее никто не знает. Просто деревенька. Три с половиной дома. Двухэтажная пустая школа. Бабка на завалинке. Дедок — колет дрова. Смотрит нам вслед из-под руки.

Мы идем мимо гурьбой с рюкзаками, сумками и коробками армейских миноискателей. Хихикаем друг над другом.

Оглядываюсь.

Бабушка тоже смотрит нам вслед. Молча. А на столбах, держащих забор, снова каски. У нас — на Вятке — старые ведра вешают. Чтобы столбы не гнили. Тут каски.

До леса, в котором будем жить и работать три недели, километр по полю. Ровное такое поле. Давно непаханое. Некому. Почти все, кто тут жил, — умерли. Или уехали.

Заходим в лес.

Какие-то ямы кругом.

Воронки, траншеи, ячейки, окопы, блиндажи...

Живого места практически нет.

Местные поисковики встречают. Матерые такие. Все в камуфляжах. Мы-то в обносках туристических. Прожженные штормовки, старые штаны... Показывают место — где встать.

Даю команду распаковаться. Сам иду к командиру экспедиции. Лена Марцинюк руководит чудовским отрядом.

Многие терпеть ее не могут. Жесткая, грубая порой, сильная женщина. А руководить бандой в тридцать вечно бухих рыл по-другому не получается... Но это я вперед забежал.

Оказывается, мы стоим на так называемом Лезнинском плацдарме.

Зимой сорок второго эта история началась...

Из воспоминаний А. Белова, участника тех событий:

«...В день нового года, 1 января 1942 г., был получен приказ 59-й армии, где нашей дивизии была поставлена задача: сосредоточить силы к исходу 2 января 1942 г. в районе Гачево, Погрелец, в готовности с утра 3 января 1942 г. наступать в направлении Водосье и овладеть к исходу дня высотой западнее Лезно, Водосье. В ночь со 2 на 3 января поступило распоряжение штаба о переносе наступления на 6 января, что дивизия усиливается 163-м отдельным танковым батальоном, отдельным лыжным батальоном и 105-м гвардейским минометным дивизионом.

Эти три дня, отведенные дополнительно для подготовки наступления, были использованы для вскрытия системы обороны противника и организации взаимодействия между пехотой, артиллерией и танками.

Противник оборонял западный берег р. Волхов, но наши войска имели небольшие плацдармы. Первая позиция обороны противника состояла из опорных пунктов, основу которых представляли дерево-земляные огневые точки для пулеметного расчета или противотанковых орудий, соединенных между собой траншеями.

Из-за плохого состояния путей подвоза артиллерия и минометы к началу артиллерийской подготовки имели менее половины снарядов и мин.

Утром 6 января началась артиллерийская подготовка, длилась она около 30 мин., но система огня обороны противника была подавлена только частично.

По сигналу с КП командиров полков пехота и танки дружно пошли в атаку. Первые минуты со стороны противника огня не было. Правда, дивизион гвардейских минометов в это время делал залп по глубине обороны противника. Немцы очень не любили залпы «катюш», после их залпов они первое время боялись себя показывать, огня не вели.

Примерно через10—15 мин., когда наши передовые цепи ворвались в первую траншею противника, застрочили пулеметы. Наша пехота стала нести потери и залегла. Им на выручку под губительным огнем шли сибиряки, но момент был упущен, части несли большие потери. К общему несчастью в этот день мороз доходил до 37 градусов. Многие раненые замерзали, а санитары не справлялись с выносом раненых, да и они сами несли большие потери.

Когда к вечеру начался снегопад, да и начало темнеть, командир дивизии полковник Дорофеев приказал отвести пехоту в исходное положение. Танки прикрывали огнем отход пехоты.

Утром 7 января после короткой артиллерийской подготовки части и дивизии снова перешли в атаку. На этот раз батальону 1256-го стрелкового полка под командованием ст. лейтенанта Соколова с ротой танков 163 ОТБ удалось захватить опорный пункт противника восточнее деревни Лезно.

Ночью с 7 на 8 января наступление наших частей продолжилось. 1256-й стрелковый полк овладел д. Лезно, а батальон 1258-го стрелкового полка достиг восточной окраины д. Водосье. Бои продолжались день и ночь беспрерывно, но успехи были незначительными. Дивизия выполнила задачу, поставленную командующим армией, но ценой больших потерь личного состава...»

Весной же на плацдарме остался батальон капитана Александра Ерастова.

Представьте себе.

Лес. Километра три в глубину и шириной километра четыре. Сзади Волхов в разлив — метров триста. Впереди — железная дорога. На насыпи сидят немцы.

Подвезти пополнение и боеприпасы практически невозможно. Обстрел такой, что только ночью умудрялись доставить продовольствие и забрать часть раненых.

Немцы шли в наступление с трех сторон.

За неделю батальон там лег весь.

Весь — это совсем весь. Без раненых и пленных. Не было пленных...

Вышло два человека.

Один — младший лейтенант, раненный в челюсть, переплыл трехсотметровый ледяной Волхов ночью.

Второго через пару дней подобрали разведчики на косе, что по немецкому берегу.

Остальные погибли мужицкой смертью.

Бои местного значения...

Ты, читатель, скажешь, что эти бои были бессмысленны?

Немцы там потеряли до полка — ПОЛКА! — эсэсовской пехоты.

Знаете, в чем разница между немецким полком и нашим батальоном?

Еще больше, чем вы думаете.

Сравним стрелковую дивизию РККА и пехотную вермахта:

Думайте дальше сами.

В ярости от потерь вешали убитых уже красноармейцев на соснах, росших на берегу Волхова. Днем стреляли по ним. Чтобы те из наших, кто был на восточном берегу реки — боялись.

Я видел эти гигантские сосны...

В одной из них малая саперная лопатка, вросшая на высоте трех метров от земли.

Иду обратно. Рита Малых сидит бледная, как смерть. Ставили палатку — воткнула колышек в землю. Попала в мину-восьмидесятку.

Все сделали по инструкции, огородили место ВОПа — взрывоопасного предмета — бинтами. Вызвали саперов из Пушкинского военно-инженерного училища — они рядом стояли.

Саперы поржали и объяснили — мина не прошла через ствол, поэтому ею можно гвозди заколачивать. Мы еще не знали этих хитростей... Научимся.

Пока отряд работает по обустройству лагеря, мы с Лехой Винокуровым идем копать. Интересно, черт побери, аж руки дрожат!

Чудовские поисковики нам показали, с чего начинать.

«Вон две ямы, видишь? Там, скорее всего, санитарное захоронение. Идите, копайтесь!»

Ага... Я потом так же прикалывался. Эти ямы — разводка. Там до нас копались уже не один раз.

Но мы взяли саперные лопатки и стали учиться работать.

Копали до темноты.

Нашли три осколка.

И кости!!

Лошадиные, бляха муха...

Ребята из Чудово сидели рядом, курили, пили и комментировали:

— Ниже копайте. В полный рост.

— Вот там копни, видишь, земля ржавая!

— Осколок! Ну, молодцы, поздравляю!

— Гы... Это лошадиная кость. Причем обглоданная.

— Ну ни куя себе!!!!!

— МЕДАЛЬОН!!!!

Вот так вот! Мы нашли в пустом, перерытом десятки раз окопе — медальон!

С бумажкой!

Леха отворачивает лопатой очередной пласт земли, шарит руками в мокрой глине...

— Это что? — недоуменно вертит он в руках черную эбонитовую палочку.

Чудовские аж подпрыгнули.

И бумажка внутри...

Вечером открыли. Пустая, твою мать!

Нет ничего обиднее, чем пустые медальоны...

На самом деле — главная цель Вахты — это поиск вот этих черных смертных пенальчиков.

Не знаю — сколько я нашел. Сбился со счета.

Перестал считать после второго медальона.

Там же. В Лезно.

Лешка Калимов. Из Архангельска. Бумгородок. Жена еще в записке была, Ксения, кажется. Впрочем, могу ошибаться. Не помню уже. А документов рядом нет.

И было ему в сорок втором — тридцать восемь лет.

Не знаю, какой он был.

Фотографий нет. Родственников не нашли.

Черные кости в руках — и все. Почти ровесник... Мне тридцать шесть, пока...

Ну, там еще личные вещи. Ложка, бритва, котелок...

Вы спросите — куда мы их деваем?

А куда их деть?

Если родственники есть — им передаем. Если нет...

Дома храним.

Да. С могилы. Чужие это вещи.

Но выбросить... Рука не поднимается.

Если оставить на могиле, скажете вы? А знаете, кто их потом продаст?

Впрочем, я о медальонах...

Повторюсь. Самое обидное — пустой медальон.

Водос. 1998 год.

Подымаю бойца. Осколки медальона, разбитого пулей... Сгнила записочка...

Это ерунда, что их не заполняли и выбрасывали.

Вот ты, читатель, ты бы выбросил весточку домой?

Последнюю весточку?

Я бы нет.

Заполняли. Мы нашли как-то патрон странный. Пулю боец достал, порох высыпал и, перевернув ее, вставил обратно.

А внутри самодельная записка.

Просто многие заполнялись химическим карандашом. Или чернилами. А они имеют свойство растворяться в болотах.

Обычный карандаш не растворяется.

Перед тобой миска с водой. Суешь туда чистый листок бумаги. Туда осторожно вытряхаешь записку. Потом двумя иголочками осторожно — миллиметр за миллиметром — разворачиваешь ее в воде, распрямляя на бумажном листе. И пытаешься разобрать почерк.

А вот еще...

Если записка пуста — ни в коем случае не выбрасываешь. Когда приедешь домой — она высохнет к тому времени, — сканируешь и в «Фотошопе» делаешь перевод в негатив. И на черном видны элементы продавливания ручкой...

Жаль, что у нас в девяносто шестом не то что «Фотошопа», компьютеров-то не было...

Севастополь. 2009.

Поднимаем бойца. Верховой. То есть лежит на камушках. Сверху тонкий слой мха.

Сережка Ширшиблев его поднимает. Я мимо иду к своему бойцу. Отлить ходил, ага... И чего-то нога в ботинке зачесалась. Нагибаюсь — медальон перед глазами.

Пустой. Крышка снята. Рядом валяется.

Послали домой похоронку в сорок четвертом. Но не похоронили. Мекензиевы горы. Второй кордон.

Порой вместо медальона бывает — ложка, кружка, фляжка, бритва, котелок...

Про один котелок я уже рассказывал.

Вот про второй.

Демянск. 1999.

Поднимаем бойца. Немецкая ложка. Немецкий котелок. Немецкий ремень. Немецкая фляжка. Трехлинейка. Наши ботинки. Граната — колотушка (Немецкая). И все.

Из косточек — бедренные, лучевые, немного ребрышек, две ключицы, кусочки черепа.

На котелке выцарапано — «Ваня». Крупно так выцарапано... А на фляжке — «Ханс». Тоже крупно...

Кто ты, боец?

Ты русский Ваня? Ты немецкий Ганс?

Мне уже без особой разницы.

Подняли. Положили в полиэтиленовый мешок. Унесли. Похоронили потом.

Вместе со всеми. С нашими.

Медальоны...

Вот вы над фильмом «Мы из будущего» ржете...

Правильно и делаете. Сказка.

А вот Толик Бессонов тезку поднял как-то.

Медальон читаем — «Красноармеец Бессонов...»

Толик тогда в лес ушел один. Часа два его не было.

Все-таки — одно дело косточки в руках безымянные держать, другое — видеть потом фотографию того парня, который тебя спас.

Он меня спас, чтобы я пил немецкое пиво и ходил на айренбля-пати...

И правильно сделал, потому что жизнь продолжается, потому что нам надо жить и ходить на эти пати, и пить пиво, и делать детей...

Он делал то же самое.

Работал, пил, веселился, делал детей...

Только он еще смог спасти меня. А я так никого и не спас. Я просто ищу эти маленькие черные пенальчики, чтобы вернуть двоюродному внуку личные вещи никогда не знаемого им деда...

Вообще-то их на самом деле мало.

Один к СТА.

То есть на сотню найденных бойцов — один медальон. ОДИН!!!

Из десяти медальонов — читаемы в лучшем случае пять.

Вот и считайте.

Только не надо делать вывод, что у нас потерь было «стопиццот мильенов».

Потери были примерно одинаковые что у нас, что у немцев.

В 41–42 — мы больше теряли.

В 44–45 — они.

Это война.

Да. Наших больше лежит на полях в России. А в Германии немцы так же лежат. Немцы сорок пятого года.

А некому было хоронить. Просто некому. Не до этого было. Надо было дома заново строить.

Это наш русский характер такой.

Биться до смерти, а там будь что будет.

Вы представляете, что творилось там, от Москвы до Берлина после войны? И творится...

Впрочем, это уже другой рассказ...