Юморист из Хьюстона

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Юморист из Хьюстона

Итак, в конце апреля 1895 года У. С. Портер превратился в безработного. С газетой было покончено, на нем висели долги, которые нужно было отдавать, а доходов не предвиделось. Какую-то часть задолженности он сумел погасить, продав печатное оборудование, запасы бумаги и краски, обстановку из офиса редакции на Восточной седьмой улице[130]. К его счастью, основную часть долга составлял заем у мистера Роча, а тот с выплатой, понятно, не торопил, зная об обстоятельствах зятя (скорее всего, в обозримом будущем он и не надеялся на возврат). Еще в марте из-за денежных затруднений чете Портер пришлось отказаться от аренды дома 308 на Восточной четвертой улице и снова переехать к родителям жены. Хотя финансовые обстоятельства оптимизма не прибавляли, Атоль была рада вернуться в родительский дом: теперь она могла больше времени уделять светской жизни и своим увлечениям, а хозяйственные заботы делить с матерью.

У. С. Портер не имел постоянной работы до середины октября. Нельзя сказать, что он ничего не делал: возобновил сотрудничество с детройтской «Труф», активно писал для газеты «Плейн дилер» (Кливленд, Огайо) — рисовал карикатуры, сочинял шутки, юмористические стишки, сценки и очерки. Но платили за них мало, чеки приходили нерегулярно, на небольшие суммы — обычно в пять, реже в десять долларов[131].

Уильям Сидни Портер

Билл Портер в возрасте двух лет

Мэри Джейн Суэйм — мать писателя

Элдженон Портер — отец писателя

Эвелина Портер — тетя писателя, его учительница

Слева направо: Шелл Портер, Том Тейт и Уилл Портер

Капитан Ли Холл, покровитель Уилла Портера

Уилл Портер в первый год жизни в Остине

Здание Земельного управления штата Техас

Капитолий штата Техас

Иллюстрации У. С. Портера к книге Дж. Уилбергера «Преступления индейцев в Техасе»

Дом в Остине, в котором У. С. Портер с семьей жил с 1893 по 1895 год. Современный вид

Уильям и Атоль Портер с дочерью Маргарет. 1895 г.

У. C. Портер — кассир Первого Национального банка в Остине

Эл Дженнингс

Автограф письма О. Генри к дочери

Нью-Йорк, Пятая авеню. Фото начала XX в.

Линия нью-йоркской надземки

Ирвинг-плейс, 55

Бруклинский мост

Титульная страница газеты «Перекати-поле»

Карикатура из «Перекати-поля»

Сара Коулмен

О. Генри. Нью-Йорк, 1909 г.

О. Генри в Эшвилле. 1910 г.

Парк развлечений Кони-Айленд. Фото начала XX в.

Почтовая марка, выпущенная к 150-летию О. Генри в США

Почтовая марка, выпущенная к 100-летию О. Генри в СССР

Он тяжело переживал свое положение. Недавно еще общительный, любитель выпить в компании, сыграть в покер, он стал сторониться своих приятелей, всё больше погружался в себя и перестал общаться даже с немногочисленными друзьями. К тому же после протеста ревизора, направившего в Вашингтон жалобу на прокурора, отказавшегося возбудить дело против Портера, дознание возобновили. Привлекать или не привлекать его к суду, теперь должна была решать судебная коллегия. Ее сессия состоялась в июле в Остине. Мистер Грей, ревизор банка, выступил свидетелем обвинения — он утверждал, что кассир У. С. Портер не только допускал ошибки в отчетности, но виновен в растратах и хищении средств. Вице-президент банка, представ перед «большим жюри», напротив, свидетельствовал в пользу кассира и настаивал, что речь может идти только о халатности, а не о злом умысле. К сожалению, «большое жюри» не смогло заслушать показания других вызванных свидетелей (все они были настроены в пользу обвиняемого). Была ли то халатность прокурора, который не направил им повестки, или, как он утверждал на сессии, они действительно не могли прийти на заседания в «силу неодолимых обстоятельств» (болезни, отсутствия на территории штата и т. д.) — не очень важно. Важнее, что судебное следствие могло вынести (и, скорее всего, вынесло бы) вердикт: «нет оснований для привлечения к суду по обвинению в растрате». Но, поскольку свидетели не опрашивались, решено было заслушать дело позднее, на следующей сессии — в феврале 1896 года.

Сам Портер не присутствовал на сессии. Но, конечно, знал о том, что там происходило, и был уверен, что дело будет решено в его пользу. Во всяком случае, в этом его заверяли и руководство банка, и мистер Роч, и знакомые последнему юристы.

Едва закончилась судебная сессия, как «забрезжил свет»: Крейн не забыл о просьбе компаньона подыскать работу. Но в Чикаго ничего подходящего, на его взгляд, найти не удалось, и он обратился к старшему брату. Тот жил в Вашингтоне, был известным и весьма влиятельным журналистом. Будучи знаком с «Роллинг стоун», порекомендовал Портера редактором юмористического отдела в одну из столичных газет. Его брали на работу! Известие об этом Портеры получили в начале августа и сразу же решили переезжать в Вашингтон. В очередной раз была изъята со склада мебель (в который раз помещенная туда в марте), распакована, — но не для того, чтобы отправить ее поездом, а чтобы продать — так решила Атоль. На новом месте она хотела начать новую жизнь, и чтобы все у нее было новым. Пожалуй, Атоль и радовалась больше всех предстоящему: как всегда, ее невозмутимый супруг держал эмоции при себе. Предотъездная ли суета или связанное с хлопотами нервное напряжение переутомили ее и внезапно вызвали резкое обострение легочной болезни[132]: она вдруг сильно раскашлялась, и горлом пошла кровь. Приступ свалил ее с ног, она так ослабла, что почти не вставала с постели. Вердикт врачей был единодушен: ни о каком переезде не может идти и речи. Он просто убьет ее. Атоль настаивала, чтобы Уилл отправлялся один. Она с дочкой приедет к нему, когда болезнь отступит и она окрепнет. Но перспективы ремиссии были отдаленными, да и само течение болезни врачи предсказать не могли: могло случиться всё что угодно — вплоть до трагичного финала. Оставить жену в таком состоянии Портер не мог, и от переезда в столицу пришлось отказаться. В Вашингтоне ждать не стали, и работу он потерял.

Казалось, всё вернулось на круги своя — к безденежью и отсутствию постоянной работы. Но порой, кажется, и без нашего участия обстоятельства вдруг складываются к лучшему, приходят добрые вести, и судьба улыбается. Так и случилось. В самом начале осени из Хьюстона, из редакции весьма солидной тамошней газеты «Пост», Портеру пришло письмо, а в нем — приглашение стать штатным сотрудником. Это было неожиданно, ведь сам приглашаемый никаких действий в этом направлении не предпринимал. А получилось вот как. Один из приятелей Портера, Эд Маклин, без его ведома выслал экземпляр «Перекати-поля» редактору «Пост» полковнику Р. Джонстону с запиской, что газета, ввиду финансовых затруднений, прекратила существование; ее создатель был бы заинтересован писать для «Пост». Полковнику газета понравилась, и он предложил Портеру работу. Полковник писал: «…поскольку в настоящее время в газете нет вакансий, должность эта — “литературного сотрудника общего профиля” — создается специально, с жалованьем пятнадцать долларов в неделю»[133].

15 долларов, конечно, было мало. У Портера никогда не было такой маленькой зарплаты. И ее было недостаточно, чтобы содержать семью. Но это была настоящая газетная работа. Да и не в таком он был положении, чтобы привередничать. И конечно согласился.

Накануне его отъезда Портеры решили сфотографироваться — сделать семейный портрет. Нетрудно догадаться, от кого исходила инициатива: в семье ничего не случалось без решающего участия Атоль. Почему она настояла на этом? Потому ли, что предстояла разлука, боялась, что другого случая может не представиться (ее беспокоили болезнь, грядущее судебное разбирательство, да и многое другое), или причина была иной? Наверняка фотограф стремился (да и Портеры тоже), чтобы портрет получился радостным и безмятежным. Но, как ни старались участники съемки, напряжение пронизывает фотографию. Атоль, наклонившись к дочери, сжав губы и вздернув подбородок, с вызовом смотрит в объектив — на ее лице упрямство и решимость. Ее супруг, напротив, нерешителен. Он как бы прячется за ребенком. Взгляд его ускользает. Он смотрит вдаль, но того упорства, которое читается во взгляде жены, у мужа нет. Для Маргарет это был, видимо, первый опыт фотографирования. Она нарядно одета, ей любопытно, но и она не радуется происходящему, а, скорее, опасается того, что происходит.

Вероятно, фотография отправилась с Портером в Хьюстон, а затем сопровождала его в скитаниях и переездах. Она потерлась, поблекла. Но это единственное фото, на котором они — вся семья — вместе.

К работе в «Пост» новый сотрудник приступил в октябре, ему поручили вести колонку, посвященную «социальной жизни», и уже 18 октября она появилась в газете. Судя по всему, его колонка пользовалась популярностью — уже в ноябре ему повысили зарплату, и он стал получать 20 долларов.

Судья Ю. Хилл, главный акционер «Пост», много лет спустя вспоминал: «Это был один из самых воспитанных людей, кого я когда-либо знал. У него был тихий, спокойный голос, прекрасные, непринужденные манеры, и он знал, как быть учтивым». Куда больше судьи (который едва ли видел Портера больше десятка раз) с журналистом общался полковник Джонстон — ведь он был главным редактором газеты, и он охарактеризовал своего сотрудника следующим образом: «У мистера Портера был замечательный характер, и я, пожалуй, скажу, что это был один из самых приятных в общении людей, что мне довелось знать. Он был очень скромным, даже застенчивым человеком. Его уход из “Пост” стал для газеты невосполнимой потерей»[134].

Понятно, что эти характеристики были даны уже после того, как стало известно: легендарный О. Генри и бывший литературный сотрудник их газеты У. С. Портер — одно лицо. Но едва ли они неискренни. Хотя бы потому, что уже в мае журналисту положили новый оклад — 25 долларов в неделю, а это была максимальная ставка в газете. Тогда же, вспоминал полковник Джонстон, видя масштаб способностей своего сотрудника, он предлагал Портеру оставить провинциальную журналистику и перебраться в Нью-Йорк. Он был уверен, что только там тот сможет по-настоящему реализоваться[135]. Вполне возможно, слова главного редактора, что называется, «запали в душу» и через несколько лет действительно повлияли на решение Портера обосноваться именно в Нью-Йорке, а не где бы то ни было еще. Но тогда это было невозможно. Во-первых, потому, что это не вязалось с его характером: он просто не способен был принимать такие серьезные решения самостоятельно. А во-вторых, он был совершенно доволен таким status quo: не только имел обычные 100 долларов в месяц, но еще получал и удовольствие от работы.

Теперь Портер уже мог содержать семью и под Рождество снял меблированную квартиру на Кэролайн-стрит[136]. К Рождеству был запланирован переезд в Хьюстон Атоль и Маргарет. Но он не состоялся — супруга была еще слишком слаба. Семья смогла воссоединиться только в феврале 1896 года.

В Хьюстоне будущий писатель вел очень уединенный образ жизни. Хотя со всеми сотрудниками редакции у него были ровные отношения, друзей он себе не завел (что вполне вяжется с характером нашего героя). Единственным близким человеком стал репортер газеты по имени Уильям Синклер. Ни с кем больше Портер не общался. Но близки ли они были по-настоящему, как сообщают некоторые биографы О. Генри? Позднее Синклер утверждал, что дружил с Портером и после работы они почти ежедневно подолгу гуляли по улицам города; что часто бывал у него дома — и до приезда семьи, и после, но, с его слов, Маргарет было девять лет, хотя в действительности ей едва исполнилось шесть. Впрочем, память нередко подводит. Куда интереснее данная другу характеристика: «Он никогда не стремился никого развеселить и сам не пытался быть забавным. Он никогда не смеялся собственным шуткам. Я никогда не видел, чтобы он хохотал, но едва заметная улыбка всегда блуждала на его лице»[137].

Вернемся, однако, к журналистике. Как было отмечено, с самого начала Портеру поручили вести собственную колонку. Это было почетно: он пришел в «Пост» не рядовым сотрудником или простым репортером, а принадлежал к «белой кости» в газете — был колумнистом. Первоначально его колонка называлась Tales of the Town, то есть «Городские истории». Он рисовал карикатуры, придумывал подписи к ним, публиковал сатирические стишки, сочинял юмористические очерки о нравах горожан, забавлял «сценками с натуры». Вскоре, вероятно потому, что карикатуры были важной частью колонки, ее сначала переименовали в «Некоторые послесловия и карандашные наброски» (Some Postscripts and Pencilings), а затем просто в «Послесловия» (Postscripts). Интересно, что особым успехом пользовались именно карикатуры Портера (хотя, конечно, с удовольствием читались и тексты). Позднее всё тот же Джонстон, объясняя феномен, писал: «Тогда мы оказались в самой гуще горячей политической кампании в Техасе, и, пока кампания длилась, он создал, наверное, лучшие карикатуры из тех, что я когда-либо видел на газетных страницах. Они привлекли внимание — не только в Техасе, но и в других штатах — и перепечатывались многими изданиями»[138]. Очевидным признанием успеха было и то, что в эпоху «разгула» анонимности они были подписаны «автором»: как карикатурист Портер выступал под псевдонимом «Пост мэн» (Post Man), — с этой подписью они и расходились по стране.

Тем не менее в газете Портер выступал прежде всего именно в качестве литератора-юмориста. Да и для нас именно тексты представляют, пожалуй, наибольший интерес. Скажем сразу — почти ничто из того, что журналист публиковал на страницах газеты (в колонке «Послесловий»), не говорит, что перед нами будущий мастер новеллы. Да и новелл он еще не писал. Юмористические зарисовки, которые регулярно появлялись в его колонке, точнее всего можно назвать историями, притчами, может быть (учитывая неизменный дидактический посыл), даже баснями. В них нет почти ничего, что выходило бы за пределы традиционного американского газетного зубоскальства — конечно, с поправкой на местный, хьюстонский, колорит. Во всяком случае, тексты такого рода (опять же с привязкой к местности!) публиковали в своих юмористических колонках газеты не только в Хьюстоне, но и в Сан-Франциско, Лос-Анджелесе, Чикаго, Филадельфии, Бостоне и Нью-Йорке. Впрочем, судите сами.

Перемудрил

Есть в Хьюстоне человек, идущий в ногу с веком. Он читает газеты, много путешествовал и хорошо изучил человеческую натуру. У него естественный дар разоблачать мистификации и подлоги, и нужно быть поистине гениальным актером, чтобы ввести его в какое-либо заблуждение.

Вчера ночью, когда он возвращался домой, темного вида личность с низко надвинутой на глаза шляпой шагнула из-за угла и сказала:

— Слушайте, хозяин, вот шикарное брильянтовое кольцо, которое я нашел в канаве. Не хочу наделать себе хлопот с ним. Дайте мне доллар и держите его.

Человек из Хьюстона с улыбкой взглянул на сверкающий камень кольца, которое личность протягивала ему.

— Очень хорошо придумано, паренек, — сказал он. — Но полиция наступает на самые пятки таким, как ты. Лучше выбирай покупателей на свои стекла с большей осторожностью. Спокойной ночи!

Добравшись до дому, человек нашел свою жену в слезах.

— О Джон! — сказала она. — Я отправилась за покупками нынче днем и потеряла свое кольцо с солитером! О, что мне теперь…

Джон повернулся, не сказав ни слова, и помчался по улице — но темной личности уже нигде не было видно.

Его жена часто размышляет на тему, отчего он никогда не бранит ее за потерю кольца.

Нельзя терять ни минуты

Молодая мать из Хьюстона влетела на этих днях в страшном возбуждении к себе в квартиру и крикнула своей матери, чтобы та как можно скорее поставила на плиту утюг.

— Что случилось? — спросила та.

— Томми укусила собака, и я боюсь, что она бешеная. Ах, поторопись, мама! Не теряй ни минуты!

— Ты хочешь попробовать прижечь ранку?

— Нет, я хочу отутюжить голубую юбку, чтобы ее можно было надеть к доктору. Скорее, мама! Скорее!

Всеобщая любимица

Наиболее популярная и повсеместно любимая девушка в Соединенных Штатах — мисс Анни Вильямс из Филадельфии. Нет такого человека, у которого не было хотя раз в жизни ее изображения. Его добиваются иметь больше, нежели фотографии самых выдающихся красавиц. На него больший спрос, чем на портреты всех знаменитейших мужчин и женщин мира, взятых вместе. И, тем не менее, это скромная, милая и, пожалуй, даже предпочитающая одиночество молодая девушка с лицом далеко не чисто классического типа.

Мисс Вильямс скоро выйдет замуж, но полагаем, что борьба за обладание ее изображениями будет идти по-прежнему.

Она — та самая девушка, чей профиль послужил моделью для головы Свободы, выбитой на серебряной монете достоинством в один доллар.

Военная хитрость

— Как я удерживаю Джона дома по вечерам? — сказала хьюстонская дама своей подруге. — Видишь ли, я однажды по вдохновению придумала способ — и он прекрасно действует до сих пор. Джон ежедневно уходил из дому после ужина и возвращался не раньше десяти-одиннадцати часов. В один прекрасный вечер он ушел, как всегда, но, пройдя несколько кварталов, заметил, что забыл взять зонтик, и вернулся за ним. Я сидела и читала в гостиной, и он, подойдя сзади на цыпочках, закрыл мне руками глаза. Джон ожидал, вероятно, что я перепугаюсь, но я только спросила тихо:

— Это ты, Том?

С тех пор Джон все вечера проводит дома.

Никакого исхода

— Джон, — сказал на этих днях хьюстонский бакалейный торговец одному из своих приказчиков, — вы были мне верным и исполнительным служащим, и, чтобы показать вам свою признательность, я решил взять вас в дело компаньоном. С этого дня вы имеете часть в деле и являетесь участником фирмы.

— Но, сэр, — сказал обеспокоенный Джон, — у меня семья на плечах. Я ценю оказанную мне честь, но боюсь, что я слишком молод для столь ответственного положения. Я предпочел бы остаться в прежних условиях.

— Ничего не могу поделать, — сказал торговец. — Времена теперь тяжелые, и с целью сократить расходы я не остановлюсь даже перед тем, чтобы сделать всех своих приказчиков компаньонами!

Постепенно

— Вы не туда попали, — сказал Цербер. — Эти ворота ведут в глубины ада, а на паспорте, который вы предъявили, помечен рай.

— Я это знаю, — устало сказала тень, — но билет разрешает здесь остановку. Я, видите ли, из Галвестона (город в Техасе, неподалеку от Хьюстона. — А. Т.), и мне надо менять обстановку постепенно.

Еще хуже

Двое жителей Хьюстона пробирались домой в одну из дождливых ночей на прошлой неделе, и, когда они, спотыкаясь, переправлялись через лужи на одной из главных улиц, один сказал:

— Это и есть ад, не правда ли?

— Хуже, — сказал другой. — Даже ад вымощен благими намерениями[139].

Из «Постскриптов» Портера мы выбрали, пожалуй, самые энергичные и колоритные. Но и они, конечно, уступают близким по параметрам знаменитым «басням» его современника Амброза Бирса. Истории последнего сильнее, жестче, острее, наконец, просто талантливее историй Портера из «Пост». Да, издают их (что уж тут скрывать!), скорее всего, только потому, что это «О. Генри». Но говорят они, конечно, не об отсутствии таланта, а о поисках таланта: «Постскрипты» — явно их свидетельство. И у тогдашних сограждан юмориста — его читателей — они пользовались большим успехом.

Можно предположить, что в ту пору Портер был вполне доволен своей жизнью. Но, как уже говорилось, радости в его глазах не было. И причина не только в меланхолическом темпераменте. Не могла не преследовать мысль о грядущем повторном судебном расследовании его дела. Человек другого склада, возможно, и не вспоминал бы о нем (или, во всяком случае, не слишком беспокоился), памятуя о двух предыдущих разбирательствах, которые закончились благополучно. Но не Портер. Может быть, чувствовал свою вину (мы не знаем ее масштабов, но, скорее всего, она таки была) или каким-то шестым чувством предвидел, что в третий раз добром это кончиться не может.

Предчувствия не обманули. В феврале 1896 года в Остине состоялась очередная судебная сессия. В числе рассматриваемых было и дело Портера. На этот раз (прокурор позаботился) все свидетели явились. Расстановка сил была примерно та же: ревизор требовал привлечь бывшего кассира к суду, вице-президент банка настаивал, что в действиях Портера не было злого умысла. Но тут произошло нечто неожиданное: против журналиста дал показания старший кассир (он же главный бухгалтер и, кстати, племянник президента банка). Что было тому причиной? Скорее всего, обычная человеческая подлость, страх и эгоизм. Видимо, этот человек опасался, что могут поднять бухгалтерские книги, сверить отчетность и за тот период, что он сам непосредственно исполнял обязанности кассира. А там, вероятно, тоже было не всё чисто. Перипетии слушания довольно подробно изложены в книге Дж. Лэнгфорда[140]. Но едва ли они интересны российскому читателю — нашему современнику. Укажем только, что на этот раз было принято иное (и совершенно неожиданное для большинства участников слушаний) решение: дать делу ход, привлечь У. С. Портера в качестве ответчика по обвинению в растрате и заключить под стражу. В тот же день, 14 февраля, в Хьюстон была отправлена телеграмма с указаниями местному шефу полиции арестовать Портера и под конвоем препроводить в Остин.

Вот что вспоминал У. Синклер — непосредственный свидетель ареста: «В тот день капитан Джек Уайт, глава хьюстонской полиции и мой давний друг, встретил меня на улице и сказал: “Нужен твой приятель, Уилл Портер, мне приказано доставить его на станцию. Я обязан арестовать его. Посмотри, он сейчас должен быть в офисе”… Тем же вечером его под конвоем доставили в Остин»[141].

Об аресте уведомили редактора газеты, а тот по телеграфу передал известие в Хьюстон Эду Маклину, что его приятеля везут в Остин и необходимо добиться от судьи решения об освобождении Портера под залог. Маклин сообщил об этом мистеру Рочу. Тот нашел людей, готовых поручиться за зятя. Вместе они направились к судье, который выписал ордер об аресте.

Тем временем — ночью, арестованного, в наручниках — Портера привезли в Остин. На вокзале, кроме наряда полиции, его встречал и Маклин. По словам последнего, его приятель «молчал и не был расположен к разговорам». Было видно, что он очень подавлен. Единственная фраза, которую произнес Портер, звучала как оправдание: «Я ошибся при выплате на пятьсот долларов»[142]. Его отвезли в полицейский участок и заперли в камере.

На следующий день состоялось заседание суда об освобождении под залог. Ходатайствуя о назначении залога, защита (об адвокате позаботился мистер Роч) указывала, что у обвиняемого на руках больная жена (после известия об аресте мужа Атоль вновь слегла) и маленькая дочь, а он является единственным кормильцем, поэтому суд может не беспокоиться о том, что обвиняемый скроется. В его пользу также свидетельствовали уважаемые граждане Остина. Судья Мэкси внимательно выслушал доводы защиты и после обеда назначил сумму залога — две тысячи долларов. В тот же день она была внесена, и вечером 16 февраля У. С. Портер вновь оказался на свободе.

После освобождения, той же ночью, поездом, он выехал в Хьюстон к жене и дочери. Впрочем, он мог не беспокоиться о них — сразу после известия об аресте зятя туда же поспешила теща, миссис Роч. Она взяла на себя заботу о дочери и внучке, занялась хозяйством, освободив Уильяма от домашних дел и дав ему возможность сосредоточиться на работе в газете.

Вот ведь как интересно. Даже трудно представить, каким бы образом развивалась ситуация, если бы нечто подобное случилось в наши дни, с нашим соотечественником. К чести коллег-журналистов Портера и (что, видимо, еще важнее!) руководства газеты, никто от него не отвернулся. Напротив, ему подняли зарплату до максимальной ставки, предлагали адвокатов, к которым следует обратиться, советовали, какую линию защиты выбрать, настаивали, чтобы он нанял юристов для подготовки к суду и т. п. Но Портер отказывался обсуждать всё это. Лишь отвечал, что подготовка к процессу идет. На самом деле никакой подготовки не было. Он явно находился в депрессии, хотя на работе это никак не отражалось.

Конечно, пассивность Портера — следствие его характера. Однако дело было не только в характере, но и в обстоятельствах — отсутствии денег и долгах. Чтобы выстроить защиту, необходимо было нанять адвокатов, а это означало новый долг. Тем не менее он вынужден был занять, но не для защиты, а потому, что 16 марта ему пришло предписание из Остина — явиться в суд: начиналось слушание его дела. Портер занял 200 долларов для того, чтобы перенести дату начала суда на более поздний срок. Мотивировкой стали болезнь жены и ребенок в семье, а также необходимость консультаций с адвокатами и исследование бухгалтерских книг банка — и суд перенес слушание на июль. Но это единственное, что предпринял Портер. Никаких «консультаций», никакого «исследования» бухгалтерских книг не было.

Подошло лето. В конце июня пришла повестка: в суд необходимо было явиться седьмого числа. И вот тут начинается нечто, с характером Портера совершенно не вяжущееся. 6 июля он сел в поезд, идущий в Остин, но в Остине так и не появился. Когда это стало известно суду (то есть 7 июля), судья аннулировал залог и дал распоряжение арестовать Портера — с тем, чтобы он пусть и против воли, но предстал-таки перед присяжными. Тот же капитан Джек Уайт с нарядом полиции явился на Кэролайн-стрит, дабы выполнить предписание. Портера дома не оказалось, а где он находится, никто сказать не мог. Никаких документов, объясняющих отсутствие подсудимого, в суд представлено не было. Вывод был однозначен: У. С. Портер сбежал. Поставив себя вне закона, он зачеркнул всю предшествующую жизнь.