Послесловие

Послесловие

Победное окончание войны и разгром гитлеризма принесли радость далеко не всем советским гражданам, побывавшим на «той» стороне. Большинство военнопленных, из числа находившихся в шталагах и рабочих командах, получило сроки — по десять лет в системе ГУЛАГа за измену родине[70]. Это оказалось для всех страшным прозрением, причем бывшие офицеры пострадали в наибольшей степени.

Гражданские лица, угнанные оккупантами в Германию, в том числе и дети, после войны всю жизнь жили с клеймом человека «второго сорта», ущемлялись в правах при прописке, устройстве на работу или учебу и молчали, боясь говорить о себе.

Только нас, бывших узников фашистских концлагерей — лагерей уничтожения, пощадил Вождь. Послевоенные репрессии за редким исключением нас не коснулись — эта горькая чаша нас миновала[71].

Вернувшись в Ленинград в конце мая, я уже 11 июня был восстановлен в числе студентов Ленинградского института инженеров водного транспорта, откуда призывался в ряды РККА. В 1952 году с отличием закончил институт и по распределению был оставлен в Ленинграде, проработав 26 лет на государственном предприятии «Волго-Балтийский водный путь имени В. И. Ленина». Причем последние 15 лет перед выходом на пенсию — начальником конструкторского бюро и главным конструктором одновременно. В гражданских правах никогда не ущемлялся, только самую малость, к чему давно привык и не обращал внимания. Со временем мне было присвоено офицерское звание старший лейтенант-инженер Военно-морского флота, меня приняли в партию, я прошел засекречивание и ряд лет проработал заместителем секретаря партийного бюро названного выше Управления. Все это дает основание отнести меня к числу «благополучных» сограждан, кого не коснулись прямые репрессии.

А были неприятные моменты? Да, были.

В процессе репатриации из американской зоны оккупации Австрии, а также за период послевоенной службы в армии ни одного обидного слова в свой адрес не слышал, но в бытность студентом второго курса, впервые ощутил шаткость своего положения. Как-то вечером, возвращаясь из института домой, приметил у подъезда ожидавшую меня легковушку, как выяснилось, принадлежавшую Большому дому. Водитель вежливо предложил мне зайти домой, поесть и с паспортом спуститься вниз, после чего он отвезет меня на Литейный, 4, для беседы.

Беседа протекала всю ночь. Ни о каком рукоприкладстве не было и речи. Полагаю, что это допускалось только в отношении тех, участь которых заранее предрешена. Меня, видимо, лишать свободы не намеревались, а потому беседа велась в достаточно корректной форме. Единственно, запало в память, сколь упорно вынуждали меня сознаться в тех грехах по отношению к Родине, которых я ни в плену, а тем более в концлагерях не совершал.

Утром меня отпустили в институт на занятия. Паспорт оставили у себя и сказали, что вечером ждут для продолжения разговора. Машину за мной вышлют.

Так продолжалось около недели, и я был прилично измотан.

В итоге нервы не выдержали, и я сорвался. Вежливую форму беседы оборвал и резко нагрубил майору НКВД, применив нецензурные выражения: «Хватит пугать! Гитлер четыре года пугал. Мы и так пуганые. Считаете нужным — кончайте к… матери!» Видно, этого только и не хватало. Майору брань показалась убедительной, и больше меня не дергали.

Находясь в концлагере, мало кто из нас верил в то, что переживем этот ужас и вернемся живыми домой. Мы адресами не обменивались, а фамилии у многих были вымышленные. Все делалось для того, чтобы никто и никогда не узнал о нашем позоре — что мы погибли в плену. Вот почему за 50 послевоенных лет нам не удалось разыскать друзей по несчастью. Так, лично я после войны совершенно случайно повстречал на улице только двоих ленинградцев из Гузена — Кузьмина Л. П. и Андрюшина К. Г., о которых упоминалось выше, и связей с ними я не порывал.

Но интересен другой факт. В 1960 году мне предложили вступить в КПСС. Я никогда не чурался общественно-политической работы, меня к ней всегда тянуло, я регулярно посещал партийную учебу вместе с коммунистами и проводил на флоте, помимо основной работы, постоянные беседы по текущей политике. Но вступать в КПСС я не торопился, отчетливо представляя себе, как на парткомиссии нашего Дзержинского райкома КПСС представитель Большого дома спросит меня: «Как вы докажете, что все было так, как вы рассказали?» А мне, действительно, доказать было бы нечем.

И тут случилась оказия: визит Н. С. Хрущева в Австрию и посещение им Маутхаузена. Австрия аплодировала Хрущеву, а я в этот самый момент послал письменный запрос в городской магистрат города Инсбруке просьбой сообщить адрес моего друга Альберта Кайнца, бывшего блокового блока 29 ревира Гузена. Запрос был датирован 16 июня 1960 года, а 5 июля пришел ответ с адресом Кайнца. Надо добавить, что запрос я посылал через Центральный почтамт без указания своего адреса — «до востребования», причем с определенной долей неуверенности: переписка с заграницей тогда не приветствовалась.

С тех пор на тридцать лет установилась теплая, дружеская переписка с руководителями антифашистского подполья в Гузене: Альбертом Кайнцем, Георгом Слуга и Вальтером Винном, о которых много говорилось в повести. Переписка длилась до 1992 года, когда умер последний из троих.

Дома хранится толстый альбом с их открытками, фотографиями, документами послевоенных судебных процессов над бывшими эсэсовцами и другими материалами. Двое из троих приезжали в Ленинград. Так, Георг Слуга с супругой Гертрудой приезжал в октябре 1987 года и посетил Л. П. Кузьмина и меня. Сейчас они напоминают о себе только с фотографий, но навсегда останутся в нашей благодарной памяти.

Только установив контакте ними, я мог наконец подать заявление о вступлении в КПСС, и оно состоялось в 1965–1966 годах. На возможный вопрос представителя Большого дома о доказуемости моих действий в условиях Маутхаузена, я теперь мог ответить просто: «Я не буду ничего говорить. Запросите обо мне ЦК Компартии Австрии». Но и это не потребовалось, поскольку вся моя переписка с первого дня была под контролем Большого дома. Вряд ли я ошибаюсь.

И последнее: мы, познавшие и испытавшие на себе весь кошмар нацистских тюрем и концлагерей, отчетливо сознаем непреложную истину, насколько тяжелее было нашим репрессированным согражданам находиться и погибать в лагерях ГУЛАГа на родной земле!

Мы находились у врага не по путевке профкома. Мы знали, что имеем дело с врагом, и на жизнь не рассчитывали. В моральном плане тяжело было только осознание того, что живыми попали в руки врага, а судьба наша мало зависела от нас самих. Но сидеть безвинно у своих, и чтобы тебя охраняли солдаты с красными звездочками на фуражках, которые вчера носили мы сами, — страшнее этого трудно и придумать, — по крайней мере, так казалось нам, бывшим узникам фашизма.

Вот почему многие из нас, бывших узников фашистских концлагерей и борцов Сопротивления фашизму, склоняют свои поседевшие головы перед теми, кто прошел лагеря ГУЛАГа. Дай им Бог, оставшимся в живых, здоровья и счастья на оставшиеся дни. И не приведи Господь повториться всему тому, что было, а фашистские способы массовых уничтожений людей, с которыми довелось столкнуться нам, меркнут перед своими, родными, отечественными способами такого же массового уничтожения безвинных собственных граждан.

Простит ли Господь те преступления, что свершились там, в Германии, и у нас — дома?..

Вот такая у меня получилась повесть о Российской Армии, о Великой Войне, о фашистских концлагерях, а также о Всеосветляющей Любви к Родине, к Женщине и к Богу.

Новая Россия, которую строим, должна хорошо знать свою Историю и не повторять бесконечных ошибок и преступлений.

Помните об этом, Люди!