ПРОДОЛЖАЕМ АТАКИ
ПРОДОЛЖАЕМ АТАКИ
В штабе фронта напряженная работа не прекращалась и ночью. Мои помощники находились на местах. На оперативных картах были аккуратно отмечены все изменения в обстановке. Быстро готовим данные для утреннего доклада командованию. На рассвете иду к начальнику штаба фронта. Мне сказали, что он у командующего. Тем лучше, доложу сразу обоим.
Оба генерала горячо спорили. Я сразу понял, что речь идет о 6-й армии. Что там еще стряслось?
Кирпонос сердито тряс пачкой телеграфных бланков. — До каких пор это будет продолжаться? Вместо того чтобы выполнять боевые приказы, командарм просит отменить их!
Пуркаев в ответ лишь пожимал плечами. Передав телеграмму начальнику штаба, командующий проворчал:
— Как будто только шестой армии сейчас трудно. Но ответ будет один: Музыченко должен неукоснительно выполнять приказ!
Заметив меня, командующий спросил:
— Ну что в укрепрайоне? Докладывайте! Я рассказал о своих впечатлениях, о намечаемой командованием укрепрайона перегруппировке войск, о настроении личного состава. Упомянул и о ранении Сысоева, о том, что ему сейчас трудно работать.
— Нужно подумать, Максим Алексеевич, — сказал Кирпонос Пуркаеву, — кого из генералов можно будет выделить для руководства укрепрайоном. Там сейчас сосредоточиваются крупные силы, и Сысоеву при теперешнем его состоянии не справиться…
Отдав необходимые указания по дальнейшему усилению обороны Киевского укрепленного района и обеспечению его в самом срочном порядке бронебойными снарядами, командующий фронтом приказал мне проследить за выдвижением войск на новые позиции.
Когда Кирпонос отпустил нас, начальник штаба молча сделал мне знак следовать за ним. Войдя в свой кабинет, он устало опустился на стул.
— Что случилось в шестой армии? — не утерпел я.
— А! — раздраженно махнул рукой Пуркаев. — Музыченко, получив нашу директиву о наступлении на Романовку, прислал нам вот это. Доказывает, что наступать не может… И как у него время находится для писания таких длинных докладов!
Зная генерала Музыченко как человека на редкость энергичного и не очень-то склонного к писанине, трудно было поверить, что у него хватило терпения на столь пространный документ. По-видимому, штабисты постарались.
Быстро просмотрев содержание доклада, я сказал, что если согласиться с этим предложением, то потеряет всякий смысл и наступление армии Потапова.
— Вот то-то и оно, — огорченно отозвался Пуркаев. — Выходит, мы должны перейти к пассивной обороне, а это позволит немцам беспрепятственно атаковать Киев. Именно поэтому мы не можем согласиться с доводами генерала Музыченко. Ставка требует от нас решительных контрударов с целью закрытия бреши и ликвидации вражеских сил. Что же, мы вместо выполнения приказа представим в Москву доклад о том, что у нас мало сил и мы не можем наступать в этих условиях? разве в Ставке и в Генеральном штабе не понимают, в каком положении находятся наши войска?!
Объективности ради должен заметить, что генерал Музыченко нисколько не сгущал красок, говоря о тяжелейшем положении своей армии и о недостатке сил для наступления. И все же в той обстановке, когда фронт был рассечен, иного выхода не было. Переход наших войск к пассивной обороне был бы лишь на руку противнику.
Контрудар 6-й армии на Романовку, если бы даже не привел к закрытию бреши в линии фронта, сковал бы в этом районе значительные силы противника, облегчив положение под Киевом. К тому же наступление наших войск давало надежду соединиться с окруженными севернее Нового Мирополя частями 7-го стрелкового корпуса.
Я спросил, готовить ли соответствующий ответ командованию 6-й армии. Пуркаев сказал, что в этом нет необходимости: к Музыченко выехал генерал Панюхов, который сообщит ему о решении Военного совета и проконтролирует выполнение директивы.
Наши контрудары под Новоград-Волынским и Бердичевом, хотя и не полностью, достигли цели, но фашистские войска были скованы в этом районе, и гитлеровскому командованию пришлось вводить свежие резервы. Из-за этого оно не решалось бросить свои главные силы на штурм Киева.
К чести генерала Музыченко, он сам понял важность контрударов и отдал их организации всю свою энергию. К сожалению, сил в его распоряжении оставалось все меньше. Надежды, что он сможет использовать для наступления на Романовку 16-й мехкорпус, не сбылись. Соединения этого корпуса постепенно втянулись в ожесточенные бои с бердичевской группировкой врага, и перебросить их в район нанесения контрудара так и не удалось. А нараставший натиск фашистских войск под Бердичевом сильно тревожил нас: они могли прорваться отсюда в тыл нашим 6-й и 12-й армиям. Поэтому командующий фронтом требовал от группы генерала Огурцова все новых и новых ударов по врагу. Группа С. Я. Огурцова и части 16-го мехкорпуса выполнили задачу. Наши войска сумели здесь на целую неделю задержать главные силы двух моторизованных корпусов из танковой группы генерала Клейста.
Высокую отвагу проявили бойцы и командиры мотострелкового батальона сводного отряда 8-й танковой дивизии 4-го мехкорпуса. Когда фашисты внезапно ворвались в Бердичев, мы не успели вывести из города 70 вагонов с боеприпасами. Нельзя было допустить, чтобы патроны, снаряды и авиабомбы, изготовленные руками советских людей, попали в руки врага. Было приказано уничтожить их. Это задание было возложено на батальон майора А. И. Копытина. Советские бойцы пробились на станцию. Фашисты отчаянно их атаковали, пытаясь окружить и уничтожить. Но никакие силы не могли заставить наших воинов отступить. И лишь когда саперы закончили минирование состава, майор Копытин подал команду пробиваться к своим. К вагонам прорвались фашистские автоматчики. И в это время грянули взрывы. Считали, что весь батальон Копытина погиб. Каково же было удивление, когда через восемь дней майор привел своих бойцов в расположение наших частей. Люди были до крайности измучены, но горды сознанием выполненного долга. Причем их оказалось больше, чем отправлялось на задание: майор Копытин по пути влил в свой батальон более двух рот другой дивизии, оказавшихся в окружении.
А о танкистах сводного отряда 10-й танковой дивизии ходили легенды. Так, весь фронт узнал о старшем лейтенанте Д. С. Пелевине. Командир сводного отряда приказал ему захватить «языка». Пелевин повел свою «бетушку» — так бойцы прозвали легкий танк БТ — сквозь огонь на северную окраину Бердичева, занятого фашистами. Поднялся переполох. Танкисты Пелевина, давя гусеницами вражеских солдат, хладнокровно выбирали «языка» поценнее. Вот им удалось опрокинуть мотоцикл, на котором ехал немецкий офицер. Тот вскочил и пытался убежать. Пелевин выпрыгнул из танка, догнал гитлеровца, обезоружил и потащил его. Когда немца уже втиснули в люк, Пелевин вдруг заметил, что у фашиста нет сумки, видно, бросил ее по дороге. Не обращая внимания на автоматную пальбу, которую открыли всполошившиеся фашисты, старший лейтенант снова спрыгнул с танка, разыскал пропажу и только тогда занял свое место в машине.
Искусно маневрируя, танкисты вырвались из города. На шоссе они неожиданно столкнулись с вражеской автоколонной. Пелевин решился на отчаянную дерзость. Оп приказал механику-водителю таранить ближайшую машину. Поднялась невообразимая суматоха. Грузовики наскакивали друг на друга, опрокидывались. Фашистские солдаты, бесцельно паля из автоматов, разбегались по полю. Воспользовавшись паникой, Пелевин скрылся в ближайшем перелеске. Через полчаса он был в расположении наших войск. Доставленный Пелевиным «язык» оказался очень ценным. Это был штабной офицер, который вез важный приказ из штаба немецкой дивизии.
А как неудержимо шли в атаку танкисты этого отряда! Нам сообщили о подвиге экипажа тридцатьчетверки в составе командира танка М. С. Дударова, механика-водителя С. И. Жданова, башенного стрелка В. И. Бастыря и радиста С. В. Крымова. В самый критический момент боя открыла огонь хорошо замаскированная на фланге фашистская батарея. Командир роты приказал Дударову уничтожить ее. Жданов развернул машину и на всей скорости повел ее на врага. Фашисты сосредоточили по танку огонь всех своих четырех орудий. Машина содрогалась от рикошетировавших от нее снарядов. Все танкисты были изранены осколками брони. Прямым попаданием башню заклинило, вести огонь стало невозможно. Был затруднен и обзор из танка. Командиру пришлось наблюдать через открытый люк. И все-таки танкисты мчались вперед. Они влетели на огневые позиции и начали утюжить вражеские орудия и разбегавшихся артиллеристов. Рота получила возможность развивать атаку.
Тяжелый танк КВ, в экипаж которого входили лейтенант И. Н. Жабин, младший воентехник С. П. Киселев, младший командир В. И. Гришин, командир орудия Т. И. Точин и красноармеец Л. К. Верховский, после атаки оказался отрезанным от своих. В танке был также командир роты старший лейтенант А. Е. Кожемячко.
— Ничего, — сказал он танкистам, — будем драться. В первые же часы боя перебило гусеницу. Танкисты огнем отбивались от наседавших фашистов. Схватка продолжалась и ночью. Пока одни очередями пулеметов держали противника на расстоянии, другие вышли из танка и исправили повреждение. До утра экипаж сражался на улицах Бердичева. За это время он уничтожил 8 немецких танков, множество автомашин, десятки солдат противника, а в конце концов вырвался к своим и вдобавок притащил на буксире почти совсем исправный фашистский танк. Когда КВ доставили на ремонтный завод, в броне его насчитали добрых три десятка больших вмятин, а в основании башни торчал впившийся в сталь вражеский бронебойный снаряд.
Героические действия бойцов и командиров 10-й танковой дивизии были высоко оценены Советским правительством. Еще в июле 1941 года 109 танкистов были награждены орденами и медалями.
Трудная судьба выпала на долю командира дивизии Сергея Яковлевича Огурцова, храбрейшего человека, участника гражданской войны. В начале августа 1941 года с остатками своего сводного отряда он был окружен фашистами. Враги долго не могли одолеть горстку героев, которые во главе со своим командиром не раз поднимались в контратаку. В последнем бою генерал Огурцов был тяжело контужен и в беспамятстве захвачен фашистами. Попал в лагерь для военнопленных, но, едва поправился, бежал, разыскал партизан, участвовал во всех самых отчаянных вылазках партизанского отряда, которым руководил Манжевидзе. В операции под городом Томашув С. Я. Огурцов пал смертью героя.
Действия наших войск в районе Бердичева встревожили фашистское верховное командование. После войны мне довелось просматривать дневник бывшего начальника генерального штаба гитлеровских сухопутных войск. Генерал-полковник Гальдер записал тогда: «Бердичев: в результате сильных атак противника с юга и востока 11-я танковая и 60-я моторизованная дивизии были вынуждены перейти к обороне. 16-я танковая и 16-я моторизованная дивизии продвигаются очень медленно». А еще через два дня он дополняет свою запись: «11-я танковая дивизия потеряла 2000 человек».
Тем временем соединения нашей 5-й армии, выполняя приказ командования фронта, упорно прорывались навстречу войскам 6-й армии. Яростно атаковали врага дивизии 19-го механизированного корпуса генерала Н. В. Фекленко. 40-я танковая дивизия, в которой было в строю около трех десятков танков, глубоко вклинилась в расположение противника. Отдельные танки в пылу атаки прорывались в тыл фашистских войск и вызывали там панику. Особенно часто совершали такие рейды на своих тридцатьчетверках старший лейтенант А. К. Юнацкий и лейтенант Л. М. Оскин. После одной такой «прогулки» Юнацкого по вражеским артиллерийским позициям фашисты недосчитались более десятка противотанковых пушек и одной гаубицы крупного калибра.
Экипаж лейтенанта Оскина однажды вступил в бой с группой вражеских танков. Три из них он уничтожил, но и советская машина была подбита. Оскин и его бойцы покинули горящий танк и продолжали драться. Лейтенант вышел к своим с раненым товарищем на руках — он нес его несколько километров.
Большую поддержку сражавшимся войскам по-прежнему оказывали наши славные летчики. Несмотря на господство фашистской авиации в воздухе, они группами по два-три самолета, а иногда и поодиночке смело бороздили небо, нанося удары по танковым колоннам врага и его передовым аэродромам, решительно вступали в схватки с фашистскими истребителями. Наши авиаторы подчас на устаревших самолетах успешно дрались с лучшими гитлеровскими асами, летавшими на машинах новейшей конструкции.
Участились случаи, когда советские истребители в одиночку устремлялись против пяти-шести вражеских самолетов, не давая им прорваться к Киеву.
Помню, какое восхищение вызвала у нас самоотверженность летчиков 36-й авиационной дивизии, прикрывавшей город с воздуха. Два десятка «мессершмиттов», расчищая путь своим бомбардировщикам, уже подходили к окраине Киева, когда навстречу им бросилась горстка советских истребителей. На каждый наш «ястребок» приходилось по два-три немецких самолета. Бой был яростным, и фашисты не выдержали, повернули назад. Советские летчики пустились в преследование. А тут показались тяжелые «юнкерсы». Воспользовавшись тем, что бомбардировщики остались без прикрытия, наши «ястребки» стали сбивать их одного за другим. Вот наш истребитель, как говорят, вцепился в хвост «юнкерсу». Наступил самый удобный момент для стрельбы, но выстрелов не последовало. Стало ясно: кончились боеприпасы. Значит, фашист уйдет! И такая досада охватила всех следивших за воздушным боем, что раздались крики:
«Давай, давай, бей его!» И летчик будто услышал это. «Ястребок» рванулся вперед. В воздухе замелькали обломки хвостового оперения вражеского самолета, и он штопором врезался в землю. Поврежденный «ястребок», с трудом планируя, полетел в сторону аэродрома. Никто из следивших так и не увидел, удалось ли летчику посадить машину. Всем, конечно, хотелось узнать его имя. Как потом выяснилось, это был летчик 36-й авиационной дивизии младший лейтенант Дмитрий Александрович Зайцев. Он все-таки сумел посадить свой самолет. Родина высоко оценила подвиг комсомольца: он стал Героем Советского Союза. Впоследствии мне не раз доводилось слышать о его боевых делах. К сожалению, не знаю о дальнейшей судьбе героя, но тому, что он совершил в небе Киева, можно позавидовать.
…Наши войска в неимоверно трудных для них условиях настойчиво продолжали контратаковать противника. Почти на целую неделю главные силы танковой группы Клейста были скованы в районе Бердичева, а 3-й моторизованный корпус немцев, еще 11 июля прорвавшийся к Киеву, так и не решился на штурм города.
Но силы контратакующих войск с каждым днем убывали, а противник вводил все новые резервы. В середине июля правый фланг нашей 6-й армии начал постепенно оттесняться от Бердичева на юго-восток, в сторону Умани. Разрыв в линии фронта с каждым днем увеличивался. А это лишало нас последней надежды закрыть брешь.
Мы рассчитывали на ввод в сражение свежих сил 27-го и 64-го стрелковых корпусов. Но они задерживались в пути. Командующий фронтом вызвал начальника военных сообщений полковника А. А. Коршунова, человека чрезвычайно старательного и энергичного. Разговор был крутым. Генерал Кирпонос не хотел и слышать ссылок на налеты вражеской авиации, срывавшие движение воинских эшелонов, требовал принять все меры для ускорения перевозок.
А пока ожидалось прибытие резервов, командование фронта вынуждено было выжимать последние силы из 5-й и 6-й армий. И снова полки и дивизии, с трудом удерживавшиеся на неподготовленных рубежах, поднимались в контратаки, нередко схватывались с врагом врукопашную, лишь бы сковывать в этом районе фашистские войска, не дать им продвинуться к Киеву.
Командование фронта сознавало необходимость быстрее помочь своей 6-й армии: войскам ее правого фланга под Бердичевом все труднее было сдерживать натиск шести танковых и моторизованных дивизий врага. Но где взять силы для этого?
Прибыли первые части 27-го стрелкового корпуса.
В ночь на 15 июля они получают приказ с рассветом атаковать противника. Навстречу им с юга, из района Фастова, должен был нанести удар отряд генерала Ф. Н. Матыкина, состоявший всего из моторизованного и артиллерийского полков и танкового батальона. Только приказ был отправлен в войска, меня вызвали к Пуркаеву. Максим Алексеевич в глубоком раздумье склонился над картой. Было над чем задуматься. Начальник разведки полковник Бондарев только что доложил: танковые и моторизованные дивизии немцев из района Житомира внезапно повернули на юго-восток, на Попельню. Другие соединения этой вражеской группировки обходят правый фланг 6-й армии восточнее Казатина. Командующий фронтом приказал нанести по наступающим фашистским войскам удары с трех направлений: 16-му механизированному корпусу — из района Казатина на Житомир, 5-й армии и 27-му стрелковому корпусу — с севера на Брусилов и Житомир, 5-му кавалерийскому и 6-му стрелковому корпусам — с юга на Брусилов и Попельню.
Я напомнил Пуркаеву, что в 5-м кавкорпусе всего одна дивизия, которая еще не оправилась от потерь, понесенных в боях. Начальник штаба сказал, что корпус будет усилен — в него включаются отряд генерала Матыкина и моторизованный полк из 16-го мехкорпуса.
Решено, что действиями 6-го стрелкового и 5-го кавалерийского корпусов будет руководить непосредственно командующий 26-й армией генерал Ф. Я. Костенко. Ему приказано со своим штабом переехать из Переяслава в Богуслав и к исходу дня прочно взять в свои руки переданные в его распоряжение войска.
Утром генерал Костенко вызвал меня к аппарату. Он просил доложить командующему фронтом, что необходимо хотя бы на один-два дня перенести начало наступления: ведь 5-й кавкорпус собран, что называется, с бору по сосенке, из разрозненных частей, которые еще нужно стянуть из разных мест в один район.
— Сейчас девять часов, — сказал генерал, — а мне приказывают уже сегодня взять Фастов и Попельню. Объясните, что это невозможно. Я еще не знаю, где мои корпуса и смогут ли они перейти в наступление.
Костенко всегда отличался исполнительностью. И я понимал, что только нереальность полученного приказа вынуждает его обращаться с подобной просьбой. Генерал Кирпонос в это время был в Киеве, и я обещал Костенко переговорить с начальником штаба, поскольку приказ подписан им.
— Ну, с чем пришел? — спросил Пуркаев. Я рассказал ему о просьбе генерала Костенко и к приведенным командармом доводам добавил, что штабу 26-й армии потребуется потратить немало времени для выдвижения в Богуслав и это не может не сказаться на управлении войсками в столь ответственный момент. Начальник штаба холодно посмотрел на меня:
— Плохо, когда командарм на все вокруг смотрит только со своей колокольни. Но когда вы, Иван Христофорович, мой заместитель, начинаете смотреть с той же вышки, это уже никуда не годится. Поймите, Костенко видит только то, что происходит на его участке, а мы исходим из интересов всего фронта. Да, задача перед ним поставлена трудная, более чем трудная. Но мы обязаны задержать вражеские дивизии, рвущиеся к Киеву. Нельзя также ни на минуту забывать об очень тяжелом положении на правом фланге нашей шестой армии. Вот почему мы должны ускорить начало контрудара. Сегодня с севера должен перейти в наступление двадцать седьмой стрелковый корпус. Если мы не поможем ему ударом с юга, то успеха не добьемся.
— Все это понятно и мне и, видимо, генералу Костенко. Но успешным может быть только хорошо подготовленный контрудар. Поэтому небольшая отсрочка будет оправдана.
Однако начальник штаба решительно отверг все доводы и подтвердил приказ.
Наступление 26-й армии в тот день организовать все же не удалось. В соприкосновении с противником оказались лишь 6-й стрелковый корпус и сводный погранотряд. Да и им было не до атак: они сдерживали превосходящие силы врага на очень широком фронте. А возможности их были невелики. Ведь 6-й стрелковый корпус генерала И. И. Алексеева, как помнит читатель, мы выводили на доформирование, но он, так и не успев пополниться, вновь оказался в тяжелых боях. А сводный пограничный отряд накануне выдержал страшный удар вражеских танковых и моторизованных частей, приходилось удивляться, как еще от него что-то уцелело.
Да, накануне, 14 июля, пограничники показали беспримерную стойкость. Их немногочисленные подразделения прикрывали семидесятикилометровый участок между правым флангом 6-й армии и Киевским укрепрайоном. На рассвете на них обрушились части 9-й немецкой танковой дивизии.
94-й погранотряд, 6-й и 16-й мотострелковые полки, входившие в сводный пограничный отряд, имели всего три орудия и два легких танка. Казалось, что могли они сделать? А сделали многое, очень многое. Гитлеровцы, считавшие путь свободным, попав под огонь, вынуждены были остановиться, развернуться в боевой порядок. Фашистские танки и пехота предприняли несколько атак и каждый раз откатывались. Наконец гитлеровцы нащупали слабое место на фланге.
До последнего снаряда бились артиллеристы батареи капитана Юдина и погибли под гусеницами танков.
Под угрозой окружения командир сводного отряда начал отводить подразделения на соединение с частями 6-го стрелкового корпуса. Отход прикрывали остатки 3-й и 4-й комендатур (пограничные части сохранили свою прежнюю организационную структуру). Они стояли до конца. Тяжело ранило капитана Гладких и старшего лейтенанта Андрякова. Командование приняли на себя военные комиссары комендатур старшие политруки И. М. Коровушкин и И. Н. Потапенко.
Противник пытался перехватить пути отхода пограничников. Необходимо было во что бы то ни стало оторваться от преследования и закрепиться на новом рубеже. Комендант 1-го участка капитан И. М. Середа, в распоряжении которого находились 17-я и 18-я пограничные заставы, получил задачу занять оборону на южной окраине села Парипсы (4 километра к югу от Попельни) и задержать вражеские части. К счастью, поблизости оказалась батарея одного из армейских артполков. Командир полка охотно согласился, чтобы эта батарея своим огнем помогла пограничникам.
Капитан Иван Михайлович Середа, старший политрук Павел Прохорович Колесниченко и их подчиненные ценою жизни задержали врага.
Если вам, читатель, доведется побывать на Житомирщине, то поезжайте от Попельни на Сквиру. В нескольких километрах от города, на перекрестке дорог, вы увидите обелиск, на котором начертаны слова: «Товарищ! Низко поклонись этим полям, они окроплены кровью героев. Здесь 14 июля 1941 года в неравном бою с фашистскими танками пали смертью храбрых Герой Советского Союза капитан Середа, политрук Колесниченко и 152 бойца 94-го пограничного отряда».
Героизм пограничников и искусство их командиров не только почти на сутки задержали врага, но и спасли сводный отряд. Отступив к юго-востоку от Фастова, он примкнул к соединениям 6-го стрелкового корпуса и теперь снова участвовал в боях.
Когда выяснилось, что 15 июля в непосредственное соприкосновение с противником вступили лишь эти небольшие силы, командующему фронтом пришлось поздно вечером дать 26?й армии новый приказ. Начало наступления переносилось на следующее утро. По этому приказу к исходу дня войска должны были выйти на рубеж Фастов, Краснолеси, Дулицкое (южнее Фастова). Снова ставилась очень трудная задача. Ведь это значило — за день не только разгромить наступавшие танковые и моторизованные дивизии врага, но и продвинуться на несколько десятков километров на северо-запад. А сил по-прежнему не было. Хотя армии Костенко передавался из фронтового резерва 64-й стрелковый корпус двухдивизионного состава, но с врагом дрались пока все те же ослабленный 6-й стрелковый корпус и пограничники. Отряд Ф. Н. Матыкина еще не подошел к линии фронта, а 64-му стрелковому корпусу путь предстоял еще более далекий — он находился на восточном берегу Днепра. Перебросить его через реку и подтянуть к месту боя в условиях непрекращавшихся ударов авиации противника было делом весьма сложным и требовало времени.
Теперь, конечно, можно недоумевать, почему в те дни 26-й армии с удивительной настойчивостью ставились явно нереальные задачи: ведь ни 15, ни 16, ни 17 июля переданные командарму резервы не успевали подтянуться к исходному рубежу, а без них начинать контрудар было просто невозможно.
Но постарайтесь, читатель, мысленно перенестись в те дни. Враг у стен Киева, его танки с минуты на минуту могут ринуться на город, фашистские войска рвутся на восток, то тут, то там пробивая нашу поспешно созданную оборону. В таких условиях и командование фронта и Ставка стремились использовать любую возможность, чтобы хоть на сутки, хоть на час остановить движение стальных вражеских лавин. Отсюда спешка в парировании ударов противника на самых уязвимых для нас направлениях. Приходилось полагаться на главное — несгибаемую силу духа наших людей, на то, что для них не существует невыполнимых задач. А в этом мы убеждались ежечасно.
Командование 27-го стрелкового корпуса приложило много энергии, чтобы ускорить переброску частей. Поскольку корпус уже находился на западном берегу Днепра, обе его дивизии 16 июля, хотя и не одновременно, с ходу вступили в бой северо-западнее Киева. Ломая сопротивление противника, они продвигались довольно успешно и к концу дня оказались уже в четырех километрах от шоссе Киев — Житомир. А одна рота 144-го стрелкового полка 28-й горнострелковой дивизии во главе с младшим лейтенантом Д. И. Шепеленко прорвалась на шоссе и оседлала его в районе села Ставище. Об этом мы узнали не только из боевого донесения, но и из радиоперехвата: прослышав, что основная артерия, снабжавшая прорвавшиеся к Киеву войска, перерезана, командующий 6-й немецкой армией генерал Рейхенау пришел в неистовство, и, угрожая страшнейшими карами, требовал от своих войск немедленно очистить шоссе. Против роты советских солдат фашистское командование бросило значительные силы мотопехоты и полтора десятка танков. Это происходило всего в четырех километрах от главных сил нашей горнострелковой дивизии, но к тому времени они были скованы боем и не смогли помочь горстке храбрецов. А те с честью выполнили свой долг. Двое суток длилась неравная схватка. Славный сын украинского народа Дмитрий Иванович Шепеленко и его боевые друзья погибли, но не отступили. К концу боя все поле вокруг села было усеяно трупами фашистских солдат, над которыми возвышались остовы сгоревших танков.
Резко усилившееся сопротивление вражеских войск застопорило наступление 27-го стрелкового корпуса. Сказалось и то, что его действия не удалось поддержать одновременным ударом с юга, так как дивизии 6-го стрелкового корпуса и сводный погранотряд в районах Фастова и Белой Церкви сами подверглись яростным атакам танковых и моторизованных соединений противника. Наши войска дрались стойко, враг понес значительный урон. Но на ряде участков фашистские танки вклинились в боевые порядки дивизий. Белую Церковь пришлось оставить. Генерал И. И. Алексеев не смирился с этим. Перегруппировав свои силы, он организовал решительную контратаку. Противник был снова отброшен за шоссе Васильков — Белая Церковь. Но к вечеру из 6-й армии поступило тревожное донесение: вражеские войска продвигаются на юг, обтекая Белую Церковь с запада. В районе Казатина противник еще больше оттеснил правофланговые части 6-й армии на юго-запад. Положение нашего 16-го механизированного корпуса стало критическим. И в дополнение ко всем бедам — донесение командующего 12-й армией: танки гитлеровцев в четырех местах прорвали фронт и устремились на Жмеринку и Винницу.
Узнав об этом, главнокомандующий войсками Юго-Западного направления маршал С. М. Буденный потребовал от фронтового командования решительных действий и приказал бросить против наступающих вражеских войск прежде всего всю нашу авиацию. Одновременно он сообщил, что передает в подчинение фронту три резервные стрелковые дивизии, которые следуют в районы Черкасс и Канева по железной дороге.
Когда я доложил Кирпоносу только что полученное распоряжение главкома, он помрачнел еще больше и тут же соединился по телефону с командующим ВВС фронта.
— Товарищ Астахов! На левом крыле фронта обстановка резко осложнилась, об этом вам подробно доложит полковник Баграмян. Соберите все, что сумеете, и нанесите удар по танковым колоннам противника у Белой Церкви и северо-восточное Казатина. Задержите их. Главная задача — сорвать вражеский маневр.
Положив трубку, Кирпонос тихо, будто думая вслух, сказал:
— А те три дивизии, которые передал главком, подойдут не скоро. К этому времени нашу шестую армию противник еще больше оттеснил на юг. Вероятно, Клейст попытается пробиться к Днепру. Следовательно, прибывающие дивизии придется использовать для прикрытия переправ: ведь с отходом шестой армии подступы к Днепру совершенно оголяются.
На следующий день генерал Астахов направил против прорвавшихся вражеских группировок большую часть своих бомбардировщиков и штурмовиков. Они пробились через заслоны истребителей и нанесли удары по танковым колоннам, но, естественно, не могли остановить противника, развернувшего наступление почти по всему фронту.
17 июля отряд генерала Ф. Н. Матыкина после смелой атаки ворвался в Фастов. В ожесточенном бою наши части разгромили фашистов и овладели городом. С новой силой разгорелся бой за Белую Церковь. Противник с трудом отбил атаки 6-го стрелкового корпуса. Подтянув резервы, фашисты возобновили наступление. Генералу Костенко пришлось думать не о возвращении Белой Церкви, а о том, как удержать позиции к востоку от города. Дивизии корпуса и подразделения сводного погранотряда, как и прежде, с величайшей стойкостью отражали натиск вражеских танков и мотопехоты. Вновь бессмертной славой покрыли себя пограничники, стоявшие насмерть между Фастовом и Белой Церковью. Много их пало от вражеских пуль, полегло под гусеницами фашистских танков, но уцелевшие продолжали драться.
Память о боях, развернувшихся в эти июльские дни к юго-западу от Фастова, живет в сердцах местных жителей. В селе Елизаветка они воздвигли величественный памятник, на мраморе которого навечно высечены имена павших героев 94-го погранотряда, которым командовал майор Павел Иванович Босый. Многих тяжелораненых красноармейцев местные жители подобрали на поле боя и с риской для жизни выходили. Пограничника Ивана Ивановича Иванова нашли истекающим кровью, с раздробленными ногами. Чудом выжил солдат. И остался в тех местах, где воевал. И мало кто знал, что этот неунывающий человек — один из тех героев, кто в июле 1941 года насмерть бился здесь с врагом и в честь которых высится монумент в селе Елизаветка.
…От Бердичева с боями отходили все дальше на юго-запад дивизии 16-го мехкорпуса. Под угрозой окружения они вынуждены были еще 15 июля оставить Казатин.
В полосе 12-й армии прорвавшиеся три пехотные дивизии и сотня танков противника заняли Жмеринку и устремились на Винницу, где находился штаб армии.
К 18 июля разрыв между правофланговыми дивизиями 6-й армии и 6-м стрелковым корпусом 26-й армии достиг почти сотни километров. В эту новую брешь непрерывным потоком текли вражеские войска. Еще два-три дня промедления, и наши 6-я и 12-я армии окажутся в окружении.
Генерал Кирпонос долго сидел над картой. Внешне, как всегда, невозмутим, но в ровном глуховатом голосе улавливалось волнение.
— Необходимо срочно донести главкому: дальше медлить с отводом армий нельзя.
Я уже знал, что С. М. Буденный и так очень озабочен положением войск нашего левого крыла. Еще ночью генерал А. И. Штромберг из штаба Буденного сказал мне, что главком телеграфировал в Ставку: резервов в 6-й и 12-й армиях совсем нет, а дивизии настолько истощены, что с трудом удерживают занимаемый рубеж; обтеканию флангов армий воспрепятствовать нечем; если не начать отход, наши войска будут окружены.
В 16 часов 40 минут генерал Шарохин из Генштаба передал нам директиву Ставки: в течение трех ночных переходов 6-ю и 12-ю армии отвести, чтобы к утру 21 июля они заняли фронт Белая Церковь, Тетиев, Китайгород. За три ночи войска должны были пройти 60–90 километров.
Между армиями левого крыла и штабом фронта — широкая полоса, занятая противником. Проводной связи с ними нет. А передавать столь важный приказ по радио мы не решились. Поэтому в штабы армий вылетели генералы Панюхов и Подлас.
Одновременно с отводом левофланговых армий Ставка требовала от нас нанести согласованные удары с севера, выйти на рубеж Житомир, Казатин, Тетиев и тем самым закрыть брешь и восстановить общий фронт с отходящими войсками. Если бы удалось решить эту задачу, то мы, безусловно, устранили бы опасность как для Киева, так и для армий нашего левого крыла. Но для этого требовалось несравненно больше сил, чем мы располагали. И все же иного выхода не было. С утра 19 июля наступление началось. 5-я армия, нанося частью своих сил удар вдоль шоссе Коростень — Житомир, двинулась к Черняхову. 27-й стрелковый корпус возобновил атаки к югу от Радомышля. 26-я армия одной дивизией 64-го стрелкового корпуса и отрядом генерала Ф. Н. Матыкина нанесла удар из района Фастова на северо-запад, навстречу 27-му стрелковому корпусу, а двумя дивизиями 5-го кавкорпуса — на Таращу. 6-му стрелковому корпусу в этот день было не до наступления. Его дивизиям пришлось отбивать яростные атаки танковых и моторизованных соединений противника.
Хотя сил, участвовавших в контрударе, было маловато, все же в последующие дни на всем фронте под Киевом бои приняли очень ожесточенный характер. Наши войска на одних участках настойчиво атаковали, на других — на нажим противника отвечали контратаками. Линия фронта на левом фланге 5-й армии и в полосе действий 27-го стрелкового корпуса постоянно перемещалась то в одну, то в другую сторону. Здесь были скованы три армейских корпуса 6-й немецкой армии. Фашистскому командованию пришлось позже перебросить сюда из района Бердичева и четвертый по счету корпус — 55-й армейский.
Успешно развивались бои в полосе 26-й армии. Правда, здесь наши действия осложнились тем, что из-за нарушения штабом армии мер секретности враг еще за день узнал о готовящемся контрударе. Командование группы армий «Юг» было настолько обеспокоено данными о предстоящем наступлении советской 26-й армии, что об этом стало известно гитлеровской ставке. Генерал Гальдер записал в своем дневнике: «Действия командования группы армий „Юг“ скованы ожиданием предстоящего наступления 26-й армии».
Противник спешно повернул на это направление моторизованные и танковые дивизии, до этого сосредоточивавшиеся у Киева. И все же решительный удар войск нашей 26-й армии заставил его попятиться. Наибольшего успеха достигли две дивизии 5-го кавкорпуса во главе с опытным генерал-майором Ф. В. Камковым. В районе Таращи они окружили и разгромили значительные силы гитлеровцев.
Контрудар войск генерала Костенко, несмотря на его ограниченные результаты (объясняется это отчасти тем, что нам не удалось создать мощной группировки и соединения были разбросаны на стокилометровом участке), принес большую пользу. Гальдер, продолжавший с особым вниманием следить за событиями в районе Киева, с досадой отметил: «Главные силы 1-й танковой группы все же скованы атаками 26-й армии…»
До конца решить задачу — выйти на намеченный рубеж, закрыть брешь и сомкнуть фланги армий — войска фронта не смогли. Часть танковых и моторизованных дивизий генерала Клейста, не скованных нашим контрударом, продолжала выдвигаться на пути отхода 6-й армии. Вместо движения на восток, на Белую Церковь, ее дивизии вынуждены были отклоняться на юго-восток, все больше удаляясь от остальных сил фронта. При этом 6-я армия невольно оттесняла на юго-восток и своего соседа — 12-ю армию, в результате чего происходило не сближение, а дальнейшее расхождение двух группировок фронта. Требовалось много находчивости и упорства, чтобы парировать угрозы с фронта и тыла. 22 июля, например, когда 49-й стрелковый корпус 6-й армии, прикрываемый с фронта частями 16-го мехкорпуса, подошел к Оратову (юго-западнее Тетиева), то это местечко было уже захвачено врагом. Войска 49-го корпуса генерала И. А. Корнилова решительно атаковали фашистскую группировку, захватив 100 автомашин, 300 мотоциклов и 80 пленных. А в это время 80-я стрелковая дивизия генерала В. И. Прохорова соседнего, 37-го стрелкового корпуса ворвалась с боем в местечко Осичка и уничтожила там крупный немецкий штаб. Вот в таких условиях продолжается отход 6-й армии. Не легче было и войскам 12-й армии, левый фланг которой тоже все время оставался под угрозой обхода.
Обе армии не смогли закрепиться на том рубеже, который был указан Ставкой, и продолжали медленно, с ожесточенными боями отходить, проталкивая впереди себя огромные автомобильные и железнодорожные транспорты, нагруженные эвакуированным имуществом и ранеными. В этой труднейшей обстановке, когда единственным спасением от окружения был скорый отход, армии оказались скованными подобно путнику, сгибающемуся под тяжестью непосильной ноши. И ничего сделать было невозможно. Приходилось тащить эту ношу: если с имуществом еще можно расстаться, то оставлять эшелоны раненых — не в обычаях Советской Армии. Пока войскам ценой неимоверных усилий удавалось избежать окружения. Но надолго ли?
Чтобы помочь левофланговым армиям, Военный совет фронта приказал командующему 26-й армией генералу Ф. Я. Костенко основные усилия нацелить в общем направлении на юг, то есть на соединение с отходящими войсками. В связи с этим ответственность за оборону Киева все более возлагалась на правое крыло фронта — 5-ю армию и 27-й стрелковый корпус. Они своими активными действиями должны были отвлекать на себя как можно больше войск 6-й немецкой армии, не давать им сосредоточиваться на подступах к городу.
21 июля по заданию командующего фронтом я выехал к генералу Потапову. Застал его на командном пункте, который располагался к тому времени примерно в 20 километрах севернее Коростеня.
М. И. Потапов, высокий, стройный, очень похудел, выглядел измученным, но, как всегда, не поддавался унынию. Он обрадовался случаю получить информацию о положении на всем фронте, что называется, из первых рук. Подробно расспрашивал меня об обстановке под Киевом, о настроениях в войсках и в самом городе. Его особенно интересовало положение наших войск на левом крыле фронта. Я рассказал ему все без прикрас, напомнил, что командование фронта возлагает большие надежды на контрудар его соединений.
Подойдя к карте, генерал сказал:
— Мы делаем все, чтобы сковать возможно больше вражеских сил, обескровить их и не допустить к Киеву.
Командарм имел основания так утверждать. Врагу крепко доставалось от его войск. Бывший гитлеровский генерал А. Филиппи отмечал в своих записках, что 5-я армия русских «10 июля при поддержке значительных сил артиллерии предприняла наступление, заставив перейти к обороне все те части и соединения, которые 6-й армии удалось подтянуть к фронту». А спустя неделю, пишет Филиппи, командование 6-й немецкой армии вынуждено было заявить: «Характер угрозы нашим войскам со стороны главных сил 5-й армии русских по-прежнему таков, что указанную угрозу следует ликвидировать до наступления на Киев».
— Но сил для нанесения решающего удара у нас, к сожалению, нет, — продолжал командарм.
— Но у вас же три механизированных корпуса, — напомнил я. — Ведь ни одна армия фронта столько не имеет!
— Вот-вот! — подхватил командарм. — Когда соседи слышат о трех мехкорпусах, то завидуют: «Потапову, дескать, можно воевать». Но ведь вы не хуже меня знаете, в каком они сейчас состоянии.
Потапов называет цифры: в 9-м мехкорпусе (до 19 июля им командовал К. К. Рокоссовский, а теперь — генерал А. Г. Маслов) в строю всего три десятка легких танков, в 22-м мехкорпусе В. С. Тамручи — четыре десятка. У Н. В. Фекленко в 19-м — чуть побольше, около семидесяти, причем три десятка из них — средние и тяжелые, у остальных — ни одного такого танка.
— Если собрать вместе все, чем они располагают, то и на одну нормальную танковую дивизию не наберешь. Вот вам и три мехкорпуса! — с досадой посетовал Потапов. — Добавьте к этому, что машины за дни боев прошли свыше тысячи километров и по своему техническому состоянию требуют среднего или капитального ремонта, и убедитесь, что завидовать нам нечего.
— Но в других армиях еще больше оснований для жалоб…
— Да, да, — поспешил согласиться Потапов. — Вы, конечно, правы: по сравнению с армиями Музыченко и Понеделина мы выглядим значительно лучше.
Командарм пожаловался на тяжелое положение с боеприпасами, особенно с бронебойными снарядами: все, что успевают подвозить, сразу же расходуется — никаких запасов создать не удается.
— Да и как тут запасешься. С первого дня войны не выходим из боев, а сейчас вторую неделю беспрерывно контратакуем.
Помолчав, командарм уверенно, не без гордости, добавил:
— Ничего. Мы заставили фашистов бояться нас. К нам попадают письма вражеских солдат. Тон их становится все более грустным. Часто встречается фраза:
«Это не Франция». Теперь фашисты идут в атаку с опаской. Прежде чем соваться, перепашут всю землю бомбами и снарядами. Все чаще стараются поднять свой дух шнапсом. Шестнадцатого июля они цепь за цепью лезли на позиции нашего тридцать первого стрелкового корпуса. В рост шагают, орут во всю глотку. Покосили мы их, а десятка полтора захватили. Все оказались вдребезги пьяными.
Из кипы документов, лежавших на столе, Потапов выбрал письмо с приколотым листком перевода:
— Вот прочтите.
Неотправленное письмо принадлежало немецкому солдату Конраду Думлеру:
«Четыре года я в армии, два года на войне. Но мне начинает казаться, что настоящая война началась только сейчас. Все, что было до сих пор, это — учебные маневры, не больше. Русские — отчаянные смельчаки. Они дерутся как дьяволы».
Немецкий цензор, задержавший письмо, наложил резолюцию: «Странно. Думлер участвовал во многих кампаниях, был на хорошем счету».
— Ничего, — засмеялся командарм, — когда мы их еще сильнее поколотим, фашисты и не такое напишут.
Разговор коснулся связи. Я сказал Потапову, что командующий фронтом весьма озабочен нерегулярным поступлением информации из 5-й армии.
Командарм горько вздохнул:
— Мы сами страдаем от отсутствия связи. Управление войсками в условиях глубокого вклинения противника — проблема из проблем. Провода не протянешь, раций мало. Да и не научились мы еще как следует пользоваться радио. Из-за слабой натренированности в кодировании то и дело наши командиры прибегают к передачам открытым текстом, и важные сведения становятся достоянием противника. Но можете доложить командующему фронтом, что мы принимаем все меры для налаживания надежной связи как со своими войсками, так и со штабом фронта.
Такое же заверение я получил от начальника штаба армии генерала Д. С. Писаревского, с которым у нас состоялась долгая беседа.
Прощаясь, Потапов попросил меня передать просьбу начальнику инженерных войск фронта: прислать хотя бы 5–6 тысяч малых саперных лопаток.
— Бывает, захватим выгодный рубеж, а удержать его не можем: нечем окапываться, половина солдат не имеет лопат… А это вот передайте в политуправление фронта, — протянул он пачку документов. — Думаю, что пригодится.
Это был интереснейший материал: приказы и донесения гитлеровских генералов, дневники и письма немецких солдат и офицеров.
Вот дневник унтер-офицера 2-й роты 36-го танкового полка Альберта Шмидта. Запись от 21 июня — бодрая. Автор радостно смакует получение денег — аванса за завтрашнее вторжение на советскую землю. На другой день пишет: «В 8.00 выступили. Итак, началась война с Россией… Сегодня в 3 часа из 52 батарей мы открыли огонь». Далее записи совсем короткие: «Русские сражаются упорно…» «Наша рота потеряла 7 танков». А 25 июня уже первые выводы: «Никто из нас еще не участвовал в таких боях, как в России. Поле сражения имеет ужасный вид. Такого мы еще не переживали… Мы несем невероятно большие потери». В конце первой недели войны: «У нас много убитых и раненых». А последняя запись, относящаяся к 14 и 15 июля, предельно лаконична: «Дни ужаса!»
Данный текст является ознакомительным фрагментом.