Вторая мировая война 1939-1945

Вторая мировая война 1939-1945

По возвращении из Англии в 1939 году Зворыкин с удивлением обнаружил, что начавшаяся в Европе война не отразилась на повседневной жизни американцев. Исследования в лаборатории RCA шли как и прежде, но на первый план всё больше выдвигались разработки, связанные с военной тематикой.

Одной из таких разработок были приборы ночного видения. Мы уже сконструировали электронно-лучевую трубку, чувствительную к инфракрасному излучению. Теперь надо было приспособить её для решения военных задач. С её помощью военный автотранспорт мог осуществлять перевозки людей и грузов в ночное время, не включая фар.

Во время испытаний на дорогах Нью-Джерси нас несколько раз останавливали полицейские, принимая за шпионов. Пришлось получить в Пентагоне специальное разрешение для продолжения испытаний. Вскоре мы доказали, что с помощью этого прибора в ночное время без освещения могут передвигаться и танки. Генерал Паттон убедился в этом на полигоне в штате Луизиана, где проходили военно-полевые учения. С его подачи прибор был взят на вооружение армией США. Затем ВВС проявили серьёзный интерес к нашим разработкам ракет с теленаводкой. Они проводились под кодовым названием «Рок». Разумеется, эта работа была абсолютно секретной и после вступления США в войну пошла значительно быстрее. Меня ввели в состав Комиссии профессора Ван Кармана при Пентагоне, целью которой было введение новейших научных достижений в системе ВВС США.

Одновременно RCA завершила строительство нового здания лаборатории в Принстоне, и с 1941 года исследования продолжались там. Здание возвели с учётом всех наших требований, и работать было очень удобно. Однако не скрою, что лично для меня переезд обернулся рядом бытовых неудобств. Пришлось искать новое пристанище в Принстоне.

Хотя на протяжении Второй мировой войны (и даже несколько лет после её окончания) все наши усилия были сосредоточены на проектах военной значимости, характер проводимых работ почти не изменился. Мы по-прежнему занимались исследованиями в области электронной оптики. Самым значительным достижением этого периода я считаю разработку передающей телевизионной трубки типа «ортикон» – соединившей в себе иконоскоп, кинескоп и умножитель. Изначально ортикон был сконструирован для использования в военных целях, но со временем нашёл своё применение и в телевидении.

В 1940 году мы с профессором Мортоном опубликовали нашу книгу о телевидении, над которой работали в течение нескольких лет. Изначально она планировалась как сборник всех наших научных статей, но постепенно переросла в фундаментальный труд по электронному телевидению. Позднее книга была переведена на множество языков, включая русский.

Ещё одно изобретение, работу над которым удалось завершить в первые годы войны, со временем вошло в обиход и стало незаменимым инструментом во всех лабораториях мира. Я говорю об электронном микроскопе.

Первые опыты по его созданию относятся к середине тридцатых годов. Во время одной из поездок по Европе я посетил немецкую лабораторию, где несколько инженеров пытались сконструировать электронный микроскоп. Опыты шли не очень успешно. Вернувшись в США, я тоже занялся этой проблемой. Первая собранная нами модель имела мало общего с тем, каким электронный микроскоп стал впоследствии. По сути, это была модификация телевизора. Электронный луч «сканировал» изучаемую особь и затем посылал её увеличенное изображение на экран кинескопа. (Сегодня эта модель называется «сканирующий электронный микроскоп».) Однако эта идея не получила развития, поскольку мы не сумели добиться достаточного увеличения изображения и его чёткости. В новой версии электронный луч, отражаясь от объекта, проходил через увеличительный электромагнитный экран и возвращал в поле зрения изображение объекта в значительно большем размере. Таким образом с самого начала наш электронный микроскоп давал большее увеличение и чёткость, чем обычный. Параллельно с нами разработки в этом направлении велись и в других странах, в частности в Канаде. Одним из наиболее ярких канадских инженеров, проводивших эти эксперименты, был Джеймс Хиллерт[119]. Мы пригласили его в нашу лабораторию, и Джеймс возглавил группу по созданию первого в мире коммерческого электронного микроскопа, который вскоре был запущен в США в массовое производство.

Однако в торговом отделе RCA довольно скептически отнеслись к возможности успешного выхода на рынок нашего изобретения. Одна из ведущих американских маркетинговых фирм прогнозировала продажу на территории США максимум шести экземпляров. Но и «великие» ошибаются. В действительности тысячи электронных микроскопов были куплены только в нашей стране, и сегодня в мире нет лаборатории, где бы не использовался этот прибор.

В 1943 году меня избрали членом Академии наук США, что весьма почётно. В это время в Америке уже существовал Фонд помощи России – благотворительная организация, созданная усилиями русских эмигрантов после начала войны. Мне предложили возглавить нью-йоркское отделение фонда. Поначалу я отказался, поскольку с первых дней пребывания в Штатах держался особняком от русской диаспоры и не лез в политику. Кроме того, был слишком занят в лаборатории, чтобы интересоваться посторонними делами. Однако мне объяснили, что именно мой нейтралитет в политических делах и послужил причиной для данного предложения. Моя кандидатура была приемлема для соотечественников, исповедовавших самые разные политические взгляды. Более того, фонд не ставил никаких иных целей, кроме сбора одежды и денег для переправки в Россию (союзника США в войне). Членами фонда помимо русских эмигрантов были и видные американцы – в частности Элеонора Рузвельт, супруга президента США, и Генри Уоллес, вице-президент. В конце концов, я дал согласие стать номинальным председателем нью-йоркского отделения фонда при условии, что основная работа будет осуществляться моими помощниками. Мне дорого пришлось заплатить за это решение.

После капитуляции Германии профессор Ван Карман организовал группу американских специалистов для поездки в Европу с целью ознакомления с немецкими научными достижениями. Я получил приглашение войти в состав делегации. К поездке готовились долго и тщательно, вплоть до того, что всем её участникам выдали специальную униформу. Однако, явившись на военный аэродром в Вашингтоне в день отлёта, я был официально проинформирован, что не могу следовать вместе со всеми, так как мой паспорт не готов. Все мои попытки выяснить, почему он не готов к моменту вылета и когда будет готов, остались безрезультатны. Наконец мне объявили, что отказ Госдепартамента в выдаче паспорта связан с тем, что я являюсь председателем нью-йоркского отделения того самого благотворительного Фонда помощи России. Фонд был абсолютно легален и, как я уже говорил ранее, включал в себя многих видных деятелей. Мне ничего не оставалось, как думать, что единственной причиной отказа является моё русское происхождение. Больно было сознавать, что после стольких лет честного служения своей новой стране ко мне нет полного доверия. Я заявил, что ухожу из комиссии Ван Кармана и планирую покинуть RCA, поскольку связан с секретными военными разработками, продолжать которые в данных обстоятельствах не считаю возможным. Генерал Сарнов отговорил меня от этого шага, пообещав лично разобраться в этом недоразумении. Даже ему понадобилось на это два года. В 1947 году мне вернули паспорт, и я вновь почувствовал себя свободным человеком.

Приблизительно в те же годы произошёл эпизод, о котором в случае неблагоприятного исхода сам бы я уже вряд ли смог написать воспоминания. По обыкновению, я проводил выходные в своём доме в Тонтон Лейке. Стояла поздняя осень. В субботу вечером неожиданно ударил мороз, и к утру воскресенья озеро покрылось изумительным ровным слоем льда. Мне страшно захотелось покататься на коньках. Зеркальный лёд, хотя и потрескивал под коньками, казался довольно прочным. И чёрт меня дёрнул пофорсить: я попытался исполнить нечто вроде тройного тулупа. Пришёл я в себя под водой и, глянув вверх, увидел края проруби, в которую провалился. Вынырнув, я попробовал выбраться, но не смог, так как при каждой попытке лёд ломался. Сначала гордость не позволяла мне позвать на помощь, но выхода не было. Про гордость пришлось забыть. На мой крик выбежали два мальчика из соседних домов. Я запретил им выходить на озеро и велел позвать моего шофёра Линна. Когда примчался Линн, я приказал ему принести из гаража приставную лестницу и верёвку, положить лестницу на лёд и потихоньку подталкивать ко мне. Он всё исполнил, мне удалось ухватиться за край лестницы, и Линн вытянул меня на берег. Всё это заняло немало времени, и лишь через сорок пять минут после моего «показательного выступления», продрогнув до костей, я оказался дома. Самое удивительное, что я даже не простудился и уже на следующий день как ни в чём не бывало появился в лаборатории.