Глава 20 На пороге крушения знакомого мира
Глава 20
На пороге крушения знакомого мира
Летом 1914 года случилось то, чего все давно ждали и опасались: разразилась мировая война. 19 июля (1 августа) Германия объявила войну России, а затем в события втянулись и остальные важнейшие европейские державы: Австро-Венгрия (спровоцировавшая конфликт бесцеремонным ультиматумом Сербии), Англия, Франция.
В России царило необычное воодушевление и патриотический подъем. Призывы отстоять престиж Империи и защитить братьев-славян объединили представителей почти всех политических течений (кроме крайне левых).
Никто не предвидел тогда, что война окажется затяжной, что она унесет миллионы человеческих жизней, вызовет необратимые изменения всего мирового политического ландшафта и сокрушит три старые династии: Романовых, Габсбургов и Гогенцоллернов. Кровь войны вызовет революционные смуты в различных частях Европы, приведет к падению России и утверждению на ее просторах царства беспощадного и невиданного радикального террора. Но все это случится потом, а пока на улицах и в общественных собраниях Петербурга (в конце августа того года переименованного в Петроград) пели «Боже, Царя Храни», «Многие лета» и кричали «ура» Императору и генералитету.
В середине дня 19 июля Николай II назначил Верховным Главнокомандующим Великого князя Николая Николаевича (Младшего), «впредь до моего приезда в армию», — как заметил Царь в дневнике (в августе 1915 года Император принял на себя обязанности Главнокомандующего).
Вся жизнь огромной страны перестраивалась в соответствии с потребностями военного времени. 20 июля в Николаевском зале Зимнего Дворца на многолюдном приеме высших чинов армии и флота Царь дал обещание: «Я здесь торжественно заявляю, что не заключу мира до тех пор, пока последний неприятельский солдат не уйдет с земли русской». Все были вдохновлены и объединены патриотическим порывом, единой мыслью и общим стремлением скорее победить врага. В этот самый патетический момент последнего царствования рядом с императором не было матери.
Мария Федоровна в мае уехала в Англию. Она рассталась со старшим Сыном в конце марта, когда тот с семьей отправился в Ливадию. Теперь, когда все в мире пришло в движение, она оказалась вдалеке от России, в отрыве от всего, чем жила и чем озабочена была её страна, её близкие, её Ники.
Когда перспектива военного столкновения стала необратимой, Вдовствующая Императрица бросила все и уже 19 июля была на пути в Россию. За два дня до того она писала дочери Ксении из Лондона: «Кажется, что все с ума сошли; не верится, что все это так скоро могло случиться. Я совершенно подавлена… Все, что произошло, так ужасно и так страшно, что слов нет. Боже мой, что нас еще ожидает и как это все кончится?» Сердце пожилой мудрой женщины переполняли мрачные предчувствия.
Путь Марии Федоровны пролегал через Германию, и 21 августа она была уже в Берлине. Но здесь случилось непредвиденное: ее поезд отказались пропустить дальше, а Вильгельм II прислал своего представителя, чтобы сообщить Царице об этом.
Возмущению ее не было предела. Она немедленно распорядилась отправиться в Копенгаген, куда и прибыла на следующий день. В этот раз на своей первой родине не задержалась; лишь краткая встреча с племянником королем Христианом X и его женой. Скорее, скорее в Россию. Через Швецию и Финляндию она вернулась домой.
В России её ждали. Поезд доставил Марию Федоровну в Петергоф, где встречал Царь, члены Фамилии, свита и министры. Такого торжественного приема ей давно не оказывали. Все очень переживали за ее судьбу, зная о её дорожных мытарствах, но больше всех волновался Николай И.
Вдовствующая Императрица выглядела на удивление бодро, была полна сил и энергии, и трудно было предположить, что ей скоро — семьдесят. Она готова была служить любимой России в любом качестве. Проклятых пруссаков и австрийцев надлежит наказать. Правда и справедливость на стороне России, и она непременно должна победить! В союзе с ней Англия и Франция, а это — залог успеха.
Все первые дни с Ники виделась ежедневно. Встречалась и с Верховным Главнокомандующим и благословила его. Были встречи с другими военными, смотры войск, отправлявшихся на фронт. Везде появление Марии Федоровны вызывало восторг. Подъём царил повсеместно, и высоко сияло имя её Сына-Императора. Душа переполнялась радостью и гордостью за то, что дожила, что увидела это великое торжество правления. Столько было в прошлом горького и неприятного, но, даст Бог, всё будет преодолено и победа принесет мир и успокоение.
После неё должна наступить совсем другая жизнь. Оставались сомнения и страхи за будущее, но в этот момент она не имела право придавать им значения. И не придавала. До поры…
Многое менялось: облик людей, их настроения, вид улиц и городов, повседневные занятия и заботы, весь уклад жизни. Мария Федоровна оставляет дорогой Аничков, где теперь должен расположиться госпиталь, и переезжает в Елагин Дворец, удаленный от центра столицы. На два последующих года этот старый Дворец стал ее домом. Она жила тут несколько месяцев вместе с Александром в 1880 году, и вот теперь обстоятельства заставили вернуться.
Здесь 10 августа 1914 года Императрица-Мать наконец-то смогла обнять сына Михаила, вернувшегося из Англии через Скандинавию. На следующий день, 11 августа, в присутствии Марии Федоровны произошла и радостная встреча Николая II с младшим братом. Через несколько дней Михаил Александрович получил назначение на фронт в качестве командира Кавказской конной туземной дивизии.
Теперь долг всех и каждого состоял в служении победе. Это касалось и членов Императорской Фамилии: мужчины отправлялись на фронт, а женщины помогали воинам в тылу, помогали кто как мог. Сестра Царя Ольга Александровна уехала работать в госпиталь в Киев, Греческая Королева-Вдова Ольга Константиновна служила в госпитале в Петрограде, Великая княгиня Елизавета Федоровна не покладая рук заботилась о раненых в Москве. Самоотверженно и страстно важнейшему государственному делу отдалась и Императрица Александра Федоровна. Она и ее старшие Дочери, Великие княжны Ольга и Татьяна, окончили фельдшерские курсы и стали сестрами милосердия.
Мария Федоровна не осталась в стороне. Она не могла остаться. Несмотря на слабость и возрастные недуги, регулярно посещала госпитали, бывала на смотрах войск. Она считала своей святой обязанностью морально поддержать тех, кто отправлялся на поле брани и кто пострадал там, защищая праведное дело. Она ощущала себя матерью этих простых солдат, которые в тяжелый час безропотно и стойко жертвуют своими жизнями во благо родной России.
Царица не могла ими налюбоваться, когда видела их в строю; они ей были еще милей и ближе, когда видела их в госпитальных палатах. В одном из писем в конце 1914 года признавалась: «Я посещаю госпитали так часто, как только могу. Это единственное мое утешение. Все наши дорогие раненые возвышают нашу душу: какое терпение, какая скромность и какой великолепный подъем духа! Я ими любуюсь от души и хотела бы стать на колени перед каждым из них».
Горестные известия о потерях близких на полях сражений не обошли стороной и Императорскую Фамилию. При атаке на прусские позиции 29 сентября 1914 года был смертельно ранен князь Императорской крови Олег Константинович, третий сын Великого князя Константина Константиновича и Великой княгини Елизаветы Маврикиевны.
Мария Федоровна всплакнула, услыхав об этом. Самого погибшего она видела всего несколько раз, но его отца знала хорошо и понимала, как тяжела ему эта потеря. Костя такой тонкий, такой впечатлительный, и сможет ли он выдержать столь жестокий удар!
В тот раз Константин Константинович устоял, но прошло восемь месяцев, и постигло новое горе: муж его старшей дочери Татьяны князь Константин Багратион-Мухранский 19 мая 1915 года погиб в бою. Сердце Великого князя, поэта, христианина, чадолюбивого отца не выдержало: через две недели он тихо скончался в Павловске. 6 июня состоялись похороны в Великокняжеской усыпальнице Петропавловской крепости.
Мария Федоровна шла за гробом милого Кости не плача. Смерть так часто ее навещала, что она уже не роптала, зная наверняка, что такова воля Всевышнего и надо смиряться, хотя это и так тяжело.
У нее уже столько было грустно-памятных дат, и почти каждый год приносил все новые и новые: 16 января (смерть Папа), 5 марта (смерть брата Вильгельма), 12 апреля (день смерти Никса), 20 апреля (смерть сына Александра), 14 мая (смерть брата Фреди), 28 июня (смерть сына Георгия), 29 сентября (смерть дорогой Мама), и, конечно же, навсегда черный рубеж — 20 октября — день кончины обожаемого мужа. А были еще дни памяти свекра и свекрови, многочисленных тетушек и дядюшек, бабушек и дедушек и других дальних и совсем близких родственников. Она ни о ком не забывала и всегда молилась за упокой их душ. Но многие другие уже всё забыли.
Людей её поколения уж почти не оставалось. Верная фрейлина Александра Оболенская (1851–1943), да и князь гофмаршал Георгий Шервашидзе (1844–1918). Остальные ушли, и одиночество всё чаще и чаще посещало. Мир становился каким-то неуютным, а порой и враждебным. Она уже многое не понимала, но не потому, что не хотела, а потому, что не могла.
Большинство членов Династии относилось к ней с почтением, но новых близких отношений ни с кем не сложилось. Они совсем другие, чем те, кого помнила и знала по своим старым годам. Какие-то высокомерные, циничные, легкомысленные. К службе и долгу относятся без должного рвения, а это недопустимо, это подрывает авторитет власти. Все претендуют на какие-то особые права, на исключительное положение, а сами часто палец о палец не ударят, чтобы добиться уважения заслугой. Ведь они первые подданные Государя, должны служить примером, но мало кто об этом задумывается.
Все думали, что начавшаяся война закончится через несколько месяцев, и Рождество Русская армия будет отмечать в Берлине. В этом не сомневалась и Мария Федоровна. Она негодовала, читая о злодеяниях германских войск во Франции, в Бельгии, в Польше. В октябре 1914 года узнала, что немцы заняли и разрушили Спалу (их Спалу!). Возмущению вдовствующей Императрицы не было границ.
Несколько утешала мысль, что из дома успели эвакуировать личные предметы Царской Семьи и, слава Богу, «ни до одной памятной вещи они своими грязными руками не дотронулись». Как это отличалось от поведения русских, которые, заняв охотничий замок Вильгельма II в Восточной Пруссии, оставили всё в неприкосновенности. Марии Федоровне рассказали, что офицеры, найдя там попугая кайзера, несколько дней обучали его грубым словам, которые, как она надеялась, их «он не забудет до будущего посещения Вильгельма».
Жестокая война затягивалась, а в 1915 году наступили тяжелые испытания. Весной германцы нанесли русской армии ряд поражений и продвинулись в глубь Западной России. Неудачи сразу же оживили всех недоброжелателей и злопыхателей, и усиленно начали циркулировать слухи о «темных силах», управляющих страной, о предателях и германофилах, окопавшихся на самых высших этажах пирамиды власти. Эти разговоры и утверждения достигали ушей Вдовствующей Императрицы. Они её беспокоили и печалили. Ну, почему все недовольны, почему так много дискредитирующих верховную власть утверждений?
Петербургское (ставшее теперь петроградским) высшее общество изменило свое название, но не поменяло свой сути. Все искали причины неудач и провалов в других, но никто не винил себя, своё легкомыслие, безверие и краснобайство. Анклавом измышлений и сплетен стала Государственная Дума, где задавали тон те, кто был хорошо известен в столичных либеральных салонах, и те, кто слыл своим в кругах профессиональных врагов Трона и Династии.
Так уж получилось, что чем дальше, тем больше стирались грани между одними и другими. Общественная истерия затмевала сознание даже тем, кто, как казалось, своим происхождением, положением и судьбой обязан был твердо стоять на страже монархических устоев. Но и они не выдерживали испытания. Убеждение в том, что Россией «управляют не те и не так», становилось расхожим.
Первоначально главная вина возлагалась на отдельных министров, затем на весь кабинет, а затем — на Царицу и Царя! Такого в истории России ещё не бывало. Мария Федоровна это прекрасно знала.
У неё не было сомнений в том, что Ники честен и искренен, и она никогда бы не поверила, если бы ей сказали, что Он безразличен к судьбе России и своими действиями может принести ей вред.
А этот Распутин окончательно дискредитирует и семью и власть, и Ники не хочет ничего менять. Она не раз пыталась затронуть эту тему, но и Ники, и Алике лишь повторяли, что все разговоры о Распутине — только сплетни, и советовали им не верить. Но как же не верить, когда все только об этом говорят?
Елагин Дворец постепенно стал превращаться в центр, куда съезжались недовольные. Тут бывали и члены Династии, и некоторые знакомые по стародавним временам, и офицеры гвардейских полков, шефом которых состояла Вдовствующая Царица. И почти все утверждали одно и то же: в стране творится невесть что, на высшие посты назначаются бездарности и ничтожества по рекомендации проходимца Распутина, которой «закабалил Царицу» и сделал её инструментом своей воли, что за ним стоят враги России и агенты Германии. Сообщали много и другого, что терзало сердце и заставляло проводить ночи без сна.
Не знала тогда старая женщина, что в этих утверждениях почти и не было правды, что всё было не совсем так, а часто и совсем иначе. Но ведь об этом почти все кругом говорили! Она многому поверила, хотя прекрасно знала цену людской молве. В том же, что дела идут все хуже и хуже и радостные дни никак не наступают, стала винить «эту Алису», и впервые её нелюбовь к Невестке порой стала походить на ненависть.
На Елагин «навела мосты» и давняя интриганка Великая княгиня Мария Павловна. Она теперь вела себя мило и учтиво, и уже не было, как раньше, приступов какого-то странного поведения: то начинала беспричинно хохотать, то произносить какие-то бессвязные речи. Мария Федоровна заметила перемену: теперь Михень была серьезна, озабочена, и они один раз проговорили несколько часов, чуть не плача обе навзрыд. Царица откровенно ей сказала, что времена напоминают ей эпоху Императора Павла I, когда тот стал отстранять от себя верных людей и пал жертвой заговора.
Мария Федоровна как добросердечная и открытая натура говорила это той, кто если и не была пока заговорщицей, то готова была ей стать. Мария Павловна встречалась с иностранными дипломатами и без стеснения обсуждала с ними внутри-фамильные темы, а французскому послу Морису Палеологу безапелляционно заявила в феврале 1916 года, что «Императрица (Александра Федоровна. — А. Б.) сумасшедшая, а Государь слеп». И это говорила Русская Великая княгиня иностранцу! Попутно она сообщила французскому посланнику, что Императрица-Мать «устраивала сцены Сыну», «кричала на Него», «оскорбляла», но тот ничего не желает слушать и «груб с матерью». Все эти утверждения не имели ничего общего с действительностью и могли возникнуть лишь в воспаленном воображении заядлой инсинуаторши.
Мария Федоровна говорила с Сыном и несколько раз просила его обратить внимание на настроение общества. Никаких же «сцен» не устраивала и потому, что натура её тому противилась, и потому, что любила, сочувствовала и жалела Сына, но и потому, что оставалась (в отличие от Михень) настоящей русской монархисткой, никогда не забывавшей, что старший в роду — Ники, Ему надлежит повиноваться безусловно.
Некоторые же другие члены Династии о том уже забыли. В великокняжеской среде даже обсуждался план «династического переворота», который должна была возглавить… Мария Федоровна! Но разговоры об этот возникли уж в самый последний момент, когда начало разворачиваться финальное действие. До того же судачили, пережевывали городские и думские сплетни и возмущались, возмущались, возмущались.
Особенно усердствовали «Михайловичи»: прелестный зятек Сандро и его брат Бимбо (Николай Михайлович). Беспринципные краснобаи, ничего толком не умевшие делать сами, но судившие обо всем и обо всех, горели огнем ненависти. Мария Федоровна несколько раз пыталась их утихомирить, призывала к спокойствию и милосердию, но куда там!
Николай II и Александра Федоровна знали о том, что в кругу Императорской Фамилии ведутся предосудительные разговоры, что некоторые члены Династии (Николай Михайлович) встречаются с оппозиционными лидерами, дипломатами и обсуждают с ними политические вопросы. Царь относился к этому спокойно, но Царица, в силу эмоциональности и резкости своей натуры, не могла спокойно это воспринимать.
Александру Федоровну особенно возмущало, что непозволительные беседы ведутся у свекрови, на Елагине, а «дорогая матушка» нисколько им не препятствует. В письмах мужу Александра Федоровна неоднократно об этом упоминала:
«Когда Ты увидишь бедную матушку, Ты должен твердо сказать ей, что Тебе неприятно, что она выслушивает сплетни и не пресекает их, и это создает неприятности»
(16 сентября 1915 года).
«Я очень сожалею, что Твоя матушка вернулась в город. Боюсь, что прожужжат ей, бедной, уши нехорошими сплетнями»
(4 ноября 1915 года).
«Это гораздо лучше, что дорогая матушка остается в Киеве, где более мягкий климат, где она может жить более согласно своим вкусам и слышать меньше сплетен»
(1 ноября 1916 года).
Александра Федоровна не питала особой симпатии к свекрови. Она всегда ощущала со стороны старой Царицы нерасположение, и Её душа, ранимая и чуткая, не могла с этим смириться. Любя Мужа и Сына больше жизни, Императрица Александра считала себя полноправной хозяйкой Царского Дома и болезненно переживала всякую попытку вторжения в это, Её святая святых.
Она знала, что Муж чрезвычайно чтит мать, всегда заботлив, внимателен и принимает к сведению то, что она Ему говорит. Но ведь «дорогая матушка» оторвана от событий, не знакома с истинным положением в стране, а то, что ей рассказывают, по большей части исходит от недоброжелателей.
Все как с ума сошли и на все лады спрягают их отношения с Распутиным. Некоторые мерзавцы даже намекают на то, что Она, Царица, состоит в интимной близости с Распутиным! Как низко пали люди! Какие у них извращенные мысли и испорченные души! Но Господь всё видит, Он знает истинную цену всему, и в конце концов всем воздастся по заслугам. Молитва Григория защищает Семью, спасает жизнь дорогого Алексея, и уж сколько раз в том можно было убедиться. Но другие этого не знают и не должны знать! Это их не касается. Горько сознавать, что в это тяжелое время мать Ники не находится среди своих…
Всё шло, как должно было идти. В 1916 году на фронтах наступила стабилизация. Русская армия перенесла поражения предыдущего года и не только восстановила свою военную силу, но и увеличила ее. Было ясно, что Германии не удалось добиться своих стратегических целей и одержать победу ни на Востоке, ни на Западе. Её союзница Австро-Венгрия вообще уже дышала на ладан.
По всем прикидкам и расчетам следующий, 1917 год, должен был стать годом разгрома Германии и Австро-Венгрии и окончания войны. В Париже, Лондоне и Петрограде были согласны с этим прогнозом. Члены Антанты стали разрабатывать общий план совместного наступления, намечая его на весну 1917 года. Однако вскоре случилось то, что опрокинуло все договоренности и детально разработанные планы военной кампании. Пала Россия, пала, по словам Уинстона Черчилля, «заживо съедаемая изнутри червями».
Уже в 1916 году почти все в России ощущали, что социальная почва колеблется, что всё вокруг замерло в ожидании роковых событий. Будущего ждали кто со страхом, кто со злорадством, кто с безразличием. Никто не хотел искать согласия, никто, кроме Императора Николая И, авторитет которого в образованных кругах общества был окончательно подорван слухами и инсинуациями.
Его во всем обвиняли и ему ничего не могли простить. Перемешивая правду с измышлениями, достоверные факты с откровенной ложью, законодатели общественных настроений, как из кругов Государственной Думы, так и вне ее, рисовали трагическую картину русской действительности: власть находится в «плену темных сил», и это тлетворное влияние объясняет и поражения на фронте, и все нестроения в тылу. Царь далеко, в Ставке в Могилеве, а в Петрограде, как утверждалось, все дела «решает Императрица со своим ментором Распутиным».
Мария Федоровна не могла больше оставаться в столице. Её мучили эти разговоры, у нее не было сил слушать ужасные повествования, ей не хватало воздуха. И весной 1916 года она уехала. Уехала в Киев. На душе стало спокойней. Из родных там была лишь дочь Ольга и зять Сандро (Александр Михайлович), командовавший авиацией Юго-Западного фронта, штаб которого находился в Киеве. Вдовствующая Императрица разместилась в импозантном Мариинском Дворце, стоявшем на берегу Днепра.
Она постоянно посещала госпитали, подолгу беседовала с ранеными, и эти встречи благотворно воздействовали. Сколько в этих солдатах искренности, простоты; какие у них открытые лица, как рады видеть её, с каким восторгом глядят, как подробно рассказывают о своей жизни. В них нет никакой злобы, совсем отсутствует недоброжелательство. Вот если бы те, кто наверху общества, могли бы так же относиться к жизни, с таким смирением и честностью относиться к долгу и к своей судьбы, как бы было хорошо и многих бы проблем совсем не существовало.
Когда погода позволяла, то совершала прогулки в открытом экипаже по живописным улицам старинного города. Люди узнали её, снимали головные уборы, кланялись. «Царица, Царица…», — слышалось в толпе.
В октябре того года исполнялось пятидесятилетие свадьбы Марии Федоровны. Полвека она уже в России. В это трудно было поверить. Какая большая жизнь, какой огромный мир уже за плечами! В тот день утром в Киев прибыл из Могилева Николай II с Сыном Алексеем.
Мать и бабушка встречала своих близких на вокзале. Сразу отправились в Софийский собор, а после службы — во дворец, где дорогие гости провели два дня. Ездили к Ольге в госпиталь, и так обидно было, что в такой момент Ольга была больна и не могла проводить с ними время. Совершили втроем — Царь, Вдовствующая Царица, Наследник Цесаревич — большую автомобильную прогулку по окрестностям. Было хорошо и приятно, и куда-то исчезли опасения и страхи.
Но всё равно нежелательное случилось: 29 октября в Киев прибыла Великая княгиня Мария Павловна, подарившая Вдовствующей Императрице икону, с подписями всех членов Фамилии на обратной стороне, всех, кроме… Царя и Царицы. Михень была демонстративно суха с Императором, и Мария Федоровна нашла это «очень странным». Подобный маленький эпизод не испортил настроение старой Императрице.
Она особенно рада была видеть Внука, который так вырос и возмужал за последние месяцы. Нрав стал меняться: теперь это уже был сосредоточенный молодой человек, хотя Ему всего и было-то двенадцать лет. Больше бабушка Внука не увидит. Никогда на этом свете уже не встретятся…
Накануне приезда Николая II в Киев Мария Федоровна намеревалась решительно поговорить с ним о Распутине, попросить его обратить внимание на настроение общества и удалить некоторых министров, которые обществу были неугодны. Но когда она увидела Сына, с ним они не виделись несколько месяцев, то вся «настойчивая решимость» испарилась.
Он был таким бледным, худым и даже изможденным, что у матери дрогнуло сердце. Ольга Александровна позже вспоминала, что она «была потрясена, увидев Ники таким бледным, исхудавшим и измученным. Маму встревожила Его необычайная молчаливость». Хоть разговор о политическом положении дел Мария Федоровна и затеяла в один из вечеров, но он быстро прекратился. Сын отделывался общими словами и междометиями, а у матери не было сил тиранить Его просьбами и вопросами, которые Императору были явно не по душе.
В ноябре 1916 года дочь Ольга обвенчалась с Николаем Куликовским. Мария Федоровна дала согласие на брак после некоторых колебаний. Ольга все время боялась разговора с Мама и долго молчала о своем намерении выйти замуж за простого офицера. Но, в конце концов, объяснение состоялось и оказалось совсем не таким, каким его себе представляла Великая княгиня.
Позже она вспоминала, что «больше всего боялась встречи с Мама. Я должна была сообщить ей, что намерена выйти замуж за человека, которого люблю. Я приготовилась к тому, что Мама устроит страшный скандал, но она встретила это известие совершенно спокойно и сказала, что понимает меня. Для меня это явилось своего рода потрясением».
Марии Федоровне трудно было согласиться на разнородную партию дочери. Всю свою жизнь она осуждала пренебрежение долгом, а вот теперь должна принять то, что могло принести счастье дочери, но не соответствовало династической норме. Но Ольга так просила, и Николай II поддержал сестру, и мать не устояла. Потом она об этом не жалела. В начале декабря 1916 года сообщала Императору: «Беби Ольга снова здесь. И такая радость видеть ее сияющей от счастья, слава Богу. Она бывает каждый день у меня, один раз они у меня вместе пили чай. И он очень мил, натуральный и скромный».
Пройдет более сорока лет, и последняя русская Великая княгиня Ольга Александровна — дочь Александра III и сестра Николая II — незадолго перед смертью произнесет слова, ставшие печальным послесловием к истории Династии: «Все эти критические годы Романовы, которые могли бы быть прочнейшей поддержкой трона, не были достойны звания или традиций семьи. Слишком много нас, Романовых, погрязло в мире эгоизма, где мало здравого смысла, не исключая бесконечные удовлетворения личных желаний и амбиций. Никто не удостоверит это лучше, чем пугающий брачный беспорядок, в который включились последние поколения моей семьи. Эта цепь домашних скандалов не могла не шокировать Россию. Но кто из них заботился о впечатлении, которое они производили? Никто».
Последние годы Монархии блюстителем династического канона оставалась лишь Мария Федоровна. Однако при всём её моральном авторитете Великие князья и княгини не были склонны руководствоваться пожеланиями «старой Минни». Она являлась для них человеком другого мира, реликтом далекого прошлого.
В декабре того года произошло и еще одно событие, ставшее предзнаменованием грядущих потрясений. В ночь с 16-го на 17-е декабря в Петрограде, в роскошном родовом дворце князей Юсуповых был убит тот, кого проклинали и ненавидели очень многие в России, но кто нёс душевный покой и давал надежду Царю Николаю II и Царице Александре Федоровне: Распутин.
Весть о событии моментально стала общественным достоянием. Уже утром 17-го об этом узнал Великий князь Александр Михайлович, тут же отправившийся к своей теще. Мария Федоровна ещё была в постели, но как только Сандро сообщил ей, то с невероятной живостью вскочила и несколько раз повторила: «Нет, нет!!»
В первый момент она не знала, что сказать и как реагировать. Радости ей это известие не прибавило. Она чувствовала, что впереди «еще большие несчастья». С одной стороны, возникала надежда, что теперь, после исчезновения этого мужика, положение успокоится, но в то же время не давало покоя сознание того ужасного факта, что в деле об убийстве замешаны члены Императорской Фамилии: муж её внучки Ирины князь Феликс Юсупов и кузен Царя Великий князь Дмитрий Павлович.
Марию Федоровну не столько взволновал сам факт убийства, сколько, как заметила в дневнике, «как все это было сделано». Участие в убийстве «простого мужика» членов Династии — вещь недопустимая. Да к тому Император распорядился «провести расследование», что лишь «усугубит» положение. Это уж совсем казалось невозможным. Через несколько дней после убийства Распутина Мария Федоровна послала Ники телеграмму, прося того «закрыть это дело»…
Последующие дни все были очень возбуждены. Смерть загадочного и одиозного человека в одних вселяла радость и надежду, другим же принесла душевные муки и переживания. В числе последних находились Царь и Царица. Монарх был поставлен в трудное положение: надо было принимать какие-то меры к заговорщикам, но какие? Они ведь члены Династии, и любые расследования и наказания неизбежно вызовут новые недовольства, сетования и нападки на власть. Но ведь нельзя было оставить всё без последствий!
Николай II принял решение: Феликс Юсупов высылался в родовое имение «Ракитное», а Дмитрий Павлович переводился служить в состав русского экспедиционного корпуса в Персию. Несколько Великих князей и княгинь сочли эту меру «жестокой» и обратились к Царю с просьбой помиловать Дмитрия. Император был глубоко возмущен подобным ходатайством и ответил резолюцией на этом письме: «Никому не дано право заниматься убийством; знаю, что совесть многим не дает покоя, так как не один Дмитрий Павлович в этом замешан. Удивляюсь Вашему обращению ко мне. Николай». Возразить на это было нечего.
Мария Федоровна все время пребывала в подавленном состоянии. Не давали покоя тяжелые предчувствия. Её старое сердце было добрым и сострадательным. Она жалела всех: Николая II, молодых шалопаев Феликса и Дмитрия, Великого князя Николая Михайловича, высланного из столицы за свои резкие разговоры. Бимбо не мог успокоиться и вознамерился послать Царю вызывающее письмо, но прежде решил посоветоваться со старой Минни. Она ему ответила 12 января 1917 года, призывала к спокойствию и выдержке, считая, что не следует делать резких заявлений, а стремиться к тому, «чтобы улеглось озлобление». В заключение заметила: «Надо надеяться, что Господь сжалится над нами и поможет нам рассеять все эти черные тучи».
Сыну Николаю она долго не решалась писать. Лишь 17 февраля 1917 года отправила небольшое послание: «Так давно не имела от Тебя известия, что совсем соскучилась и чувствую потребность, по крайней мере, письменно с Тобой говорить. Так много случилось с тех пор, что мы не виделись, но мои мысли Тебя не покидают, и я понимаю, что эти последние месяцы были очень тяжелыми для Тебя. Ты знаешь, как Ты мне дорог и как мне тяжело, что не могу Тебе помочь. Я только могу молиться и просить Бога подкрепить Тебя и вдохновить Тебя на то, чтобы Ты смог сделать все возможное во благо нашей дорогой России. Так как мы теперь говеем и стараемся очистить наши души, надо покопаться в себе и простить всем и самим просить прощение у тех, которых чтим, либо обидели». Её сыну оставалось Царствовать всего две недели.
В середине января Мария Федоровна получила послание от сестры Александры из Лондона, написанное 13 (26) января. Письмо доставил в Россию лорд Альфред Мильнер (1854–1925), прибывший в Петроград для участия в конференции союзников. Королева-Вдова глубоко переживала горести затянувшейся войны, ее сердце пылало огнем ненависти к врагам: «Когда же наступит долгожданный конец! Может быть после того, как мы основательно уничтожим этих ненавистных немцев! Господь должен простить эти мысли. Мы ведь человечнее; другие — настоящие варвары в наихудшем виде, лишенные человеческих чувств и сострадания».
Александра имела весточки от Минни о драматических событиях декабря 1916 года в Петрограде, была обеспокоена и удручена: «Ты пишешь о Распутине. Это интересует меня страшно. Бог знает, как всё это устроится… Я не получаю из Петрограда детальных новостей. Что происходит с несчастными великими князьями, которых «выгнали»? Ужасная ситуация. Джорджи (Король Георг V. — А. Б.) и Мэй (Королева. — А, Б.) посетили меня несколько дней назад и с большой жадностью слушали эти новости».
Вдова Эдуарда VII смотрела на мир глазами Минни и считала, что Ники «всё еще влюблен в свою Императрицу, как в первые дни женитьбы». Её вывод был однозначен: «Я даже думаю, что Он у Нее под каблуком».
Подобное умозаключение представлялось Марии Федоровне чрезмерно резким, но в глубине души она готова была с ним согласиться. Это было одно из последних писем от Александры, полученных Марией Федоровной. Их интенсивная переписка, длившаяся более полувека, завершалась.
Оставались считанные дни до того рубежа, за которым все события приобретут совершенно другие очертания и иные, почти исключительно мрачные цвета. Текущая жизнь, повседневные заботы и переживания в одночасье превратятся в далекое прошлое.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.