Непрощеная речь
Непрощеная речь
Партийный съезд. Делегат Шолохов взошел на трибуну…
Среди партбонз негодование — унизил их острой критикой: прилюдно сказал — лучше-де работать надо!
У нарождающейся среди интеллигенции оппозиции партии — тоже негодование. По Москве ходит из рук в руки — потаенно — «Открытое письмо Шолохову» от дочери Чуковского — Лидии Корнеевны.
Но это не отклик на россыпь еретических заявлений в его речи. Открытое письмо винит его, Шолохова, за то, что на съезде призвал руководствоваться «революционным правосознанием» по отношению к тем писателям, которых осудили за «идеологическую диверсию». И в самом деле весомо пригрозил.
Недовольство слева — недовольство справа.
О чем же Шолохов говорил в своей речи?
…Дал отпор бахвальщине, что десятилетиями идет от ЦК и от литначальников — про литературные достижения: «Должен с горечью сказать о том, что успехи у нас, литераторов, не так велики…»
…Поиздевался — едко — над партийной традицией чрезмерных восхвалений: «Не разделяю оптимизма того тульского секретаря из анекдота, который на вопрос, как обстоят дела с ростом литературных кадров, ответил: „Нормально, даже хорошо! Если раньше в Тульской губернии был лишь один писатель — Лев Толстой, то сейчас у нас двадцать три члена Тульского отделения Союза писателей“».
…Обличал — остро — систему госпланирования и долгоиграющие посулы достичь изобилия продукции сельского хозяйства: «Вообще-то я за планирование, но и за изобилие тоже… Я за такое планирование, чтобы министр сельского хозяйства тов. Мацкевич сам предложил тракторы, чтобы мы не посылали областных работников добывать их всеми правдами и неправдами…» О своем личном опыте «добывания» тоже поведал со жгучей крапивностью: «Товарищ министр, дайте, пожалуйста, три тысячи листов шифера для колхозных коровников и телятников». А министр отвечает: «Ты же понимаешь, что у нас плановое хозяйство! По плану вы уже все получили, что вам полагается». Я ему говорю: «Я-то понимаю, но коровы, не говоря уже о телятах, не понимают, почему они должны осенью мокнуть под дождем, а зимой мерзнуть».
…Заступился — одним из самых первых в стране — за уничтожаемую природу: «Давайте решать проблему Байкала!.. Не получится ли на Байкале так же, как и на Волге? А может быть, мы найдем в себе мужество и откажемся от вырубки лесов вокруг Байкала, от строительства там целлюлозных предприятий, а взамен их построим такие, которые не будут угрожать сокровищнице русской природы — Байкалу? Во всяком случае, надо принять все необходимые меры, чтобы спасти Байкал. Боюсь, что не простят нам потомки, если мы не сохраним „славное море, священный Байкал!“».
…Продолжал защищать Азовское море и Дон: «Ежегодно промышленные предприятия сбрасывают…» С перчиком — про министра рыбного хозяйства, который ничего не делает для спасения рыбных богатств: «Хай вин живе и пасется… на тюльке!»
…Отметил многолетнюю борьбу писателя Леонида Леонова «за сохранение красоты и богатств нашей природы — лесов».
Но был раздел и про Синявского и Даниэля. Фамилий не назвал, но в зале тут же догадались.
Начал так: «Сегодня с прежней актуальностью звучит для художников всего мира вопрос Максима Горького: „С кем вы, „мастера культуры“?“» Закончил: «Мне стыдно не за тех, кто оболгал Родину и облил грязью все самое святое для нас. Они аморальны. Мне стыдно за тех, кто пытается взять их под защиту, чем бы эта защита ни мотивировалась».
Корней Чуковский в те дни внес в дневник: «Подлая речь Шолохова в ответ на наше ходатайство взять на поруки Синявского… Черная сотня сплотилась и выработала программу избиения и удушения интеллигенции…»
Шолохову обидно было узнавать про такую критику. Отчего же забыто, что на весах справедливости две чаши: на одной — речь про диссидентов; на другой — его отчаянно смелые порывы с 30-х годов спасать и защищать и середняков, коих записывали в «кулаки», и «саботажников», умиравших с голода, и «врагов народа» из числа честных коммунистов и писателей, и честных воинов, попавших в плен, и «безыдейщиков», и «безродных космополитов»…
Приехал из Москвы и поделился впечатлениями: «Большинство выступлений на съезде были трафаретными: самоотчеты и бахвальство. Нет еще разговора начистоту, по душам, с товарищеской критикой и самокритикой».
О Брежневе и его команде высказался так: «Ребята, избранные в Политбюро, подобрались неплохие, конечно, гениев нет. Дело за тем, сумеют ли быстро перестроиться и повести за собой. Но доверие им оказывать надо…»
Письма — от избирателей и от читателей — добавляли неудовлетворения и лишали надежд на быстрые перемены. Однажды взорвался. Подвернулся под руку новый начальник областного управления внутренних дел. Начал припоминать для него, о чем чаще всего пишут ему, Шолохову. Секретарь и Мария Петровна стали свидетелями монолога, пронизанного раздражением и какой-то безысходной тоской:
— Сколько в год писем? До десяти тысяч! И о чем чаще всего? Жалобы на судей, на прокуроров, на следователей… Эпидемия недовольств! Ненормально что-то в органах законности и порядка… Бездушие! С Сахалина жалоба — дали двум молодцам десять лет тюрьмы за кражу. А что случилось? Опаздывали на самолет — были подвыпивши — схватили коня и верхами… Так неужто такой срок справедлив?!
Еще привел огорчивший его случай:
— Пришли ко мне шесть баб из станицы Слащевская. Сыновей осудили за кражу… с десяток арбузов! Написал генпрокурору, что я тоже любил арбузы воровать — они слаще своих.
Но и такое рассказал милицейскому генералу:
— Ко мне обратился за защитой один убийца — убийца бабки, старухи. Так выяснил, что это было не просто преднамеренное, спланированное убийство. Этот тип еще и оговорил безвинного человека. Откликнулся я так: за злонамеренное убийство прощения нет!
Зло отозвался на то, что вооружили милицию дубинками:
— Позор-то!
Подметил, о чем все чаще стали сообщать ему из союзных республик:
— Заметно проявляется байство и ханство… Безмерно обогащаются и даже соревнуются в этом. Взяток много — для московских чинодралов. Смушки да каракуль в Москве свет застят… Чиновный аппарат губит все дело!
И тут же снова о взятках:
— Из Сибири таскают для министерских песцов. Из Грузии — коньяк и вино. С Дона — рыбцов и раков. Из Уральска — черную икру. С Дальнего Востока — красную…
По-прежнему бередила ему душу вползающая в нашу страну драма гибнущей природы:
— Никак в Москве не поймут: отсутствие охраны природы — это всенародная беда. Скоро в городах людей в обморок будет бросать от газов. Куда там выдюжить человеку, если от химии дубы гибнут… Я на свой риск и страх запретил нашему лесхозу опылять лес химпрепаратами.
…В конце мая Шолохов со всей семьей отправился в Японию. Давно сюда его зазывали почитатели. И она его манила.
Путешествие запомнилось. Сначала девятичасовой перелет — добрались до Хабаровска. Сколько впечатлений: величавый Амур, беседа с тигроловом, встреча с местными писателями, диковинный подарок — женьшень, горестные рассказы о том, что плохо берегут природу… Отсюда поездом в портовый городок Находку, чтобы погрузиться на теплоход «Байкал».
Плыли не скучно. То штормик зацепил. То вблизи Японии американский военный самолет стал облетывать их близкими нахальными кружениями. Тогда несколько веселых пассажиров улеглись на верхней палубе буквой «Т» — посадочный знак. Самолет тут же ушел восвояси.
Еще и берег далеко, а несколько катеров с журналистами подвалило к борту. Один из них поддел Шолохова: «Мы слыхали, что вы не любите журналистов». Ответил: «Миф. Я сам в молодости был журналистом».
Почти месяц пробыли в этой стране. Шумный Токио, и этим схожий с Нью-Йорком, неповторимые своим тщательно сохраняемым средневековьем Киото и Нара, промышленный гигант Осака, необычные для русского погляда деревушки… Встреча в скромном сельском клубе с писателем Сибуйя — основоположником новой литературы с темами крестьянской жизни; рассказал, что свою первую книгу писал под влиянием Тараса Шевченко. Встреча с престарелым писателем Гоинти Масимо в Киото. Старик своей завидной энергией «замучил» гостей экскурсией и по пригородным горным тропкам, и по улочкам с древними храмами. Шолохов сказал ему на прощание: «Масимо-сан, ваш Киото самый красивый город…» Как же он расплылся в ответной благодарности, и были его прощальные поклоны не чопорной традицией. В Гийфу видели ночной праздник на ладьях по реке, которая так заманчиво отражала по-японски изысканный фейерверк. В каком-то городке дали гостям возможность свободно побродить по длинным рядам сувенирных лавочек — народное искусство! Поразила одна продавщица. Узнала, кто приценивается к какой-то там игрушке, и попросила разрешения отлучиться. Через минутку появилась с книгой Шолохова на японском — попросила автограф. Он узнал, что в Токио запустили в просмотр советский фильм «Поднятая целина». С интересом пошел в театр знакомиться с труппой, которая поставила пьесу с переложением его романа о коллективизации. И в книжных магазинах полно шолоховских изданий с иероглифами. Пояснили ему: с весны продается «Тихий Дон» в новом переводе. Ему даже такое рассказали: его сочинения готовятся для слепых — со шрифтами Брайля.
Кто бы подсчитал, сколько случилось новых знакомств — политики, дипломаты, писатели, издатели, литературоведы, переводчики, студенты…
Журналисты-обозреватели выделили из десятков интервью с Шолоховым несколько высказываний:
«Я глубокий сторонник общения, культурного обмена… К японскому народу у нас очень доброе отношение…» Выходит, он против «железного занавеса».
«Мне думается, что японская литература сейчас на подъеме. Это очень радует не только меня… Радует также рост молодых японских литераторов, литературной смены».
«Задача писателей способствовать облагораживанию человеческих душ…» Знать, уловил, как набирает свою тупую антидуховную мощь наглая масскультура.
Когда вернулся домой, поделился наиважным: «Японцы — эстеты во всем, видны большой труд и высокое чувство прекрасного… Надо учиться у них организации труда, дисциплине и порядку на производстве… К Советскому Союзу народ Японии относится хорошо, настроен против войны. Самурайский дух с волчьим порывом к захватам чужих земель сменился национальным патриотизмом».
Ему особенно запомнилось, как в одном маленьком городке девочка-школьница пять часов ждала у храма его, иноземца, чтобы заполучить автограф на книге.
…Побывал в Ростове и там не увернулся от интервью одному журналисту, на этот раз из Америки. Беседа напоминала сражение опытных фехтовальщиков. Вот кое-что из нее.
— Ваш взгляд на события во Вьетнаме?
Шолохов знал о неправедной агрессии США против этой страны:
— Мой взгляд мало чем отличается от официального… Американцам пора убираться…
— Ваши впечатления о Японии?
— Японцы хорошо работают.
— Какие зарубежные писатели производят на вас большое впечатление?
— Мне нравится Хемингуэй.
— Кто лучше из поэтов, Вознесенский или Евтушенко?
— Я не задумывался.
— Перед кем больше писатель ответственен, перед искусством или обществом?
— Перед обществом. Он служит обществу.
Через несколько дней выехал с Марией Петровной в дальнюю дорогу — неукротимо манил Братанов Яр с его вольно-раздольными рыбалкой и охотой. Но вернулись на удивление быстро. Признался: «Жара и комарье замучили». Раньше о такой капитуляции он и подумать не смог бы.
Снова поехали туда в августе. Ему кто-то на дорогу охотничье пожелание: «Ни пуха ни пера!» Он: «Еду работать над „Они сражались за родину“».
…Стол для работы и весельная будара для отдохновений.
…Строка за строкой и одновременно вожделенные лещи, окуни, красноперки и сапа; о сазане мечтать не моги — жители уверяли, что начисто исчез.
Местный люд скоро убедился — писатель мастак на рыбарство. Блюл даже заповедь, что в этом увлечении без «подначек» нельзя. Однажды он оставил домашних на берегу с удочками, а сам уплыл. Прошло время, смотрят — возвращается. Гребет не часто, но мастеровито. Научен беречь силы. Подплыл, усмотрели его добычу — всего-то десяток с небольшим окуньков, а у них-то в садках полно! И началось подтрунивание. Он в ответ:
— Я таких, как вы наловили, выбрасывал…
— Так ваши окуни не крупнее наших.
— Ну, я этих придержал на всякий случай: вдруг вы ничего не поймаете, останемся без ухи.
Через время всех обставил — взял сазана почти пуд весом. Знатоки ахнули. Для Приуралья такой трофей сказочное везение.
Дополнение. Острая тема затронута в этой главе: Шолохов и два писателя — Ю. Даниэль и А. Синявский. Она не забыта и используется недругами для осуждения вёшенца. Известный поэт Евг. Евтушенко много всякого — бездоказательно плохого — напечатал о Шолохове (после его кончины). Правда, в 2004-м попросил через «Литературную газету» «не шить ему шолоховоненавистничества». Но все-таки оставил за собой право «не уважать» вёшенца за то, что он призвал, по выражению поэта, «к расправе» над диссидентами.
Для всестороннего разбора этой темы не обойтись без одного важного вопроса: по каким соображениям писатель их осуждал? Не для оправдания, но для пояснения.
Перед кончиной он открыл сыну причину того, почему не поддержал «инакомыслящих»: «Ну, завоевал кто-то популярность в узком круге своих единомышленников… И начинает ему казаться, что еще немного, и все люди принесут к его ногам в жертву все, что им в этой жизни дорого; все свои привязанности, традиционно сложившиеся обычаи, ценности… Людям, берущимся быть судьями, учителями и вождями народа, ох, как не мешало бы подумать, что поведут-то они за собой народ не безлюдной пустыней, а дорогой, которая у жизни одна…» Добавил: «Пусть жизнь идет своим чередом. И все новое должно „встроиться“ в ее ход. Борьба борьбой, но она не должна ломать общее направление жизни. Не против, не лоб в лоб. У нас же борьба похожа на два состава, пущенные друг против друга…»
Можно принимать или отвергать такие соображения, но знать их надо, чтобы не упрощать сложную тему. При этом для более полного понимания его позиций полезно проследить последующее осмысление в обществе роли диссидентства в истории.
В моем «шолоховском досье» первым значится высказывание (1990 г.) адвоката Дины Каминской. Она прославилась тем, что добровольно стала защитником в суде целой группы диссидентов. Со знанием дела размышляла: «Мне казалось, что некоторых из них слишком увлекает сам азарт политической борьбы… Они недостаточно терпимы к мнениям и убеждениям других… Помню, как после одной такой беседы я, вернувшись домой, сказала мужу: „Знаешь, они, конечно, очень достойные и мужественные люди, но когда я подумала, что вдруг случится так, что они окажутся у власти, — мне этого не захотелось“» (Знамя. 1990. № 8. С. 100).
Ей вторила из эмиграции Мария Розанова, замечательная публицистка. Высказывалась так о Даниэле и Синявском: «Узок был круг этих революционеров и страшно далеки они от народа…» (Новый мир. 2003. № 8. С. 212–213).
Потом высказался писатель Владимир Максимов, редактор эмигрантского антисоветского журнала «Континент». Он воссоединил свое мнение с позицией другого эмигранта, Александра Зиновьева — известного философа и писателя, и заявил в 1994 году: «Лучше всех сказал Александр Зиновьев: „Метили в коммунизм, попали в Россию“. Я вынужден пересмотреть свою собственную диссидентскую деятельность, по-иному смотрю и на издание журнала…» (Литературная газета. 2005. № 11).
Прошло 14 лет с начала перестройки — эпоха! Авторитетный литератор Игорь Золотусский обнародовал свои размышления об ответственности либеральной интеллигенции за извращения реформ: «Сегодня элита жестко сосредоточилась на собственных нуждах, далеких от нужд большинства. Мы сделались свидетелями свирепого эгоизма „избранных“». И вынес приговор тем, кто попустительствовал беде: «Каин, Каин, что же ты сделал с братом своим?» (Литературная газета. 2005. № 32–33).
В 2005 году, к 20-летию перестройки, фонд, который возглавляет первый и последний президент СССР М. С. Горбачев, обнародовал доклад. В нем важный пассаж — как он оценивал итог деятельности тех диссидентов, которые стали перестройщиками: «Авантюристическое крыло демократического движения внедряло в общественное движение тезис о том, что государство в России и Советском Союзе — по определению враг демократического процесса. В результате сложилась ситуация, когда нарушение законов становилось нормой, а реальное влияние в экономике стали оказывать мафиозные группировки, заинтересованные в криминальном разделе государственной собственности» (Российская газета. 2005. № 40).
Кому-то не понравится эта стыковка цитат. Но этот мой замысел не для того, чтобы хулить порывы диссидентов. Важно показать, что никуда не деться от неумолимых законов политики: вздымая руку с тяжелым молотом, предугадай — во благо или на погибель, на строительство направлен твой удар или на разрушение.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.