Глава 3 Только вперед

Глава 3

Только вперед

В сентябре 1949 года Борис Николаевич поступил в Уральский политехнический институт (УПИ) в Свердловске, путь до которого составлял 16 часов езды на поезде, идущем через Молотов (прошлую и будущую Пермь) и Уральские горы дальше в Сибирь. Свердловск он выбрал потому, что в Молотовской области не было технических институтов, а на Москву и Ленинград, главные центры высшего образования, он замахнуться не решился[193]. В отличие от своих родителей и деда с бабкой по материнской линии, которые в более позднем возрасте вернулись из Березников в Бутку, Борис сразу принял городскую жизнь. Тридцать шесть лет он пробыл свердловчанином — в три раза дольше его жизни в Березниках — и 22 года прожил в Москве.

Ранее Свердловск именовался Екатеринбургом и в настоящее время опять носит свое историческое название. Город находится в восточных предгорьях Среднего Урала на берегах реки Исеть, перегороженной множеством плотин, которые образуют водохранилища и пруды. Екатеринбург был основан в 1723 году историком-«солдатом» Василием Татищевым, присланным на Урал кумиром Ельцина, Петром I, для разведки месторождений руды, строительства шахт и металлургических заводов. Татищев назвал новый город в честь Екатерины I, второй жены царя. До революции 1917 года Екатеринбург играл значительную роль в горнодобывающей (железо, золото и драгоценные камни) и тяжелой (металлургия и машиностроение) промышленности, был важным транспортным (Транссибирская магистраль), образовательным (Уральский горный институт) и административным центром, но его затмевали уральские губернские центры Пермь, Оренбург и Уфа. В 1918 году именно в Екатеринбурге расстреляли последнего русского царя Николая II, его жену Александру и их пятерых детей. В 1923 году новая власть сделала Екатеринбург «столицей» Урала вместо Перми, которую сочли городом более буржуазным и отсталым[194]. В 1924 году Екатеринбург был переименован в Свердловск в честь большевика Якова Свердлова, жившего здесь до революции и известного тем, что он отдал приказ о расстреле Романовых. Более компактная Свердловская область была образована в январе 1934 года. Окончательные границы ее определились в 1938 году после отделения Пермской области. За исключением небольшого «выступа» на юго-западе, вся она располагается восточнее Уральского хребта.

Местные коммунисты активно добивались государственных вложений в металлургическую промышленность и в 1930 году предложили план «Большой Урал», по которому Уральская земля (и, естественно, Свердловск) должна была стать мотором советской тяжелой промышленности вместо юго-востока Украины[195]. План так и не осуществился, но основная задумка, заключавшаяся в том, чтобы обрабатывать уральские металлы с использованием коксующегося угля, доставляемого из Западной Сибири и Казахстана, была реализована. Сталинские пятилетки стимулировали развитие региона. «Куда ни поедешь, — вспоминал Леонид Брежнев, который в те годы работал в Свердловске и поблизости от него, — везде встают перед глазами фабричные трубы и дымки над ними»[196]. Современные доменные печи изменили облик построенного в XVIII веке Верхне-Исетского завода в Свердловске и Демидовского завода в Нижнем Тагиле, втором по значению городе области, превратив их в современные предприятия, бесперебойно вырабатывающие чугун и сталь. Новые заводы давали стране медь, никель, алюминий и титан. В 1933 году в Свердловске открылся Уралмаш — Уральский машиностроительный завод, крупнейшее машиностроительное предприятие в СССР, поистине «завод заводов», производивший оборудование для горной, нефтедобывающей, обрабатывающей и строительной промышленности. В 1936 году в Нижнем Тагиле начал работать Уралвагонзавод — Уральский вагоностроительный завод, позволивший Советскому Союзу наладить собственное производство железнодорожных вагонов. К концу 1930-х годов Уралмаш и многие другие заводы были переориентированы на производство военной продукции. В 1941–1942 годах эвакуация сюда заводов из прифронтовых городов еще больше повысила значимость Свердловска, а городская промышленность стала еще более милитаризованной[197]. Уралвагонзавод, объединенный с эвакуированным харьковским предприятием, стал лидером по производству танков на советской территории, Уралмаш был также конвертирован для производства танков, гаубиц и самоходных артиллерийских установок. Два вышеперечисленных завода и челябинский «Танкоград» в 1942–1945 годах собирали все тяжелые, а также 60 % средних танков для Красной армии. Конверсия военного производства в гражданское после 1945 года происходила с перебоями. Во время холодной войны, надежно скрытые от глаз иностранцев, на Урале укоренились отрасли военно-промышленного комплекса, основанные на высоких технологиях, такие как атомная энергетика и ракетостроение.

Население областного центра стремительно росло в соответствии с ростом потребности в продукции тяжелой и военной промышленности. В 1929 году в Свердловске жило 150 тысяч человек, в 1939-м — 426 тысяч, а к середине века уже 600 тысяч. Безземельные крестьяне, составлявшие большинство свердловчан, жили в заводских домах на окраинах города столь же неустроенно, как это было в Березниках. Центр Свердловска представлял собой совершенно иной срез советской действительности. Американский историк австралийского происхождения, которая побывала там в 1990 году, когда это позволили иностранцам, сказала, что, несмотря на промышленный пейзаж и разруху на окраинах, деловая часть Свердловска напомнила ей викторианский Мельбурн — «солидный, почтенный, уважающий себя город»[198]. Когда в 1949 году здесь сошел с поезда прибывший из Березников Ельцин, в Свердловске еще сохранились дома XVIII–XIX веков и постройки конструктивистов-авангардистов 1920-х годов, соседствовавшие с помпезными официальными зданиями и элементами утонченной городской жизни — оперным театром, концертным залом, киностудией, университетом и филиалом Академии наук СССР. Во время войны сюда перевели множество культурных и научных учреждений из Европейской России. Многочисленные художники, актеры, музыканты и ученые остались в Свердловске, и отчасти поэтому еврейская община этого города оказалась одной из самых больших в России[199]. Для деревенского парня, только что выбравшегося из бараков на Ждановских Полях, эта среда была совершенно невиданной и вдохновляющей.

УПИ, созданный в 1920 году, был по репутации лучшим институтом подобного рода на Урале и одним из лучших в стране. В 1949 году здесь обучалось 5 тысяч студентов. На факультетах готовили специалистов как для гражданских профессий, так и для работы в секретной сфере обороны[200]. Строительный факультет располагался в главном здании института на проспекте Ленина, выполненном в стиле сталинской готики, а студенческий жилой район («Втузгородок») — в восточной части Свердловска. На факультете готовили инженеров-строителей, архитекторов и градостроителей. В 1930-х годах сюда направляли рабочих, отобранных партячейками и профсоюзами без учета образовательного уровня; некоторые студенты не знали даже арифметики. Во время войны они, не окончив курса, сотнями отправлялись на фронт или на военные заводы, а в главном общежитии разместили госпиталь. После войны в институт стали принимать по результатам экзаменов; абитуриенты обязательно должны были пройти школьный курс по математике и физике. Теперь уже студенты без всяких перерывов учились вплоть до диплома. Среди профессоров поощрялась научная деятельность и работа с аспирантами. В каждом выпуске УПИ было несколько сотен студентов из восточноевропейских стран, входящих в новый советский блок, а также из стран Восточной Азии[201].

Вступительные экзамены, сданные Ельциным в августе 1949 года, считались относительно легкими, поскольку на стройфакультете не сдавали химию — не все студенты проходили этот предмет в средней школе, хотя в Пушкинской школе химию преподавали. Борис был обязан продемонстрировать умение плавать на дистанцию 25 м и пробежать стометровку на время; ни то ни другое не представляло для него сложности.

Ельцин окончил институт в июне 1955 года по специальности «промышленное и гражданское строительство» вместе с еще 48 выпускниками (всего 33 мужчины, 16 женщин) этой кафедры. Первоначально планировалось, что он получит диплом в 1953 году, но в 1951 году приказом Министерства образования курс обучения во всех советских технических институтах продлили с четырех до пяти лет с целью повышения квалификации инженерных кадров. Весной 1952 года Ельцину пришлось взять академический отпуск по болезни (ангина и ревматическая лихорадка) и прервать обучение на третьем курсе. Он восстановился в институте осенью и окончил третий курс в 1952–1953 годах. В программе обучения особое внимание уделялось математике, физике, материаловедению, почвоведению и черчению. Обязательные для посещения лекции и семинары продолжались семь-восемь часов в день. По окончании курса студенты готовили дипломный проект.

Студенты дневного отделения УПИ получали мизерную стипендию в размере 280 рублей в месяц — столько стоила пара ботинок, зато им не приходилось платить за обучение и общежитие, и Ельцин впервые поселился в доме, оборудованном водопроводом и канализацией. В институтской столовой вполне прилично готовили, а если были деньги, то можно было пообедать в фешенебельном кафе, где посетителей обслуживали официантки в накрахмаленных белых фартуках и наколках. Отмена продовольственных карточек и эйфория «духа победы», которую подкрепляли военнопленные, работавшие в Свердловске, вселяли в студентов оптимизм. «Была какая-то уверенность в будущем, в том, что все будет нормально, — вспоминал однокашник Ельцина. — Трудные условия… выработали какое-то определенное отношение к жизни, не слишком высокую требовательность, может быть. То есть мы довольствовались малым»[202]. 15 % учебного времени отводилось на занятия на военной кафедре (Ельцин был танкистом), а 20 % — на изучение марксистско-ленинской идеологии. Ельцин продолжил заниматься немецким языком. Толку от этих занятий было мало — в партийной анкете в 1960-х годах Борис указал, что может читать и переводить со словарем, но на слух не мог отличить немецкий от английского[203].

Хотя сталинская политика мало затрагивала студенческую жизнь в УПИ, так было не всегда. В 1949–1950 годах развернулась ксенофобская кампания против «безродных космополитов» — читай, евреев, и в результате несколько студентов-евреев были исключены из института, кое-кого выгнали из общежития[204]. В 1953 году за неуважительные высказывания о Сталине был арестован 20-летний студент-комсомолец В. Л. Окулов. В апреле 1953 года его признали виновным в антисоветской агитации и пропаганде и приговорили к году тюремного заключения[205]. 9 марта 1953 года, в день похорон Сталина, в УПИ был объявлен траур: занятия отменили, и студенты и преподаватели собрались перед главным зданием, где слушали восхваления в адрес диктатора[206]. Немало присутствующих плакали. Впрочем, у студентов УПИ существовала одна возможность позволить себе довольно рискованные шуточки. Для этого в институте была стенгазета «БОКС» («Боевой орган комсомольской сатиры»), печатавшая без цензуры карикатуры и эпиграммы.

Первые несколько лет в институте Ельцин проходил в одном наряде, который лучше всяких слов выдавал его происхождение: кирзовые сапоги, грубые шерстяные брюки и вельветовая куртка. Родители помогали ему деньгами и присылали картошку и другие овощи со своего огорода. Позволить себе пообедать в кафе Борис мог лишь раз в месяц. Чтобы иметь хоть какие-то карманные деньги, он разгружал вагоны и брался за любую работу, а летом отправлялся на оплачиваемую практику. Пуританство, усвоенное им в Березниках, постепенно ослабевало. Ельцин держал пари, что целый год не будет ругаться, и всегда выигрывал, однако пиво и водку в умеренных количествах он начал пить. Общительный, он любил делать широкие жесты и подарки (насколько позволял его бюджет). Он был душой любой компании, весельчаком, организатором всех «комсомольских свадеб» — многие советские студенты, которым едва ли исполнилось двадцать лет, вступали в брак за год-два до окончания института. Чтобы произвести впечатление на знакомых, Борис как-то раз одетым нырнул в плавательный бассейн. Во время студенческого путешествия на пароходе по Каме он подбил троих приятелей выступить вместе с ним с танцем маленьких лебедей из «Лебединого озера». Студенты блистали в белых трико, пачках из полотенец и марлевых головных уборах[207].

Младшекурсники жили по восемь человек в комнате, старшекурсники — по пять. Совместное образование способствовало близкому общению с противоположным полом. Ельцин был влюблен в Маргариту Ерину, студентку из Березников, которая занималась фигурным катанием. Он попросил своего друга Михаила Устинова помочь Ериной на производственной практике. «Миша так старательно выполнял просьбу друга, что… сам влюбился в Риту и опередил Бориса». Роман между Устиновым и Ериной привел к тому, что они поженились в начале 1952/53 учебного года. «Бориса пригласили на свадьбу. Поздравляя молодых, он то ли в шутку, то ли всерьез сказал Устинову: „Эх ты, друг! Я тебе поручил Риту стеречь, а ты что?!“»[208]

В ноябре 1952 года Ельцин и пять его однокашников (трое студенток и двое студентов) объединили средства и создали коллектив взаимопомощи, который ради смеха окрестили колхозом «Шкодник». Борис, которому принадлежала эта идея, возглавил организацию; все члены несли определенную ответственность. Они подписали «устав», согласно которому обязывались подменять друг друга на лекциях, совместно покупать продукты и готовить еду, каждую неделю ходить в кино или на спортивные мероприятия, раз в неделю посещать баню (мальчики пьют пиво, девочки — советское шампанское) и вместе отмечать праздники и дни рождения. Не считая некоторых изменений в составе, шестерка не расставалась до окончания института. Все они приехали издалека и не могли рассчитывать на родительские огороды, поэтому основная деятельность «Шкодника» была связана с питанием. Чтобы сэкономить, студенты не завтракали, использовали студенческие талоны, которые позволяли не тратить много денег на обеды, а ужин готовили на кухне в общежитии из продуктов, купленных в складчину[209].

За «сангигиену» в «Шкоднике» отвечала Наина Иосифовна Гирина, родившаяся 14 марта 1932 года и в 1950 году поступившая на стройфакультет УПИ (ее специализацией было водоснабжение и технология воды). При крещении Наина получила имя Анастасия, родные и знакомые звали ее Наей. Наина была старшей из шести детей в казацкой семье, жившей в Оренбурге, на Южном Урале (отец работал в службе охраны на железной дороге). Гирины соблюдали некоторые православные традиции. Мать Наины хранила небольшие иконы, зажигала перед ними свечи, а на Пасху красила яйца, пекла куличи и готовила творожную пасху; бабушка научила девушку двум молитвам, которые она читала в тяжелые моменты. Поначалу Наина хотела выбрать профессию врача, в СССР считавшуюся скорее женской и не приносившую особых доходов, но решила учиться на инженера, что сулило более высокий статус и сферу деятельности, где преобладали мужчины. На занятия она приходила одетой не лучше Ельцина: у нее было всего два платья и фланелевый тренировочный костюм, сшитый матерью[210]. В 1951–1952 годах Ельцин и Гирина вместе посещали кружок бальных танцев, где учились танцевать вальс, танго и фокстрот. Их роман начался в 1953 году. Наина «отличалась дружелюбием, приветливостью, чистоплотностью, всегда аккуратно одета и причесана. Ее нельзя было вывести из себя, и все конфликты в женском коллективе… она могла погасить. Могла „пожертвовать“ часом лекции в институте, чтоб прийти на занятия привлекательной»[211].

Ельцин сохранил идиллические воспоминания о духе товарищества и «кружащем голову романтизме», царившем в политехническом институте. «Такой фантастической энергии — на фоне полуголодного, аскетичного, почти казарменного существования — я потом не припомню»[212]. В УПИ Ельцин нашел не только будущую жену, но и друзей на всю жизнь. В 1960 году однокашники с семьями вместе провели летний отпуск и повторяли такую поездку каждые пять лет.

Ощущаемый Ельциным прилив энергии отражался на его учебе: он получал почти одни только четверки и пятерки. В студенческом сообществе он славился способностью вовремя подготовиться к экзаменам и контрольным работам. «Он учился… несколько странно — урывками, запоями, что ли. За считаные дни интенсивных занятий ему удавалось освоить огромный объем информации, а затем наступал длительный перерыв, что совсем не нравилось преподавателям»[213]. Этот подход был прообразом его стиля работы на посту Президента России сорок лет спустя.

Проделки и битвы с учителями, свойственные Ельцину в Березниках, остались в прошлом. Стычка Ельцина с преподавательницей политэкономии, коммунисткой Савельевой (студенты прозвали ее Совой), казалась пустяком по сравнению с его прошлыми поступками. Борису скорее не нравилась ее манера преподавания, чем консерватизм лекций. Тройка по ее предмету не позволяла ему окончить курс с отличием, но Борис отказался пересдавать экзамен, чтобы получить более высокую оценку[214]. Ельцин часто пропускал занятия из-за спорта и других увлечений, но его друг, староста группы Юрий Полузадов, который отчитывался перед деканатом за посещаемость, прикрывал его. Однажды в сентябре их обоих лишили стипендии за то, что они не сдали вовремя отчет с летней практики[215]. В «Исповеди на заданную тему» Ельцин допускает, что некоторые преподаватели относились к нему придирчиво, не одобряя чрезмерного увлечения спортом. Вспоминает он не Савельеву, а Станислава Рогицкого, заведующего кафедрой строительной механики. На экзамене по теории пластичности Рогицкий предложил Борису отвечать без подготовки, потому что такому великому спортсмену незачем готовиться, и не позволил ему пользоваться конспектами. Ельцину пришлось непросто, и они «долго сражались». Однажды Ельцин решил сложную математическую задачу, которую, по словам Рогицкого, студенты не могли решить десять лет. Профессор «воспылал любовью» к одаренному студенту, о чем тот тепло написал в воспоминаниях, но на экзамене все же поставил Борису четверку, а не ожидаемую пятерку. Как и в случае с Савельевой, Ельцин отказался пересдавать экзамен[216].

На кампусе Ельцин воздерживался от любых политических разговоров, не проявлял политической активности и никогда не говорил о преследованиях своей семьи режимом. Его поведение разительно контрастирует с поведением его будущего соперника, Михаила Горбачева, который был комсоргом в своей сельской школе, на юридическом факультете МГУ стал секретарем комсомольской организации, а в 1952 году, учась на втором курсе, вступил в коммунистическую партию. Ельцин всячески уклонялся от работы в комитете комсомола УПИ, хотя участие в ней было обязательно для каждого, кто собирался работать в аппарате коммунистической партии или системе госбезопасности. В документах комитета его имя упоминается, но всего два или три раза — в связи с его любимым занятием: спортом, в частности с волейболом[217].

В игре Ельцин мог самоутвердиться в том возрасте, когда мальчишеские проделки были уже не к лицу. В березниковской Пушкинской школе он накачал мышцы и укрепил нервы, чтобы компенсировать отсутствие пальцев на левой руке и научиться лучше контролировать кожаный белый мяч. Его страсть к волейболу имела что-то от политики: «Мне нравилось, что мяч слушается меня, что я могу взять в неимоверном прыжке самый безнадежный мяч»[218]. Борису помогал высокий рост и физическая сила. Ему также нравился командный дух, царивший на площадке. В других видах спорта, которыми он занимался (лыжи, десятиборье, гимнастика, бокс и борьба), соревновались отдельные люди, и только в волейболе существовала команда и необходимость координировать действия на компактной игровой площадке. Нужно было проявлять гибкость, дожидаться своей очереди — ведь волейболисты меняют позицию на площадке. Больше всего Ельцину нравилось брать высокие мячи и «гасить» их. Ожидание было ему не по душе, и он так планировал игру команды, чтобы иметь возможность атаковать не только у сетки, но и находясь позади[219]. Еще на младших курсах он участвовал в волейбольных командах стройфакультета и института, был капитаном обеих и тренировал несколько других команд ради дополнительного заработка. В мемуарах он беспечно сообщает, что ежедневно посвящал спорту не менее шести часов, так что на сон, за вычетом времени на учебу, оставалось не более четырех часов за ночь, и это подтверждают его однокашники.

Но изнуряющий режим не проходил даром. В 1952 году из-за перенапряжения Ельцин заболел. «Любимый волейбол чуть не свел меня в могилу в возрасте 21 года», — пишет он в воспоминаниях. Болезнь стоила ему учебного года. Недолеченная стрептококковая ангина привела к воспалению миндалин, суставов и тебезиевых клапанов. Все это лечится пенициллином, но в мемуарах Ельцина мы не находим упоминания ни об антибиотиках, ни о других лекарствах. В больницу он был помещен, только когда температура поднялась до 40 градусов, а пульс участился до 150 ударов в минуту. Врач предписал ему четыре месяца постельного режима для восстановления сердца. Борис сбежал из больницы через несколько дней — спустился из окна по связанным простыням — и уехал к родителям в Березники. Однокашники вспоминали, что еще раньше Ельцин сбежал из больницы, чтобы принять участие в ответственном матче, а потом вернулся с тем, чтобы ускользнуть уже окончательно. После побега из больницы товарищи по команде устроили ему проводы. «Наша команда успокаивала его, обещая писать письма. И мы сдержали свое слово. Каждый день по очереди мы писали ему, все восемь человек»[220].

Скоро Ельцин в свободное от чтения корреспонденции время начал заниматься волейболом в спортивном зале Березников:

«Меня ребята оттащат к скамейке, и я лежу. Это была тупиковая ситуация, думал, не вырвусь уже, так сердце и останется больным и спорта мне больше не видать. Но все равно стремился только в бой и только вперед. Сначала на площадку на одну минуту выходил, потом на две, на пять и через месяц мог проводить всю игру. Когда вернулся в Свердловск, пришел к врачу, она говорит: ну вот, хотя вы и сбежали, но чувствуется, что вы все время лежали не вставая, сердце у вас сейчас в полном порядке. Надо честно признать: риск, конечно, был колоссальный, потому что мог сердце погубить навсегда. Но я считал, что надо его не жалеть, а, напротив, нагружать как следует и клин клином вышибать»[221].

Хотя Ельцину не следует доверять безоговорочно, его болезнь и академический отпуск были вполне реальны, о чем свидетельствуют студенческие документы[222]. Эпизод с врачом говорит о готовности рисковать и пренебрежении собственным здоровьем, что было весьма характерно для него и в дальнейшем.

Давний друг Бориса Яков Ольков вспоминает, что спорт пробудил в Ельцине и другой талант:

«[Роль капитана команды [УПИ] — это первое, так сказать, проявление лидерских качеств. Небольшая команда, но это уже команда… Хороший организатор, он мог зажечь. Как теперь часто используют термин, у него была харизма… Борис был достаточно импульсивный организатор. Мог увлечь и добиться результата… Большая скорость реакции — иногда он быстро принимал там какое-то решение, которое позволяло дело сдвинуть. И если что-то там идет к проигрышу, он мог что-то такое придумать, чтобы все загорелись»[223].

В качестве побочного проекта Ельцин организовал участие своей учебной группы в эстафете УПИ, ежегодно проводившейся в мае. Чтобы весенними утрами поднимать студентов с постели на тренировки, он упросил профессора геологии Николая Мазурова приходить в общежитие со своей трубой и трубить побудку. Борис Фурманов, который поступил на стройфакультет весной 1955 года, а впоследствии работал министром в российском правительстве, вспоминал, как Ельцин рассказывал его группе о прежних победах в эстафете и о «необходимости поддержать честь факультета». «Далеко не всякому человеку, которого слушают и видят впервые, удается произвести впечатление на „массы“ (а нас было человек сто), заставить поверить себе, а затем подействовать на нас по своему желанию»[224].

Как и в Березниках, где он выступал в роли мальчишки-проказника, в УПИ спортсмен и командный заводила Ельцин продолжал развивать качества, которыми он потом воспользуется в политических баталиях. Но пока его поведение было исключительно аполитичным — это отмечают все, кто знал его в то время. Вот что рассказал мне Ольков: «Сказать, что он станет… каким-то политическим вождем или кем-то там, — мне кажется, не было вероятным. Совершенно не виделось этого»[225].

Самое значительное приключение ожидало Бориса во время летних каникул 1953 года. Два с половиной месяца он самостоятельно путешествовал по Волге и Центральной России (тогда он впервые с 1937 года побывал в Казани), Белоруссии, Украине и Грузии. Приятель по институту, который решил его сопровождать, бросил эту затею уже через день. Ельцин (по его собственным словам) ехал на крышах вагонов, выпрашивал еду и играл в «буру» с недавно освободившимися заключенными. Несколько раз его снимала с поездов милиция, спрашивали, куда он едет. «Я говорю, допустим, в Симферополь, к бабушке. На какой улице проживает? Я всегда знал, что в любом городе есть улица Ленина, поэтому называл безошибочно. И отпускали меня…»[226] Уголовники, с которыми он играл в карты, были выпущены из тюрем и лагерей по амнистии после смерти Сталина. Им было запрещено появляться в Москве, так что путь в столицу Ельцин продолжил в одиночку. Он посетил Красную площадь, посмотрел на башни и стены Кремля, Мавзолей с телом Ленина (в то время там лежало и тело Сталина — его вынесли из Мавзолея в 1961 году и похоронили у Кремлевской стены). Войти в Кремль он не мог: крепость была закрыта для посещения до 1955 года. В «Исповеди» Ельцин пишет, что в Запорожье, крупном металлургическом центре на берегу Днепра, он неделю готовил армейского полковника к поступлению в местный политехнический институт, занимаясь с ним математикой по двадцать часов в день. Потом Борис узнал, что его ученик действительно поступил[227].

Осенью 1954 года с Ельциным случилось еще одно мини-приключение во время поездки с волейбольной командой УПИ. Чтобы достать продуктов для недоедающих товарищей, он сошел на станции Лозовая (близ Харькова). На поезд он опоздал, тренер счел его сбежавшим и телеграфировал об этом в Свердловск. Следующая остановка была в Тбилиси. Через два дня после того, как уральская команда приехала в Грузию, в дверь гостиничного номера тренера постучался Ельцин. Выглядел он неважно, но зато привез с собой две здоровенные сумки с продуктами. Опасаясь, чтобы ценный груз не разграбили по дороге, он два дня ехал от Лозовой до Тбилиси на крыше пассажирского вагона[228].

Читая воспоминания Ельцина о коллизиях, которые были у него в УПИ, невозможно не заметить прогрессивное развитие его эго и позитивные изменения отношения к авторитетам. Быстро расправляясь с учебой и пикируясь с Рогицким, он практически не бунтует, сдерживаемый уважением к профессору. Нотка гордости проскальзывает в рассказе о болезни и о побеге из больницы, однако Ельцин не солгал врачу, а просто не стал исправлять ее заблуждение, перехитрив представителей власти без борьбы с ними. Летом 1953 года он путешествует на поезде с освобожденными заключенными и из студента превращается в преподавателя, обучая математике офицера вдвое себя старше. «Полковник засомневался: выдержим ли? Я говорю: иначе за неделю не подготовиться для поступления… А полковник оказался человеком настойчивым, с характером, выдержал тот темп уроков, который я ему задал»[229]. Чтобы проучить других и добиться успеха в мире, где нужно было конкурировать, Ельцин рано научился самоограничению и психологической прочности. «Борис Николаевич много работал над своим характером. Сознательно. В нем поначалу была сильна человеческая чувствительность, и он многое делал себе наперекор, говоря, что надо выдавливать из себя мягкотелость. Если ему хотелось кого-то пожалеть, он делал это наоборот: поддерживал его, но нарочито жестковато…»[230]

На написание диплома у Ельцина остался всего один месяц вместо положенных пяти, потому что семестр прошел в путешествиях с волейбольной командой. «До сих пор не представляю, как мне это удалось, — поражается он в „Исповеди“. — Столько умственных, физических сил я потратил, это было невероятно». Дипломный проект Ельцина был посвящен строительству ковшовой цепи для выгрузки отработанных материалов из угольных шахт и не представлял собой ничего выдающегося. В мемуарах, однако, он пишет, что ему нужно было рассчитать телевизионную башню — проект настолько новаторский, что рассчитывать на помощь преподавателей и студентов не приходилось. Только уральская самостоятельность помогла справиться с задачей. «Тогда их [телевизионных башен] почти не было, поэтому до всего нужно доходить самому. …Тема новая, никому не известная — чертишь сам, расчеты делаешь сам, все от начала до конца — сам»[231]. Была ли эта ошибка умышленной или неосознанной[232], но Ельцина всегда привлекали футуристические проекты, и в особенности зарождавшееся телевидение, которому в будущем было суждено сыграть важную роль в его политической жизни. Когда в 1980-х годах он возглавлял областную партийную организацию, то добился строительства в Свердловске телевизионной башни, неподалеку от городского цирка. В 1990 году работы прекратили, возведя только коническую бетонную колонну высотой 220 м. Запланированный ресторан и металлический шпиль построить так и не удалось. По плану высота свердловской башни должна была достигать почти 400 м, что сделало бы ее шестой или седьмой по высоте в мире[233].

Выпускников советских университетов и институтов распределяли на работу прямо в учебных заведениях, и сменить место работы по собственной воле они могли только через два-три года. Год выпуска Ельцина стал последним, когда многих молодых инженеров, в том числе и студентов УПИ, распределяли на стройки ГУЛАГа, который был распущен к 1956 году. Ельцину повезло — эта чаша его миновала. Перед тем как приступить к работе, он десять недель провел, играя за волейбольную команду УПИ в Тбилиси, Ленинграде и Риге. В сентябре Ельцин вышел на работу в Нижне-Исетское строительное управление в Свердловске. Назначение служило хорошим предзнаменованием. Новое руководство страны было преисполнено решимости изменить ситуацию в строительной отрасли, где на протяжении десятилетий царил застой, применялись устаревшие методы и работали неквалифицированные кадры и заключенные. После смерти Сталина был взят курс на то, чтобы подбирать подготовленную рабочую силу, обеспечить эффективное управление и капитальные вложения и таким образом стимулировать строительство заводов и городов. При Хрущеве и Брежневе строительная промышленность расцвела.

Диплом УПИ дал Ельцину право стать мастером на стройке. Но он предпочел целый год осваивать строительные профессии, работая рядом с теми, кем затем ему предстояло руководить. Некоторые исследователи считают, что это решение было продиктовано финансовыми соображениями, так как молодые инженеры в Советском Союзе получали зарплату ниже, чем строительные рабочие[234]. Они ошибаются: Ельцин в роли ученика получал меньше, чем мог бы заработать на должности мастера. Основным мотивом стала все та же самостоятельность. Во время учебы в УПИ студенты приобретали лишь слабое представление о «реальной жизни производства». Еще хуже была зависимость от мнения других работников. «Я точно знал, что мне будет очень трудно, если любой бригадир с умыслом или без умысла сможет обвести меня вокруг пальца, поскольку знания его непосредственно связаны с производством»[235]. За год Ельцин в надлежащем порядке освоил двенадцать рабочих профессий — плотника, каменщика, бетонщика, маляра, оператора строительного крана и т. п. Он участвовал в сооружении заводских цехов, квартир и школ. Работа была грязной и опасной, но, как и в Березниках, он и в Свердловске не бежал от опасности. В «Исповеди на заданную тему» Ельцин рассказывает о падении со строительных лесов, о том, как чуть было не погиб на железнодорожном переезде, где застряла его машина, о том, как был вынужден останавливать внезапно пришедший в движение башенный кран.

Мастером в строительном управлении Ельцин стал в июне 1956 года. С этого момента он ступенька за ступенькой поднимался по организационной лестнице: в июне 1957 года стал прорабом, в июне 1958 года — старшим прорабом, в январе 1960 года — главным инженером СУ-13, а в феврале 1962 года — начальником СУ-13. Первый осуществленный им проект, который был завершен к празднику 7 ноября 1957 года, — пятиэтажный жилой дом на улице Грибоедова, на юго-восточной окраине Свердловска. Дом предназначался для рабочих Уралхиммаша. В 1957–1958 годах, завершив строительство камвольного комбината, который несколько лет стоял недостроенным и постепенно расхищался, он вернулся к жилищному строительству. Москва считала жилье политическим приоритетом, обусловленным необходимостью укреплять авторитет партии среди населения.

В сталинские времена строительство жилья для масс отнюдь не было задачей первостепенной важности; предпочтение отдавалось служебным помещениям и роскошным квартирам, предназначавшимся для элиты. Война и последовавшие за ней колоссальные ассигнования в ВПК только обострили дефицит жилья. Дом на улице Грибоедова был построен во время первой волны идеологии потребительства в советском строительстве. Новые отдельные квартиры в домах, которые в народе прозвали «хрущобами», строились по типовым проектам. Удобства здесь были минимальными, но это был большой шаг вперед от бараков и коммунальных квартир, давший семьям автономное пространство для хранения и преумножения своего добра и кухню, где можно было разговаривать, смеяться и плакать, не боясь чужих глаз. За один строительный сезон удавалось построить не больше пяти этажей. По правилам в таких домах не предусматривались ни лифты, ни мусоропроводы. К началу 1960-х годов во второй волне новых проектов появились «коробки», более высокие дома из железобетонных блоков, возводимые, как правило, на окраинах городов, а площадки под них расчищали бульдозерами. Единый производственный цикл предусматривал все — от замешивания цемента до закрепления дверных ручек и кухонных раковин[236].

В июне 1963 года Ельцин был назначен главным инженером Свердловского домостроительного комбината, ведущего предприятия, занимавшегося жилым строительством в городе. В декабре 1965 года он уже стал директором ДСК. «Он просто знал, — вспоминает Наина Ельцина, — что он должен расти, если на том поприще, где он работал, становилось скучно. Вот он был начальником строительного управления, ему же там было скучно работать. Он же сделал все, что мог сделать. Ему нужен был больший объем работ»[237]. Новая, самая заметная в городе должность, связанная с народным благосостоянием, на время удовлетворила эту потребность. «Быть „первым“ — наверное, это всегда было в моей натуре, — писал он в „Записках президента“, — только, может быть, в ранние годы я не отдавал себе в этом отчета»[238]. Через десять лет после окончания политехнического института, когда ему было уже за тридцать, и он сам, и все, кто его окружали, это поняли.

В личной жизни Ельцина тоже произошли существенные перемены. В 1956 году он перестал играть в волейбол, ограничившись тренерской работой в местной женской команде. В том же году его институтская возлюбленная Наина Гирина, уехавшая после окончания учебы в Оренбург, вернулась в Свердловск, и 28 сентября 1956 года они с Борисом поженились. Свадьбу праздновали в местном Доме крестьянина, собрали 150 человек. Борис преподнес Наине медное обручальное кольцо, позаимствованное им у деда Старыгина. Золотое обручальное кольцо он подарил ей только в день сорокалетия совместной жизни в 1996 году.

Вскоре молодая пара внесла свой вклад в беби-бум, наблюдавшийся в те годы в СССР: у Ельциных родились две дочери — Елена (август 1957 года) и Татьяна (январь 1960 года). Борис всегда мечтал о сыне, но этой мечте так и не суждено было осуществиться. После рождения Елены супруги соблюдали все крестьянские предписания, чтобы родить мальчика. Под подушку клали топор и фуражку: «Мои друзья, специалисты по обычаям, говорили, что теперь точно родится мальчик. Не помогли все проверенные приметы». Родилась дочка, «очень мягкий, улыбчивый ребенок, по характеру, пожалуй, больше в мать, а старшая — в меня»[239]. Когда девочки были еще маленькими, бабушка Мария Гирина тайно окрестила их в домашней часовне в Оренбурге (православной церкви поблизости не было). Отец ничего об этом не знал. А мать не только знала, но и специально для этого отвезла дочерей в Оренбург. По собственным словам (в интервью со мной в 2007 году), Наина Иосифовна «всегда жила в душе с Богом», хотя и не могла открыто исповедовать свою веру. Как и у Клавдии Васильевны, у нее было несколько маленьких икон, одна из которых стояла возле изголовья ее кровати как талисман из прежней, досоветской, жизни[240].

Сначала молодожены поселились в общежитии Уралхиммаша, откуда переехали в комнату в принадлежавшей заводу двухкомнатной квартире, а в 1958 году — в собственную двухкомнатную квартиру площадью 28 кв. м, с ванной прямо в кухне. Дом стоял рядом со Вторчерметом, заводом по переработке металлолома. На пару с соседями Ельцины завели крошечный ледник. По воскресеньям они вместе готовили любимые блюда Бориса — пельмени, блинчики и торт с орехами. За стол усаживались все вместе и пели народные песни. Ельцины одними из первых в доме купили электрическую стиральную машину. На той же лестничной клетке жил их приятель по институту, и две семьи пользовались машиной по очереди, таская ее из квартиры в квартиру. В 1959 году, когда Ельцин был главным инженером СУ-13, ему выделили машину с водителем. В 1960 году, получив другую двухкомнатную квартиру в поселке Южный, ближе к месту работы Бориса, Ельцины купили свой первый семейный холодильник[241].

Как и большинство советских женщин, Наина совмещала работу (она работала в «Водоканалпроекте», где проектировали системы водопровода и канализации, и доросла до должности главного инженера) с ведением домашнего хозяйства и воспитанием детей. На помощь мужа она не рассчитывала. Не приходилось надеяться и на помощь бабушек, которые могли бы присмотреть за хозяйством, пока она была на работе. Бабушка Гирина жила в Оренбурге, бабушка Ельцина жила дома в Березниках, а начиная с 1962 года — в Бутке. Все денежные и хозяйственные вопросы Борис с облегчением переложил на жену: «Борис Николаевич никогда в жизни не занимался бюджетом семьи и понятия не имел, куда я трачу деньги. Я всегда, гладя его костюм, клала ему в карман деньги, потому что считаю, что каждый уважающий себя мужчина должен иметь в кармане деньги… Он никогда не контролировал меня и самостоятельно покупал только книги»[242].

Борис большую часть времени проводил на работе и не уделял детям особого внимания, хотя, когда девочки учились в школе, он по выходным проверял их отметки и, если они оказывались не сплошными пятерками, мог швырнуть разочаровавший его дневник через всю гостиную. О детстве дочерей он пишет: «Я, честно признаюсь, подробности того времени не помню. Как они пошли, как заговорили, как в редкие минуты я их пытался воспитывать, поскольку работал чуть ли не сутками, и встречались мы только в воскресенье, во второй половине дня».[243] Уже на пенсии Наина Иосифовна откровенно рассказала журналистам о своем отношении к неравенству между супругами: «Если женщина вышла замуж, родила детей, то должна многим жертвовать… Потому что ведь редко можно ожидать, чтобы мужчина чем-то пожертвовал ради семьи. Для мужчин главное — работа. Я всегда старалась делать так, чтобы в семье было спокойно». Она не отрицала, что и сама уделяла детям меньше внимания, чем должна была, разрываясь между семьей и работой. Друзья обвиняли ее в небрежении материнскими обязанностями. «На работе они шутили: „Ты их по телефону через улицу переводишь“»[244]. Когда требовала работа Бориса Николаевича, о комфорте семьи забывали. После рождения Татьяны семья некоторое время жила в своей первой трехкомнатной квартире на юге города, но в 1965 году перебралась в двухкомнатную, откуда ему было удобнее добираться до строительных площадок. Через несколько лет после этого Ельцины переехали в светлую, солнечную трехкомнатную квартиру на улице Воеводина, в центре города. За первые 12 лет своего брака Борис и Наина называли домом семь различных мест[245].

Ельцин проявлял любовь и заглаживал вину романтическими подарками и праздниками. Наина, писал он, «любит мои сюрпризы». Когда в 1957 году родилась Елена, Борис послал жене в роддом букетик цветов и записку со стихами (Елена родилась в Березниках, где свекровь могла помочь ей с пеленками). С удовольствием он вспоминает, как девочки «визжали от радости», когда он заехал за ними в 11 часов вечера, чтобы отправиться на день рождения к другу[246]. Домашним хотелось бы видеть мужа и отца дома почаще. Когда Елена и Татьяна были маленькими, супруги проводили летний отпуск на одном из курортов на Кавказе, а девочки оставались с родителями Ельцина в Бутке. С 1930-х годов деревня стала больше и солиднее, хотя в 1962 году и потеряла статус районного центра, уступив его Талице. В 1950-х годах здесь открылась ковровая мастерская, маслобойня и производство крахмала. В колхозе разводили свиней. Возвращаясь за детьми, Борис и Наина зачастую проводили в Бутке целую неделю, косили сено и собирали грибы и ягоды[247].

Более масштабный резонанс в жизни Ельцина вызвало другое событие. В марте 1960 года он подал заявление и был принят кандидатом в члены КПСС. Членом партии он стал 17 марта 1961 года, когда ему выдали партбилет за номером 03823301. В хрущевскую оттепель родственникам бывших политзаключенных и ссыльных было позволено вступать в партию, следовать партийной дисциплине и считаться образцовыми гражданами. В 1990 году Ельцин написал в автобиографии, что «искренне верил в идеалы справедливости, которые несет партия, так же искренне вступал в партию». Эта фраза подчеркивает верность долгу и идеалам и, главным образом, тому идеалу, который он, как политик, провозгласил в 1980-х годах — справедливость для всех и отказ от привилегий. В мемуарах Ельцин попытался показать, что даже в то время не все коммунисты были такими же искренними, как и он. На партсобрании, где его принимали в партию в 1961 году, главный бухгалтер СУ-13, с которым у Бориса были разногласия по работе, задал ему лицемерный вопрос о том, в каком томе и на какой странице «Капитала» Маркса говорится о товарно-денежных отношениях. Ельцин назвал первую пришедшую ему в голову цифру, и она была принята благосклонно. Он намекал на то, что партийная доктрина уже была извращена в корыстных целях[248].

Впрочем, в интервью со мной в 2002 году Борис Николаевич говорил, что решение вступить в партию было не до конца искренним. Идеалы в нем сыграли второстепенную роль, и все дело было в карьерном росте:

«Не один раз уговаривали [вступить в партию]. Работал я неплохо, поэтому, конечно, вокруг меня все время так ходили. Но я все время сдерживался, я не хотел себя связывать с партией. Не хотел. Знаете, какое-то было внутреннее такое чувство определенное. Но когда я уже зашел в тупик, я вынужден был вступить в партию, чтобы стать начальником строительного управления. Мне было поставлено просто условие. Хочешь? Выдвинем. Еще главным инженером я мог быть беспартийным… Но начальником строительного управления и не коммунистом я быть не мог»[249].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.