Стройка века
Стройка века
Из Лефортово в пересыльную тюрьму я уже не попал — по спецнаряду меня доставили напрямую на вокзал. Поздней весной 1971 года я повторно проделал уже пройденный путь до Красноярска и оказался на его окраинах, в индустриальном поселке. В зоне «Красноярск-27». Почти одновременно со мной туда пришел и ее новый начальник — полковник внутренней службы Ротов Илья Иванович. Он доблестно прослужил всю войну, затем долго работал в органах оперуполномоченным, а с 1958 года начал делать карьеру в ИТК Красноярского края с простого начальника отряда. Затем стал замом ИТК-9 и уже потом к нам попал. Точнее, я попал к нему.
Этап в зону происходит 1–2 раза в неделю по графику с целью соблюдения среднесписочного количества, ведь именно оно определяет план, бюджеты и прочие важные экономические показатели. А со времен Сталина зэков все еще рассматривали как эффективный и практически бесплатный инструмент экономического роста. Трудовое перевоспитание — вот как красиво звучит!
На этот раз нас набралось человек 15, приехали, сдали свои вещи и отправились в баню. После помывки получаешь спецодежду установленного образца (если твоя собственная спецодежда несильно отличается от стандартной, ее разрешали оставить), постельные принадлежности и идешь в санитарный блок. И ждешь распределения по отрядам. Нас мариновали почти три дня, а потом по одному начали вызывать в кабинет начальника НТК, где помимо него находились его заместители, начальники отрядов и представители различных служб. Входишь, представляешься, называешь статью и срок, отвечаешь на вопросы. Обычно — что окончил, какая специальность, где работал. Если ты что-то путное умеешь, то направляют в отряд, где существует потребность в подобного рода специалистах. Я же ничего особо полезного не умел. И хотя высшее образование довольно-таки редкое явление для зоны, меня отправили в общий строительный отряд.
Тем же днем я наконец смог осмотреть новую территорию моего вынужденного проживания. Для начала меня поразили ее размеры, количество зданий и корпусов различного назначения. Несколько десятков, в том числе 3-, 4-этажные корпуса для осужденных. Снаружи обнесенная заборами и инженерно-техническими сооружениями, изнутри зона представляла собой единое целое. Лишь впоследствии целое стали делить на локации, что стало затруднять общение с заключенными соседних бараков, только через решетку. Или если идешь в баню, на обед, в клуб. А раньше гуляй по территории, тусуйся, где душе угодно. Довольно-таки интересно, а по сравнению с тюрьмой — полная благодать.
В моем отряде насчитывалось около 100 человек, а всего примерно в 20 отрядах парилось более 3 тысяч. Я надеялся найти знакомых, и мне это удалось практически в первый же день: издалека я узнал могучую фигуру Коли Панова, бывшего стюарда авиалиний Москва — Баку, 25–27 лет от роду. Веселый парень, невероятных физических данных, он сидел по похожему обвинению. Через него шел золотовалютный транзит в солнечный Азербайджан, граждане которого на удивление активно (хотя бы по сравнению с другими народами Закавказья) работали на этой преступной ниве. Он тоже хорошо знал Алика Зейнаева и других крупных дельцов. Стюард отбыл на зоне почти полгода, основательно освоился, стал одним из лидеров московского землячества. В которое попал и я, и не только по прописному признаку — я был им весьма интересен как личность. Покровительство Николая оказалось весьма на руку и спасало меня в некоторых сомнительных и щекотливых ситуациях. Но, возможно, еще полезнее оказался мой контакт с одним из местных парней — Олегом, проживавшим до зоны в Красноярске. Это ведь москвичей и питерцев раскидывают по всей стране, а других обычно далеко от дома не отправляют. Мы подружились, стали кентами, кушали вместе, вместе по-мелкому химичили, дабы слегка украсить нашу серую жизнь.
Зона строила крупный объект комсомольской ударной стройки — КРАЗ, Красноярский алюминиевый завод. Его первую и вторую очереди. Причем на каких-то участках только начинался нулевой цикл, а где-то уже стояли возведенные огромные двух— и трехэтажные корпуса, и работы носили отделочный характер. Тот самый завод, который потом пытался откусить в период приватизации Толя Быков и которым слегка подавился. И члены чьей группировки потом сидели в том же ИТК-27. Вот такие парадоксы истории. Еще незначительная часть заключенных строила местную ГРЭС, но основные силы оказались сосредоточены именно на заводе. Режим дня был такой: подъем в 6 утра, затем завтрак, в 7.15 развод на работу. После переклички мы садились в большие машины типа трейлеров, только с окнами и с решетками на окнах. В каждый набивалось по 50–70 заключенных, и процессия из 30–40 машин медленно выезжала за пределы зоны на шоссе, двигалась окраинными поселками и останавливалась на территории строительства. По периметру стройплощадка занимала несколько километров, и к началу работ происходило ее полное оцепление. В основном наблюдение шло с вышек, установленных через каждые сто метров, а то и чаще. Вот мы выгрузились из машин, опять проверка, и на работу. Восьмичасовой рабочий день, и снова нудная перекличка. То есть за день нас пересчитывали минимум четыре раза. Если кого-то недосчитывались, то отправлялись его искать по всей стройке, и обычно этот «недосчет» не означал побега — просто напился зек пьяным и валяется где-нибудь. Или очень устал и почти беспробудно уснул. И хотя сирена орала истошно, как во время немецких бомбардировок, ничего не слышал. Побег я помню лишь один раз, через два часа нашего стояния в колонах его констатировали, найдя следы на контрольной полосе.
Благодаря Олегу, моему местному авторитетному приятелю, я смог установить хорошие контакты с нашим бригадиром. Причем настолько хорошие и доверительные, что за пять месяцев на Красноярской зоне я ни разу не дотронулся до лопаты или кирки. Не работать на стройке могли либо «за авторитет», либо за деньги. Я, понятное дело, больше брал вторым. Стартовую авансовую сумму родители оперативно переслали, а дальше услуги бригадира оплачивались из «заработанных». Например:
При выполнении нормы плана бригадир тебе закрывает нарядов на 160 рублей. Если же ты условно «вкалываешь с перевыполнением», например на 200 рублей, то 80 идет зоне за «постой», а 120 на твою карточку, на лицевой счет. После налогов остается 100. Из них 50 — тебе, а 50 — бригадиру. Думаю, в подобном сговоре участвовало не более 10 процентов всех заключенных, ведь и строить объект тоже требовалось. Далеко не все умели найти «пути» к бугру, еще меньше могли грамотно реализовать схему перегона денег домой и обратно. Ну а некоторые работоманы просто вкалывали как слоны и домой уезжали богатыми людьми. Как раз перед моим приходом в зону оттуда освободился один такой работяга, за два года напахавший на 5000 рублей!
Это оказалось неожиданным открытием: подневольным трудом можно заработать относительно неплохие деньги. Не такие значительные, как на валютных операциях, но подчас побольше, чем в НИИ. При этом лишь максимум 15 рублей ежемесячно позволялось потратить в магазинчике-ларьке: базовая сумма в 9 рублей + 4 рубля производственных (если норму выработки выполняешь) + 2 поощрительных, если хорошо работал, не нарушал порядок. В общем, негусто, да и позволялось всего две продуктовых передачки по 5 кг в год. В тюрьме же — каждый месяц. Однако условия и возможности для качественного питания здесь оказались гораздо лучше. Стоило лишь приложить немного ума и фантазии, правильно учитывать местную специфику.
А специфика состояла в том, что, когда оцепление снимали, на территорию строящегося объекта мог зайти любой. И спрятать в одном из многочисленных укромных мест водку, деньги, еду — да что угодно! Конечно, требовалось иметь связь с местными. А еще требовалось иметь деньги, причем не на карточке, а живые. Отработанная финансовая схема была такова: с карточки деньги переводились в Москву родителям, затем шли обратным телеграфным переводом вольному жителю Красноярска, а потом уже переправлялись мне. Как правило, вольнонаемными, которые трудились рядом с нами. И хотя по всей стройке шныряло человек 50 надзорсостава, срочники и сверхсрочники, хотя вольным строго-настрого запрещался контакт с заключенными, засечь многочисленные нарушения не представлялось возможным. Да и зачем, если это всем выгодно?
Отоваривались деньги теми же вольнонаемными или в лагерных ларьках, где работали заключенные. При стандартных «безналичных» операциях они ничего не зарабатывали, а тут продавали товар из-под полы — скажем, чай не по государственной цене в 38 копеек, а по рублю — и неплохо на том зарабатывали. В общем, спекуляция похлеще, чем на воле, только цены выше за счет риска и безальтернативности. Чай в зоне вообще на вес золота, местная валюта. И сахар в цене. Ну и водка, конечно. В мелком бизнесе участвовали и контролеры, и надзиратели. Это было всегда и всегда будет. Таков человек, такова Россия.
В Красноярской зоне я неплохо устроился и в бараке, и на стройке. Моя кентовка жила в теплом и светлом углу, рядом с окном. Хозслужащие-шныри и просто шестерки таскали нам с кухни еду — иногда за деньги или за «я боюсь». На стройке жилось ничуть не хуже: я с «семьей» выбил себе так называемый балок — вагончик с печкой, лежанкой и укромными местами, где всегда хранились затаренные продукты и спиртное — водка и даже коньяк. Кое у кого во время набегов контролеров, когда балки взламывались, находили наркотики, но мы этой дурью и дрянью не баловались. Наш балок, кстати, вообще не трогали — столь сильная существовала поддержка с воли.
Вообще в местах заключения, так же как и на воле, все определяется твоим поведением, твоей сутью. К тебе присматриваются, тебя вычисляют. Кто ты — бомж и бродяга, бандит или солидный человек? Как ты себя поведешь в критической ситуации? Как делишься продуктами, как играешь в карты, как отдаешь долги? При этом тюрьма, как относительно мимолетный этап для большинства, не особо располагает к выстраиванию отношений, к дружбе… Даже если и возникнет, то проходит несколько месяцев и вас раскидывают по разным зонам. Вдобавок ухо постоянно надо держать востро: а может, это и не друг вовсе? А может, разговор по душам лишний год добавит?
В зоне же, где проводишь большую часть срока, дружба может стать крепче, основательнее. Возникают отношения, появляются действительно близкие люди, которые поддержат и заступятся. И кое-кто из них остается с тобой и на воле. Но разные интересы и социальный статус, занятость, географические границы — лично мне все это мешало сохранению общения.
А в целом же твое окружение в тюрьме и на зоне — безликая серая масса. Например, за восемь лет первого срока, если учесть, что списочный состав меняется в среднем раз в три года… Значит, прошло 7–8 тысяч человек. И иногда во вполне респектабельных компаниях ко мне подходит вполне солидный господин и говорит:
— Юр, а помнишь, мы вместе…
Нет, как правило, не помню…
Приезжали и родители, опять поохали, принесли денег и посоветовали беречь себя. Я прощался с ними и думал, что Москву увижу еще очень нескоро. И я ошибался. Как-то по радио объявили мою фамилию и приказали «явиться к зам. начальника колонии через 15 минут с вещами». Я явился: что изволите? Да ничего особенного, просто меня отправляли этапом обратно в Москву, одним из главных свидетелей по делу Жукова. На его суд. Но не только за этим. Параллельно против меня дали показания несколько валютных проституток, пойманных за мелкие грешки, и здесь тоже требовались очные ставки и прочая ерунда.
Сам судебный процесс я запомнил плохо, никакой особой интриги не присутствовало и в помине. Я вяло безучастно подтверждал ранее сказанное и признанное самим Борисом. Я в очередной раз дивился бессмысленности расходования государственных средств, ведь все мои признательные показания уже имелись. Морально я уже готовился отправиться в Красноярск по третьему кругу, но отправка задерживалась. Оказывается, все это время мои родители хлопотали о моем более близком к дому распределении, и это им удалось. Меня отправили в Тулу.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.