Глава вторая. По тревоге на фронт

Глава вторая.

По тревоге на фронт

Форсированный марш по маршруту Москва — Тула — Курск — Белгород — Харьков оказался для нас нелегким. Ведь водители не были еще натренированы. Мы не успели провести ни одного полкового учения, не отработали управление механизированной колонной на марше. Службе регулирования предстояло прямо в пути осваивать свои обязанности. Тылы полка не были слажены. Командиры подразделений еще недостаточно знали своих подчиненных.

В указанное время полк прошел контрольный пункт и на рассвете проследовал через притихшую посуровевшую Москву. А затем мимо поплыли сказочные березовые рощи Подмосковья, милые тихие ручьи и речки, печальные осенние поля.

На дорогах чувствовался военный порядок: регулировочные посты, пункты заправки. Вот позади уже Тула, знаменитая Ясная Поляна, Курск...

За двое суток мы благополучно совершили этот марш. Двигались днем и ночью. Обедали наспех, там, где заправлялись горючим.

На марше нам немало помогал условный знак «V» — первая буква французского слова «Victoire» — «Победа». Этот знак был нанесен белой краской на кабинах и бортах автомобилей. Поэтому машины четвертого полка можно было легко заметить среди множества других, следующих по военным дорогам. На поворотах разведка пути ставила заранее подготовленную табличку со знаком полка и стрелкой, указывающей направление движения. В городах и поселках условный знак «V» рисовали меломили углем прямо на стенах домов. Этот способ впоследствии выручал нас при форсированных маршах, и особенно тогда, когда маршрут неожиданно менялся.

Марш был совершен благополучно, если не считать небольшого происшествия...

На рассвете 18 сентября 1941 года полк был примерно в пятнадцати километрах от Белгорода. Я решил выехать вперед, чтобы договориться о заправке горючим, а также проверить работу квартирьерских разъездов, которые должны были наметить места привалов дивизионов. Чтобы знать, как движутся тылы полка, в хвост колонны послал на мотоцикле адъютанта лейтенанта Г. И. Брызгалова. Ведь в те времена у нас было мало радиостанций и мы берегли их как зеницу ока для боя.

Комиссар Радченко, разъезжавший вдоль походных порядков на мотоцикле, после моего отъезда возглавил движущийся полк.

На пикапе мы с водителем Н. Д. Соболевым на приличной скорости оторвались от головных машин. Середина сентября под Белгородом — еще довольно жаркая пора. Взошло яркое южное солнце и стало сильно припекать. Надо ли говорить, что и меня, и шофера после второй бессонной ночи сильно тянуло ко сну. Измученный водитель стал дремать за рулем. Я всячески подбадривал его шутками, но усталость брала свое. И тут я допустил ошибку: решил дать Соболеву возможность подремать и сам сел за руль. Сперва Соболев внимательно следил за мной. Но дорога была прямая, ровная, он быстро успокоился и заснул. Вскоре я почувствовал, как меня самого неудержимо одолевает дремота. Я всеми силами старался взбодриться, отогнать усталость, но... все было тщетно: в какой-то момент сознание мое отключилось.

Если бы дорога не сделала поворот влево, возможно, все обошлось бы благополучно. Но из-за этого поворота мы очутились в кювете. Пикап перевернулся вверх колесами. Я очутился внизу, водитель лежал на мне. Кабину перекосило, дверцы открыть было невозможно.

На наше счастье, мимо проезжала грузовая машина с бойцами. Проскочив метров сто, она остановилась, и к нам подбежали несколько человек.

— Целы, товарищ майор? — На лице веснушчатого ефрейтора была тревога.

Бойцы мигом поставили пикап на колеса.

Авария произошла на мягком черноземе, и потому мы отделались лишь синяками, а машина — вмятинами на крыльях и кузове да небольшим перекосом кабины. Мотор и ходовая часть, к счастью, не пострадали. Из бака вытекло много бензина. Мы дозаправили пикап из запасной емкости и двинулись в Белгород. За рулем теперь сидел, конечно, сам водитель. Я же в своей командирской практике впредь с большей осторожностью стал относиться к подмене шоферов.

Вскоре позади остался Белгород с меловыми горами, сплошь заросшими шиповником, тихая илистая река Оскол. Ранним утром полк сосредоточился на северной окраине Харькова в тенистом лесопарке.

В десять часов утра мы с помощником начальника штаба старшим лейтенантом В. М. Соломиным и помощником по материально-техническому обеспечению капитаном М. Д. Демяненко выехали в штаб Харьковского военного округа, размещавшийся в то время в Харькове. Город встретил нас патрулями на каждом углу, ощетинившимися противотанковыми ежами. Нам нужно было решить проблему снабжения полка всеми видами довольствия, получить топографические карты. Однако ни командующего войсками округа, ни члена Военного совета в штабе не было. А без них никто не мог решить этот вопрос. «Ждите, вот-вот прибудут», — успокаивал нас дежурный по штабу.

Мы ждали около часа. Вдруг дверь порывисто распахнулась, и в приемную быстрой походкой вошел генерал в запыленном мундире. Я понял, что это командующий войсками округа генерал-майор А. Н. Черников, и доложил ему о прибытии полка.

— У вас такие же установки, какие были применены под Оршей? — спросил он.

Я ответил утвердительно.

— Очень хорошо! — обрадовался генерал и стал расспрашивать, где полк, в каком состоянии, сколько в нем установок, есть ли снаряды и горючее.

Тут же Черников отдал распоряжение о зачислении полка на все виды довольствия. Операторам было приказано ознакомить меня с положением войск и выдать необходимые карты. Затем генерал обратился ко мне:

— Обстановка на фронте тяжелая, майор. Немедленно запасайтесь всем необходимым. Боевую задачу получитев расположении полка. О вашем прибытии доложу маршалу Тимошенко. Желаю успеха. — И он крепко пожал мне руку.

В течение нескольких часов в штабе округа мы решили все вопросы обеспечения. Во второй половине дня полк имел горючее и продовольствие. А пять залпов снарядов мы везли с собой.

Вечером у нас состоялось первое полковое партийное собрание. Решимость отдать жизнь во имя победы над врагом звучала в каждом выступлении коммунистов. На собрании было избрано партбюро полка и поставлены задачи коммунистам. В состав бюро вошли комиссар и командир полка. Возглавил партбюро политрук В. П. Коровников.

На другой день к нам с боевым распоряжением прибыл полковой комиссар Ф. Н. Жуков. Нам приказывалось выступить в полном составе на участок фронта, где оборонялась 14-я кавалерийская дивизия генерала В. Д. Крюченкина. А воевала она вблизи села Диканьки, в местах, воспетых великим Гоголем.

Наш полк теперь входил в состав вновь созданной оперативной группы гвардейских минометных частей (ГМЧ) Юго-Западного фронта. Командовал группой полковник А. Д. Зубанов, членами Военного совета группы были полковой комиссар Ф. Н. Жуков и старший батальонный комиссар А. К. Киселев, начальником штаба — майор В. И. Вознюк. В состав группы на первых порах входили наш полк и два дивизиона 7 гмп, которые были еще на марше.

Утром 24 сентября полк сосредоточился в перелесках, километрах в пятнадцати северо-восточнее Диканьки.

Мы с комиссаром Радченко на нашем пикапе отправились в штаб 14-й кавалерийской дивизии. Радченко сел за руль, а я с картой — рядом с ним. Водитель Соболев, адъютант лейтенант Брызгалов и один автоматчик заняли места в кузове. Управлял автомобилем Радченко классически. Поэтому я был абсолютно спокоен за своего «нештатного водителя». Мы с ним частенько ездили вместе. В дороге обменивались мнениями, иногда даже решали текущие дела. Однако наши совместные поездки продолжались недолго. Узнав, что однажды мы попали под артиллерийско-минометный огонь и чуть оба не погибли, командующий оперативной группой ГМЧ фронтаполковник Зубанов специальным приказом запретил нам ездить на одной машине без особой необходимости.

Итак, мы подъезжали к знаменитой Диканьке. По сторонам дороги горделиво возвышались тополя, на полях — скирды убранного хлеба, стога сена... А вот и Диканька. Белые хаты утопали в садах, в палисадниках росли осенние цветы. А за селом виднелся большой лес.

Дорогу преградил шлагбаум. Вооруженный автоматом кавалерист тщательно проверил наши документы и показал, куда ехать. Штаб располагался на окраине села в большой просторной хате. У изгороди были привязаны лошади. Их охраняли коноводы. Мы подъехали к самому штабу. Коноводы и часовой у входа вытянулись, отдавая нам честь. Ответив, мы быстро вошли в большую комнату. Здесь на длинных скамьях сидели бойцы и командиры. По стенам были развешаны автоматы, карабины и противогазы. Через открытую дверь второй комнаты было видно, что над картой, разложенной на столе, склонился наголо остриженный генерал. Рядом с ним стоял высокий майор в изрядно полинявшем обмундировании. Напротив генерала сидел светло-русый батальонный комиссар с добрым, приятным лицом.

Мы попросили разрешения войти, представились. Генерал Крюченкин встал из-за стола, подошел к нам и крепко пожал руки. Я доложил, где сосредоточен полк и в каком составе.

— Рад вас видеть, — сказал генерал. — Мне уже сообщили, что на наш участок должен прибыть артиллерийский полк. — Затем он представил нам батальонного комиссара и майора: — Знакомьтесь — комиссар Добрушин. А это начальник штаба майор Шмуйло. Мы вместе с первых дней воюем. Хлебнули всякого...

Щеку генерала рассекал глубокий шрам, правый глаз был прищурен. Это, как мы потом узнали от Сергея Трофимовича Шмуйло, были результаты ранения, полученного еще в годы гражданской войны.

Майор Шмуйло, высокий, подтянутый, с открытым, волевым лицом, производил впечатление мужественного и решительного человека. Мы сразу с ним крепко подружились.

Комиссар, спокойный, рассудительный, нам тоже очень понравился. Чувствовалось, что между этими людьми царит полное взаимопонимание и они глубоко уважают другдруга. Ведь тяжелые условия боевой жизни всегда цементируют дружбу.

В своем докладе я кратко остановился на организации полка, его боевой мощи и особенностях применения.

— Полк предназначен для поражения крупных целей, — докладывал я, — он должен применяться для борьбы со скоплениями пехоты, кавалерии и моточастей противника и не может поражать отдельные огневые точки, одиночные танки или какие-либо сооружения из-за большого рассеивания снарядов.

Кавалеристы слушали меня с большим интересом. Говоря об огневой мощи полка, я доложил, что мы сами еще не видели ни полкового, ни даже батарейного залпа, что нам был показан лишь неполный залп одной установки, которая выпустила восемь снарядов.

— Согласно инструкции о боевом применении, — сообщил я, — мы можем давать залп только с разрешения командования фронтом. После огня боевые установки надо немедленно уводить в укрытия, в район выжидательных позиций, расположенных в тылу, в пяти — десяти километрах. Для охраны боевых машин в районах огневых позиций командиры поддерживаемых соединений должны выделять прикрытие — стрелковые и пулеметные подразделения, средства противотанковой обороны.

Генерал выслушал меня внимательно, глубоко вздохнул и сказал с укоризной:

— Голубчики мои! Сперва вы нас очень обрадовали, а потом огорошили. Оказывается, вас самих еще прикрывать надо! А у меня штаб дивизии прикрыть нечем.

— Товарищ генерал! — ответил я ему. — Огневые позиции мы будем охранять сами. У нас есть 37-миллиметровые пушки и пулеметы на машинах.

— Вот это уже другой разговор! — обрадовался генерал.

Затем он показал нам на карте рубежи обороны дивизии, сообщил все, что известно о противнике. Это были весьма скудные сведения. Характеристика полков дивизии произвела на нас довольно удручающее впечатление. Нас поразило, что они были так малочисленны. 14-я кавалерийская дивизия с первых дней войны вела тяжелые бои, да и сейчас она оборонялась на довольно широком фронте. В состав дивизии входили четыре кавалерийских, одинстрелковый полк и мотобатальон. Перечислив части, генерал сказал:

— Полков много, да сил мало. В последних боях мы понесли большие потери. Наиболее опасное направление — левый фланг, возле Диканьки, и правый — в районе местечка Шишаки. Подробно ознакомил вас с состоянием дивизии для того, чтобы вы были готовы к любой неожиданности. Имейте надежное охранение и непрерывно ведите разведку.

Генерал решил два дивизиона полка расположить вблизи Диканьки, а один — на правом фланге дивизии. Районы сосредоточения и выжидательные позиции были выбраны, как этого требовала инструкция по боевому применению гвардейских минометных частей.

Задача была уяснена, и мы срочно убыли в расположение полка.

Свой штаб мы решили развернуть на юго-восточной окраине Диканьки, недалеко от штаба дивизии, с которым надо было установить телефонную связь. Вскоре меня и комиссара вновь вызвал генерал Крюченкин. В штабе дивизии мы впервые познакомились со своим непосредственным командованием: начальником оперативной группы гвардейских минометных частей фронта полковником А. Д. Зубановым и начальником штаба группы майором В. И. Вознюком. Зубанов как-то сразу располагал к себе, в каждом его жесте чувствовалась уверенность и сила. Вознюк был ростом несколько выше своего начальника, подтянут, держался свободно и уверенно. Перед войной они оба служили в Пензенском артиллерийском училище.

После доклада Зубанову о состоянии полка мы организовали показ боевых машин командованию, а затем выехали на правый фланг, к местечку Шишаки, где провели рекогносцировку и уточнили на карте передний край наших частей. Во время рекогносцировки мы неоднократно попадали под артиллерийский и минометный обстрел. Под огнем противника все вели себя спокойно. Зубанов продолжал давать указания, шутил. В шутках не уступал ему и Вознюк. Его украинский юмор был неотразим.

Вечером 24 сентября Зубанов и Вознюк убыли в штаб фронта. Перед отъездом Зубанов еще раз напомнил, что залпы можно давать только с их разрешения. И тут я задал ему вопрос, который давно мучил меня:

— Как быть, если обстановка потребует немедленного залпа, а связь с фронтом будет нарушена?

— Задача каждого начальника обеспечить непрерывную связь со старшим штабом, — ответил Зубанов. — К тому же штаб дивизии со штабом фронта имеет не только проводную связь через корпус, но и прямую радиосвязь.

Проводив командование группы, мы с разрешения генерала Крюченкина отправились на свой командный пункт. Здесь нас ожидали командиры дивизионов.

Ночью, на участке обороны дивизии, в районе Диканьки, дивизионы заняли такой боевой порядок: в центре — 2-й дивизион капитана Р. Р. Василевича, на правом фланге — 1-й дивизион капитана В. В. Добросердова, а на левом фланге — 3-й Дивизион капитана П. М. Худяка. Огневым взводам было приказано находиться на выжидательных позициях в полной боевой готовности, а командирам дивизионов и батарей быть на наблюдательных пунктах, предварительно установив надежную связь с боевыми позициями.

Выбор места для полкового наблюдательного пункта и его оборудование я поручил старшему лейтенанту Соломину. И с удовольствием еще раз убедился в исключительной добросовестности и высокой артиллерийской подготовке этого командира. Наблюдательный пункт был оборудован в полутора километрах западнее Диканьки, на опушке большого леса. Оттуда хорошо просматривался передний край нашей обороны и рубеж, на который вышли передовые части противника.

Между нашими и немецкими окопами пролегала широкая лощина с пологими склонами, поросшими мелким кустарником. В километре за лощиной в расположении противника виднелась дубовая роща, занимавшая по фронту около километра. Это было урочище Переруб. Правее и левее него, на расстоянии четырех-пяти километров виднелись хутора.

Соломин доложил:

— Наблюдательный пункт оборудован, на нем установлены буссоль и стереотруба, за противником ведется наблюдение, установлена связь с 70-м кавалерийским полком и своим штабом, прокладывается телефонная линия к наблюдательным пунктам первого и третьего дивизионов. Кроме того, за противником организовано наблюдениес высокого дуба, который находится в ста метрах правее нас на опушке леса.

— А не собьют ли наблюдателя фашисты? Уж слишком хорош ориентир...

— Ну что вы, товарищ командир, его не так легко обнаружить. Крона-то — вон какая густая. Да если и обнаружат, сбить снарядом его не просто. У противника наблюдатель вообще на тригонометрической вышке устроился...

— Не может быть! — изумился я. — Что они, совсем ошалели от шнапса?

— А вы посмотрите в стереотрубу, — предложил Соломин.

И действительно, на верхней площадке вышки, как грач в гнезде, пристроился фашистский наблюдатель.

— Зачем же вы позволяете ему там сидеть и просматривать всю глубину нашей обороны? — спросил я сердито.

— А что же делать? Залп дать нельзя, а пулеметом его не достанешь, — ответил Соломин.

— Ну, а артиллерийский дивизион кавалеристов на что?

— Командир дивизиона говорит, что снарядов у него мало, а попасть в вышку трудно.

— А ну-ка ведите меня к нему!

Наблюдательный пункт 32-го артиллерийского дивизиона находился в пяти минутах ходьбы. Командир дивизиона, старший лейтенант, видимо недостаточно опытный, растерянно подтвердил, что снарядов мало, а для поражения вышки нужен большой расход боеприпасов.

— Давайте попробуем, — сказал я ему. — Если и не уничтожим наблюдателя, то сгоним его с вышки.

По карте тщательно подготовили данные. Первый выпущенный снаряд разорвался правее вышки. Ввели поправку. Второй выстрел. Недолет. Увеличили прицел на два деления. И снова недолет. Добавили еще два деления. Перелет. Предлагаю командиру дивизиона убавить прицел на одно деление и перейти на поражение, не обеспечивая узкой двухделенной вилки. Он подает команду:

— Три снаряда... Беглый огонь!

После выпущенных трех гранат 76-миллиметрового калибра вся вышка окуталась дымом. Когда его отнес ветерок, мы увидели, что вышка стояла, как и прежде, но однаиз ее опор была перебита, а наблюдатель покинул свой пост.

— Товарищ майор, а ведь здорово получилось, — восторженно сказал командир дивизиона. — А нас учили, что для уничтожения точечной цели требуется очень большой расход снарядов.

— Правильно вас учили. Но ведь здесь же простейшие условия стрельбы. Дальность небольшая, плоскость стрельбы проходит почти через наш пункт. Да ведь нам и не обязательно попасть в лоб наблюдателю. Достаточно согнать его и не дать возможность вести наблюдение. Вот мы и выполнили эту задачу общими усилиями. А теперь у вас есть пристрелянные данные. Надо полагать, больше не дадите врагу сидеть безнаказанно на вышке и спокойно рассматривать нашу оборону.

С Соломиным мы вернулись на свой наблюдательный пункт. Я установил кодировку местности, наметил ориентиры. Связь с наблюдательными пунктами дивизионов была налажена. По телефону я еще раз напомнил командирам дивизионов о том, чтобы за противником велось тщательное наблюдение. Соломину было приказано передать им схемы ориентиров, кодировку местности, участки намеченных огней и проверить, правильно ли они уточнили огневые задачи и подготовлены ли по указанным участкам данные.

После нашей стрельбы все затихло. Но на душе было как-то неспокойно. И не напрасно. Над нами вскоре появился самолет-разведчик. Зенитчики отогнали его. Но буквально через несколько минут послышался зловещий гул. Восемнадцать бомбардировщиков прошли над нами строем и, резко развернувшись, стали заходить для удара. Бомбили они, однако, не огневые позиции, а... Диканьку. Во многих местах возникли пожары...

Оставив Соломина старшим на наблюдательном пункте, мы с адъютантом отправились в штаб полка.

Багровый диск солнца скрылся за горизонтом, и сразу в низинах поплыли косяки тумана. В сумерках словно таяли, растворялись дальние хутора. На глазах темнел лес. Наступала воспетая Гоголем украинская ночь... Ночь в Диканьке.

Радченко приехал в штаб на мотоцикле. Он рассказал, что гвардеец Иван Мирошниченко среди беженцев встретил своих земляков из родного села Кашенька. Онисообщили ему печальную весть. Неделю назад фашистские самолеты бомбили безоружную толпу беженцев. Сестра Ивана Мирошниченко была смертельно ранена, мать контужена. Старик отец, больной и сломленный горем, остался в чужом, почти опустевшем селе. Приютили его добрые люди.

— Мирошниченко, несмотря на горе, держится молодцом, — сказал Радченко. — Он попросил у меня рекомендацию в партию.