Глава пятнадцатая. О ТОМ, КАК ЖУКОВ СПАС КОНЕВА
Глава пятнадцатая.
О ТОМ, КАК ЖУКОВ СПАС КОНЕВА
В ночь на 6 октября штабная группа во главе с Коневым и членом Военного совета фронта Н.А. Булганиным прибыла в штаб Резервного фронта, который размещался в блиндажах и землянках в лесу восточнее Гжатска. Однако на КП маршала Будённого не оказалось. Семён Михайлович ночевал в уютном домике на окраине города. Подходы к домику охраняли автоматчики и танк КВ.
Вот тут-то и узнал Конев: то, что произошло с его войсками в районе Вязьмы, попросту не могло не произойти. Штаб Конева был уверен, что за порядками 19-й и 30-й армий, надёжно прикрывая их стык и обеспечивая оперативную глубину обороны, стоит кадровая 49-я армия Резервного фронта. В штабе Западного фронта сетовали лишь на то, что ни Ставка, ни Генштаб не обеспечили взаимодействия двух группировок, вынужденных действовать практически на одном рубеже. Но оказалось, что дела обстоят ещё хуже. Наконец-то стало ясно, почему не был поддержан удар оперативной группы Болдина.
«…как выяснилось в разговоре с Будённым, — рассказывал Конев, — 49-я армия к этому времени уже была погружена в эшелоны и отправлена на Юго-Западное направление. Таким образом, 49-я армия, находившаяся на вяземском оборонительном рубеже за сутки до наступления главных сил группы армий “Центр”, за сутки, повторяю, была снята и переброшена на юг. Никаких войск Резервного фронта на рубеже Гжатск—Сычёвка не оказалось».
Вот когда стали окончательно понятны и причины катастрофы, и её масштабы.
Некоторые исследователи вяземских событий октября 1941-го склонны не доверять откровениям маршала Конева. Аргумент один: как это так, мол, командующий фронтом, и не знал, что происходит в ближнем тылу его войск? Оставим это под вопросом. Документов и свидетельств, подтверждающих то, что маршал Конев, вспоминая бои под Вязьмой, о чём-то важном, касающемся передислокации 49-й армии Резервного фронта, запамятовал, в архивах до сих пор не обнаружено. Нет никаких, даже косвенных свидетельств, подтверждающих, что Конев говорил неправду.
Вообще история с переброской 49-й армии, если рассматривать её в общем контексте событий, выглядит довольно двусмысленной. Посудите сами: в самый канун немецкой атаки, и именно там, где намечен основной прорыв и ввод в дело главных сил (3-я танковая группа генерала Гота), построенная глубокоэшелонированная оборона ослабляется отводом целой армии. Причём кадровой, хорошо укомплектованной и оснащённой. При этом немецкое командование выстраивает свои атакующие части практически в один эшелон, без резервов, как будто наперёд зная, что никаких войск в глубине обороны русских нет, что главная задача — прорвать передовые линии, а там всё пойдёт как по маслу. Так и произошло. К исходу второго дня наступления танки Гота углубились в оборону Западного фронта на 50—60 километров. Фронт был прорван на стыке 19-й и 30-й армий. В образовавшуюся брешь шириной до 40 километров хлынули моторизованные и пехотные дивизии, части усиления. Они стремительно развивали удар и вскоре охватили части 19-й, 16-й и 20-й армий, выйдя им во фланг и в тыл. 49-й армии не оказалось именно там, где она нужна была в эти дни более всего.
Конев пытался импровизировать и оперативной группой Болдина в районе Холм-Жирковского и днепровских переправ, и группой генерала Лебеденко[33] в районе города Белый. Но ни Болдин, ни Лебеденко, ни Рокоссовский с его полевым управлением, отведённым к Вязьме для организации контрудара во фланг группировке противника, прорвавшейся севернее Минского шоссе, выполнить запоздалые приказы не смогли.
Надо признать, что приказы и распоряжения, исходившие в дни сражения под Вязьмой и из Москвы (Ставка, Генштаб), и из Касни, а потом и из Красновидова, катастрофически запаздывали. Порой они просто отставали от реальных событий. В то время как немецкие штабы работали на опережение.
Уже в Красновидове, в штабе Западного фронта, произошло то, что впоследствии будет очень разноречиво описано в мемуарах главных его действующих лиц.
Маршал Василевский, в то время заместитель начальника Генерального штаба, вспоминал: «Для помощи командованию Западного и Резервного фронтов и для выработки вместе с ними конкретных, скорых и действенных мер по защите Москвы ГКО направил в район Гжатска и Можайска своих представителей — К.Е. Ворошилова и В.М. Молотова. В качестве представителя Ставки туда же отбыл вместе с членами ГКО и я… 5 октября 1941 года мы прибыли в штаб Западного фронта, размещавшийся непосредственно восточнее Гжатска. Вместе с командованием фронта за пять дней нам общими усилиями удалось направить на Можайскую линию из состава войск, отходивших с Ржевского, Сычёвского и Вяземского направлений, до пяти стрелковых дивизий».
В те же дни, как уже известно, Сталин отзывает из-под Ленинграда Жукова и посылает его… И вот здесь вопрос: куда и кем он посылает самого надёжного и исполнительного своего генерала?
Маршал Жуков, в то время генерал армии (из первой редакции «Воспоминаний и размышлений»): «Подъезжая на рассвете к полустанку Обнинское (105 километров от Москвы), увидел двух связистов, тянувших кабель со стороны моста через реку Протва, и спросил:
— Куда тянете, ребята, связь?
— Куда приказано, туда и тянем, — ответил простуженным голосом солдат громадного роста с густо заросшей бородой.
Пришлось назвать себя и сказать, что я ищу штаб Резервного фронта и С.М. Будённого.
Подтянувшись, тот же солдат ответил:
— Извините, мы вас в лицо не знаем, так и ответили. Штаб фронта вы уже проехали. Он два часа тому назад прибыл и остановился в домиках в лесу на горе, налево за мостом. Там охрана вам покажет, куда ехать.
— Ну, спасибо, друг, выручил, а то пришлось бы долго разыскивать, — ответил я солдату.
Развернувшись обратно, через 10 минут я был в комнате Мехлиса, у которого находился начальник штаба фронта генерал Боголюбов. Мехлис говорил с кем-то по телефону и кого-то распекал.
На вопрос: “Где командующий?”, начальник штаба фронта Боголюбов ответил:
— Неизвестно. Днём он был в 43-й армии. Боюсь, чего бы плохого не случилось с Семёном Михайловичем.
— А вы приняли меры к его розыску?
— Да, послали офицеров, но офицеры ещё не вернулись.
— Что известно из обстановки? — спросил я генерала Боголюбова.
Мехлис, обращаясь ко мне, спросил:
— А вы с какими задачами к нам?
— Приехал к вам по поручению Верховного разобраться в обстановке, — ответил я.
— Вот, видите, в каком положении мы оказались? Сейчас собираю неорганизованно отходящих. Будем на сборных пунктах довооружать и формировать из них новые части.
Из разговора с Боголюбовым я ничего не узнал о положении войск Резервного фронта и о противнике. Сел в машину и поехал через Малоярославец, Медынь в сторону Юхнова, имея в виду, что там, на месте, скорее выясню обстановку. <…>
Всю эту местность, где развернулись события, я знал хорошо, так как в юные годы она была вдоль и поперек исхожена мной. В 10 километрах от Обнинского, где сейчас остановился штаб Резервного фронта, моя деревня Стрелковка Угодско-Заводского района, а там ещё находится моя мать, моя сестра и её четверо детей. Невольно возник вопрос: а что будет с ними, если туда придут фашисты? Как поступят они с матерью, сестрой и племянниками командующего фронтом?
Конечно, расстреляют или сожгут живыми. Видимо, надо послать адъютанта вывезти их из деревни в Москву, которую мы будем защищать до последнего вздоха, но врагу не сдадим, нет, не сдадим!
Проехав до центра города Малоярославец, я не встретил ни одной живой души. Не то люди ещё спали, не то уже бежали дальше, в тыл страны. В центре, около здания райисполкома, увидел две легковые машины типа “Виллис”.
— Чьи это машины? — спросил я у спавшего шофёра. Шофёр, проснувшись и часто заморгав, ответил:
— Это машина Семёна Михайловича, товарищ генерал армии.
— Где Семён Михайлович?
— Отдыхает в помещении райисполкома.
— Давно вы здесь? — спросил я у шофёра, который окончательно проснулся.
— Часа три стоим, не знаем, куда нам ехать.
Войдя в райисполком, я увидел дремлющего С.М. Будённого, видимо, более двух-трёх суток не брившегося и осунувшегося.
С Семёном Михайловичем мы тепло поздоровались. Было видно, что он многое пережил в эти трагические дни.
— Ты откуда? — спросил Будённый.
— От Конева, — ответил я.
— Ну, как у него дела? Я более двух суток не имею с ним никакой связи… Вот сижу здесь и не знаю, где мой штаб.
Я поспешил порадовать Семёна Михайловича:
— Не волнуйся, твой штаб на 105 километре от Москвы, в лесу налево, за железнодорожным мостом через реку Протва. Там тебя ждут. Я только что разговаривал с Мехлисом и Боголюбовым. У Конева дела очень плохи. У него большая часть фронта попала в окружение, и хуже всего то, что пути на Москву стали для противника почти ничем не прикрыты.
— У нас не лучше. 24-я и 32-я армии разбиты, и фронта обороны не существует. Вчера я сам чуть не угодил в лапы противника между Юхновом и Вязьмой. В сторону Вязьмы вчера шли большие танковые и моторизованные колонны, видимо, с целью обхода с востока.
— В чьих руках Юхнов? — спросил я Семёна Михайловича.
— Сейчас не знаю, — ответил Будённый. — Вчера там было до 2 пехотных полков народных ополченцев 33-й армии, но без артиллерии. Думаю, что Юхнов в руках противника.
— Ну, а кто же прикрывает дорогу от Юхнова на Малоярославец?
— Когда я ехал сюда, — сказал Семён Михайлович, — кроме трёх милиционеров, в Медыни никого не встретил. Местные власти из Медыни ушли.
— Поезжай в штаб фронта, — сказал я Семёну Михайловичу, — разберись с обстановкой и доложи в Ставку о положении дел на фронте, а я поеду в район Юхнова. Доложи Сталину о нашей встрече и скажи, что я поехал в Калугу. Надо разобраться, что там происходит».
Из этого фрагмента можно понять, что Жуков прибыл в штаб Резервного фронта в качестве представителя Ставки. Однако, размышляя о родине и родственниках, оставшихся в Стрелковке, он сокрушается о том, как могут поступить фашисты «с матерью, сестрой и племянниками командующего фронтом». Именно командующего фронтом…
В этой редакции у автора много путаницы и противоречий, а порой и неточностей. К примеру, Георгий Константинович пишет, что по дороге он наткнулся на 17-ю танковую бригаду, которой командовал его соратник по Халхин-Голу И.И. Троицкий. От него якобы Жуков узнал, что Юхнов занят немцами. В «Воспоминаниях и размышлениях» приводится даже диалог бывших боевых товарищей по Халхин-Голу Но правда состоит в том, что полковник И.И. Троицкий в это время служил в должности начальника штаба 61-й танковой дивизии Забайкальского фронта и продолжал служить в Забайкалье до конца Великой Отечественной войны. А 17-й танковой бригадой командовал майор Н.Я. Клыпин, талантливый командир и храбрый человек, Герой Советского Союза. Ошибочно назван «полковником Смирновым» и командир 312-й стрелковой дивизии, в то время сражавшейся под Малоярославцем, полковник А.Ф. Наумов. Перечень неточностей можно продолжать, но суть в другом. В том, как изобразил в своих мемуарах Маршал Победы историю генерала Конева.
Маршал Жуков: «В районе Калуги меня догнал на машине офицер штаба Резервного фронта и вручил телефонограмму начгенштаба Шапошникова, в которой было сказано: “Верховный Главнокомандующий приказал Вам немедленно прибыть в штаб Западного фронта. Вы назначаетесь командующим Западным фронтом”.
Развернув машину, мы тотчас же поехали в обратном направлении — в штаб Западного фронта. Утром 10 октября я прибыл в штаб Западного фронта, который теперь располагался в 3—4 километрах северо-западнее Можайска.
<…> В штабе работала комиссия Государственного Комитета Обороны в составе: Молотова, Ворошилова, Василевского, — разбираясь в причинах катастрофы войск Западного фронта. Я не знаю, что докладывала комиссия Государственному Комитету Обороны… Во время комиссии ГКО и моего разговора с ней вошёл Булганин и сказал, обращаясь ко мне:
— Только что звонил Сталин и сказал: как только прибудешь в штаб, чтобы немедля ему позвонил.
Я позвонил, по телефону ответил лично Сталин:
— Мы решили освободить Конева с поста командующего фронтом. Это по его вине произошли такие события на Западном фронте. Командующим фронтом решили назначить вас. Вы не будете возражать?
— Нет, товарищ Сталин, какие же могут быть возражения, когда Москва в такой смертельной опасности, — ответил я Верховному.
— А что будем делать с Коневым?
— Оставьте его на Западном фронте моим заместителем. Я поручу ему руководство группой войск на Калининском направлении. Это направление слишком удалено, и мне нужно иметь там вспомогательные управления, — доложил я Верховному.
— Хорошо. В ваше распоряжение поступают оставшиеся части Резервного фронта, можайской линии и резервы Ставки, которые находятся в движении к можайской линии обороны. Берите скорее всё в свои руки и действуйте.
— Хорошо. Принимаюсь за выполнение указаний, но прошу срочно подтягивать более крупные резервы, так как надо ожидать в ближайшее время наращивания удара немцев на Москву.
Войдя в кабинет, где работала комиссия, я передал ей свой разговор со Сталиным. Разговор, который был до моего прихода, возобновился. Конев обвинял Рокоссовского в том, что он не отвёл 16-ю армию, как было приказано, в лес, восточнее Вязьмы, а отвёл только штаб армии. Рокоссовский сказал:
— Товарищ командующий, от вас такого приказания не было. Было приказано отвести штаб армии в лес восточнее Вязьмы, что и выполнено.
Лобачёв (член Военного совета 16-й армии):
— Я целиком подтверждаю разговор командующего фронтом с Рокоссовским. Я сидел в это время около него.
С историей этого вопроса, сказал я, можно будет разобраться позже, а сейчас, если комиссия не возражает, прошу прекратить работу, так как нужно проводить срочные меры. Первое: отвести штаб фронта в Алабино; второе: товарищу Коневу взять с собой необходимые средства управления и выехать для координации действий группы войск на Калининское направление; третье: Военный совет фронта через час выезжает в Можайск к командующему можайской обороной Богданову, чтобы на месте разобраться с обстановкой на Можайском направлении. Комиссия согласилась с моей просьбой и уехала в Москву».
В более поздней редакции мемуаров, найденной в архиве Жукова, Георгий Константинович выправил эту историю, и теперь она преподносится в таком виде: «Меня вызвали к телефону. Звонил Сталин:
— Ставка решила освободить Конева с поста командующего и назначить вас командующим Западным фронтом. Вы не возражаете?
— Какие же могут быть возражения!
— А что будем делать с Коневым? — спросил Сталин.
За разгром противником Западного фронта, которым командовал Конев, Верховный намерен был предать его суду. И лишь моё вмешательство спасло Конева от тяжёлой участи. Надо сказать, что до Курской битвы Конев плохо командовал войсками, и ГКО неоднократно отстранял его от командования фронтом».
Тут Жуков, конечно же, излишне пристрастен. Несправедливость его оценки опровергается следующим фактом: за успешные действия в период Московского сражения 1941/42 года командующий войсками Калининского фронта был награждён орденом Кутузова 1-й степени и медалью «За оборону Москвы». Жуков, о чём он неоднократно говорил и сам, был награждён только медалью. Так что Государственный Комитет Обороны достаточно высоко оценил командные способности генерал-полковника Конева.
Константину Симонову история отстранения Конева от командования войсками Западного фронта и спасения от расстрела будет пересказана Жуковым ещё более красочно: «Сталин был в нервном настроении и в страшном гневе. Говоря со мной, он в самых сильных выражениях яростно ругал командовавших Западным и Брянским фронтами Конева и Ерёменко и ни словом не упомянул при этом Будённого, командовавшего Резервным фронтом. Видимо, считал, что с этого человека уже невозможно спросить. Он сказал мне, что назначает меня командующим Западным фронтом, что Конев с этой должности снят и после того, как посланная к нему в штаб фронта правительственная комиссия сделает свои выводы, будет предан суду военного трибунала.
На это я сказал Сталину, что такими действиями ничего не исправишь и никого не оживишь. И что это только произведёт тяжёлое впечатление в армии. Напомнил ему, что вот расстреляли в начале войны командующего Западным фронтом Павлова, а что это дало? Ничего не дало. Было заранее хорошо известно, что из себя представляет Павлов, что у него потолок командира дивизии. Все это знали. Тем не менее он командовал фронтом и не справился с тем, с чем не мог справиться. А Конев — это не Павлов, это человек умный. Он ещё пригодится. Тогда Сталин спросил:
— А вы что предлагаете делать?
Я сказал, что предлагаю оставить Конева моим заместителем. Сталин спросил подозрительно:
— Почему защищаете Конева? Что он, ваш дружок?
Я ответил, что нет, что мы с Коневым никогда не были друзьями, я знаю его только как сослуживца по Белорусскому округу. Сталин дал согласие.
Думаю, что это решение, принятое Сталиным до выводов комиссии, сыграло большую роль в судьбе Конева, потому что комиссия, которая выехала к нему на фронт во главе с Молотовым, наверняка предложила бы другое решение. Я, хорошо зная Молотова, не сомневался в этом».
Запомните эти цитаты, дорогой читатель, к ним мы ещё вернёмся. Ведь взаимоотношения двух генералов, а потом маршалов, станут отдельной историей, довольно сложной и драматичной.
Один из биографов маршала К.К. Рокоссовского по поводу этого эпизода заметил, что «в маршале Жукове погиб талантливый писатель». И правда, порой это всё напоминает рассказ рыбака, который, пересказывая историю о том, какого он поймал леща, всякий раз невольно размахивал руки всё шире и шире…
В действительности всё произошло иначе.
После того как Конев разыскал на окраине Гжатска маршала Будённого и с ужасом узнал об отводе 49-й армии, по приказу Генштаба покинувшей укреплённый рубеж обороны в глубине передовых линий Западного фронта на стыке 19-й и 30-й армий, события развивались следующим образом.
«На новый командный пункт 10 октября прибыли из Ставки Молотов, Ворошилов, Василевский и другие, — вспоминал Конев. — По поручению Сталина Молотов стал настойчиво требовать немедленного отвода войск, которые дерутся в окружении, на гжатский рубеж, а пять-шесть дивизий из этой группировки вывести и передать в резерв Ставки для развёртывания на можайской линии. Я доложил, что принял все меры к выводу войск ещё до прибытия Молотова в штаб фронта, отдал распоряжение командармам 22-й и 29-й армий выделить пять дивизий во фронтовой резерв и перебросить их в район Можайска. Однако из этих дивизий в силу сложившейся обстановки к можайской линии смогла выйти только одна. Мне было ясно, что Молотов не понимает всего, что случилось. Требование во что бы то ни стало быстро отводить войска 19-й и 20-й армий было, по меньшей мере, ошибкой. Но для Молотова характерно и в последующем непонимание обстановки, складывающейся на фронтах. Его прибытие в штаб фронта, по совести говоря, только осложняло и без того трудную ситуацию…
К 10 октября стало совершенно ясно, что необходимо объединить силы двух фронтов — Западного и Резервного — в один фронт под единым командованием. Собравшиеся в Красновидове на командном пункте Западного фронта Молотов, Ворошилов, Василевский, я, член Военного совета Булганин (начальник штаба фронта Соколовский в это время был во Ржеве), обсудив создавшееся положение, пришли к выводу, что объединение фронтов нужно провести немедленно. На должность командующего фронтом мы рекомендовали генерала армии Жукова, назначенного 8 октября командующим Резервным фронтом. Вот наши предложения, переданные в Ставку:
“Москва, товарищу Сталину. Просим Ставку принять следующее решение:
В целях объединения руководства войсками на западном направлении к Москве объединить Западный и Резервный фронты в Западный фронт.
Назначить командующим Западным фронтом тов. Жукова. Назначить тов. Конева первым заместителем командующего Западным фронтом…
Тов. Жукову вступить в командование Западным фронтом в 18 часов 11 октября.
Молотов, Ворошилов, Конев, Булганин, Василевский.
Принято по бодо 15.45. 10.10.41 года”.
С этим предложением Ставка согласилась, и тотчас же последовал её приказ об объединении. Ночью 12 октября мы донесли в Ставку о том, что я сдал, а Жуков принял командование Западным фронтом».
Заметьте, подписи Жукова на этом документе нет. Текст документа верен, цитируется по подлиннику.
Маршал Василевский, ещё один участник того, в буквальном смысле, судьбоносного совещания в Красновидове и член комиссии, в своих воспоминаниях даёт несколько иную версию назначения командующего войсками Западного фронта: «Вечером 9 октября во время очередного разговора с Верховным было принято решение объединить войска Западного и Резервного фронтов в Западный фронт. Все мы, в том числе и генерал-полковник Конев, согласились с предложением Сталина назначить командующим объединенным фронтом генерала армии Жукова, который к тому времени находился в войсках Резервного фронта».
Значит, Жукова в штабе Западного фронта и вовсе не было.
Кто же тогда спас Конева? Да никто. Потому что никто его и не собирался арестовывать. Потому что стало очевидным: промедли ещё немного, и козлами отпущения станут и сами судьи…
Вот и вся интрига. Не будь впоследствии 1957 года и злополучного пленума ЦК КПСС, Жуков рассказал бы в своих мемуарах о крушении под Вязьмой Западного и Резервного фронтов и своём назначении на должность комфронта совершенно иную историю.
Адъютант Конева Саломахин после войны рассказывал о том, что видел, слышал и что отложилось в памяти о том дне.
Иногда, как вспоминает Саломахин, Конев его звал и он входил в помещение штаба. Запомнил сосредоточенного и мрачного Молотова, который постоянно просил связать его со Сталиным. Ворошилов, напротив, чувствовал себя свободно. Часто выходил во двор, набросив на плечи шинель, разговаривал с командирами, прибывавшими с позиций, с охраной. Увидев Саломахина, подошёл к нему, потрепал по щеке и шутливо сказал:
— Ну что, молоденький, бегим?
Тот ничего не ответил. Молча смотрел на маршала. Он тяжело переживал случившееся.
Когда прибыл генерал Рокоссовский, Ворошилов набросился на него:
— Почему ты здесь? Где твои войска? Тебя правильно тогда посадили! Отвечай!
Рокоссовский спокойно достал из полевой командирской сумки листок с приказом Конева о передаче войск и выдвижении полевого управления армии в район Вязьмы… «Не будь его, — пишет о том приказе историк Борис Соколов, — Константин Константинович, скорее всего, погиб бы в окружении или попал в плен. Не было бы будущей славы, не было бы Парада Победы, которым он командовал, не быть бы ему Маршалом Польши…»
В гибели под Вязьмой фронтов, прикрывавших Москву, Сталин Конева не винил. Возможно, именно поэтому столь мрачен был в день пребывания в штабе Западного фронта Молотов. И, возможно, поэтому нервная реакция Ворошилова на появление Рокоссовского оказалась такой бурной. В 1965 году маршал Конев рассказывал о событиях тех дней Симонову: «Именно тогда он (Сталин. — С. М.) позвонил на Западный фронт с почти истерическими словами о себе в третьем лице: “Товарищ Сталин не предатель, товарищ Сталин не изменник, товарищ Сталин честный человек, вся его ошибка в том, что он слишком доверился кавалеристам, товарищ Сталин сделает всё, что в его силах, чтобы исправить сложившееся положение!”»
Доверился кавалеристам…
Кавалеристами были не только Будённый, Ерёменко и Ворошилов, но и Рокоссовский. Конев же по специальности был артиллеристом.
Вот и причёсывал кавалерист маршал Ворошилов кавалериста генерала Рокоссовского. После боя. Как старший — младшего. Так было принято на фронте.
Сейчас историки говорят, что якобы Конев, понимая, чем всё кончится, намеренно вытащил Рокоссовского из окружения. Вряд ли это так. Хотя события сложились именно в такой сюжет.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.