Глава тридцать шестая. КОНЕВ — ЖУКОВ
Глава тридцать шестая.
КОНЕВ — ЖУКОВ
В среде военных уже давно обсуждали одну тему: война закончилась, дело сделано, Хозяину мы больше не нужны, будет приближать и держать возле себя самых послушных и угодливых, остальных…
И вот Коневу позвонил заместитель министра Вооружённых сил СССР Булганин и сообщил, что надо срочно вылетать в Москву на заседание Высшего военного совета. С Булганиным у Конева отношения всегда были сложные, а потому от этого звонка ничего хорошего он не ждал.
Знал ли Конев повестку дня заседания Высшего военного совета, неизвестно. Видимо, вскоре узнал. И консультации среди маршалов тоже, как можно предположить, состоялись. Иначе невозможно объяснить их довольно прочный фронт, который они выстроили во время попытки партийных чиновников уничтожить Маршала Победы Жукова.
Как известно, 31 мая 1946 года, за несколько часов до начала чрезвычайного заседания, состоялся обыск на даче Жукова. Об этом событии существуют противоречивые сведения. Некоторые биографы Маршала Победы говорят, что обыск был проведён негласно, что вещи не изымались, а лишь фиксировались в списке, который затем был подшит в «Дело Жукова». Для негласного обыска, как вы понимаете, ордер не выписывался, потому что проводился он не с ведома прокурора, а с ведома, скорее всего, товарища Абакумова по «просьбе» товарища Сталина. Сам же Жуков в своих «Воспоминаниях…» рассказал совершенно другую историю: обыск не состоялся, потому что он пригрозил оружием и выпроводил со своей дачи «троих молодцов» и т. д.
Но вернёмся к нашему герою.
Конев срочно вылетел в Москву. 2 июня 1946 года Антонина Васильевна, оставшаяся на курорте одна в тревожном ожидании, получила письмо:
«Тонюсенька, милая! Вчера состоялось решение, и меня назначили вместо Жукова. Хозяин предложил остаться в Москве и приступить к работе. В связи с этим тебе, моя детка, нужно тоже прекратить лечение, всё собрать, расплатиться и выехать на машине в Баден. Там, в Бадене, погрузить все ценные вещи в самолёт и самой вылететь в Москву.
В самолёт обязательно возьми мой сейф с документами, чемодан с парадным мундиром, чемодан с гражданскими костюмами и моими кителями, шинель. Много у тебя будет хлопот, но что делать, так нужно. Передай мою благодарность всему медперсоналу, который нас лечил и обслуживал. Я, видимо, в Баден не приеду, а если и прилечу, то заранее тебе позвоню. Ну, моя родная, будь осмотрительна и строга во всём. Соскучился по тебе. Буду ждать тебя с нетерпением.
Целую тебя крепко, твой Ваня».
А в Москве, между тем, произошло событие, которое вот уже почти семь десятков лет волнует военных историков и толкователей советской политики второй половины 1940-х годов.
Послевоенная политика страны не предполагала слишком большого влияния военных. Война осталась позади. Сталину уже не так нужны были маршалы и генералы, особенно те, кто умел на себя брать много ответственности и действовать самостоятельно, кто почувствовал вкус этой самостоятельности, власти. Более того, Сталин почувствовал исходившую от них опасность. Особенно опасно вёл себя тот, кого он так возвышал и щедро при этом осыпал наградами, — маршал Жуков. Георгий Победоносец, как его иногда называло окружение. Об этом вождю тоже доносили.
Сталин сам вёл заседание Высшего военного совета. Он попросил секретаря совета генерала Штеменко, в то время начальника Главного оперативного управления, зачитать материалы допроса Главного маршала авиации Новикова, который был арестован ещё в апреле и вовсю давал показания следователям МГБ. О его «признаниях» бывший шеф СМЕРШа, а теперь министр МГБ генерал Абакумов ежедневно докладывал Хозяину
Когда в докладе Штеменко прозвучали слова не только о бонапартизме Жукова, но и о том, что тот якобы готовил военный заговор, маршалы поняли, что настал и их час. Сегодня — Жуков. Завтра — они.
После генерала Штеменко выступил Сталин. Он сказал, что Жуков присваивает себе все победы Красной армии, что, выступая в Берлине на пресс-конференции, давая интервью для советской и зарубежной печати, «Жуков неоднократно заявлял, что все главнейшие операции в Великой Отечественной войне успешно проводились благодаря тому, что основные идеи были заложены им».
Сталин указал пальцем на бывших членов Ставки Верховного главнокомандования и членов ГКО, представлявших теперь Политбюро и Высший военный совет, и сказал:
— Так что, все мы были дураки? Только один товарищ Жуков был умным, гениальным в планировании всех стратегических операций во время Великой Отечественной войны?
Сталин закончил своё выступление этим полуриторическим вопросом, приглашая всех присутствующих, в том числе маршалов, высказаться по поводу Жукова, чтобы «решить, как с ним поступить».
Все присутствующие понимали, что отвертеться от выступления не удастся. Надо говорить. А говорить — значит, высказать свою позицию.
Вот тут-то и наступил момент истины.
Выступления были разными по духу и смыслу. Некоторые заняли твёрдую позицию и, критикуя личные человеческие и деловые качества Жукова, всё же признавали его военные заслуги и верность партии, правительству и лично товарищу Сталину.
В большинстве публикаций об этом заседании говорится, что, мол, военные не отдали Маршала Победы на растерзание и что якобы спасительное слово произнёс первый заместитель командующего бронетанковыми и механизированными войсками маршал Рыбалко. Верно то, что Павел Семёнович Рыбалко решительно высказался за политическую честность Жукова, за признание многих его военных заслуг. Но тон задал всё же выступавший первым — маршал Конев. И тут надо быть исторически точным. А что значит на таком собрании молвить первое слово поперёк слова Хозяина, вряд ли нужно пояснять.
В Приложении публикуется полный текст (расшифровка уникальной диктофонной записи) воспоминаний маршала Конева о заседании Высшего военного совета. Никто пока не опроверг точность переданной Коневым атмосферы, царившей в зале заседаний, и сути сказанного им.
Конев сказал, что характер у Жукова непростой, «неуживчивый, трудный». Назвал и недостатки в работе Жукова, а затем подытожил:
— Но если бы Жуков был человеком непорядочным, он вряд ли стал бы с такой настойчивостью, рискуя жизнью, выполнять приказы Ставки, выезжать на самые опасные участки фронта, ползать на брюхе по передовой, наблюдая за действия ми войск, чтобы на месте оценить обстановку и помочь командованию в принятии тех или иных решений. Нечестный человек, тем боле нечестный в политическом отношении, не будет себя так держать!
Сталин вдруг понял, что ситуация ускользает из его рук. Но выдержал и ждал конца выступлений, никого не перебивая. И только когда ответное покаянное слово дали Жукову, Сталин перебил его и сказал, указывая пальцем на Конева:
— Товарищ Конев, он присвоил даже авторство и вашей Корсунь-Шевченковской операции!
Бросая эту реплику, Сталин, конечно же, понимал, что сам многое отнял у него, чтобы отдать другому, и когда припекло, когда понял, что его расчёт на то, что обнесённые берлинским триумфом маршалы Рокоссовский и Конев оказались выше его надежд, по-кавказски взвился: «Он присвоил!..»
Но Сталин и на этот раз оказался мудрее своей врождённой ярости, он уступил военным. Уступил, хорошо понимая, что именно этой своей уступкой он окончательно пресёк вольницу маршалов, что они теперь у него в кулаке.
Но и маршалы почувствовали свою силу и то, что война не закончилась и надо держать порох сухим.
Константин Симонов, о долгих беседах которого с нашим героем мы ещё расскажем, интересовался и тем заседанием. Осталась запись Симонова — ответ маршала Конева на его вопрос: «…После всех выступлений выступал Сталин. Он опять говорил резко, но уже несколько по-другому. Видимо, поначалу у него был план ареста Жукова после этого Военного совета. Но, почувствовав наше внутреннее, да и не только внутреннее, сопротивление, почувствовав известную солидарность военных по отношению к Жукову и оценке его деятельности, он, видимо, сориентировался и отступил от первоначального намерения. Так мне показалось».
В защиту Жукова в том же тоне, что и Конев, выступили маршалы Рыбалко, Рокоссовский, генерал армии Хрулёв.
Девятого июня 1946 года Сталин издал приказ № 009, которым он, по всей вероятности, хотел принизить авторитет Маршала Победы ещё и в войсках. В приказе, кроме всего прочего, были и такие слова: «Было установлено далее, что ликвидация корсунь-шевченковской группы немецких войск была спланирована и проведена не маршалом Жуковым, как он заявлял об этом, а маршалом Коневым, а Киев был освобождён не ударом с юга с Букринского плацдарма, как предлагал Жуков, а ударом с севера, ибо Ставка считала Букринский плацдарм непригодным для такой большой операции.
Было, наконец, установлено, что, признавая заслуги маршала Жукова при взятии Берлина, нельзя отрицать, как это делает маршал Жуков, что без удара с юга войск маршала Конева и удара с севера войск маршала Рокоссовского Берлин не был бы окружён и взят в тот срок, в какой он был взят».
Маршалов Жукова, Конева и Рокоссовского, действительно наиболее ярких и талантливых полководцев Великой Отечественной и в целом Второй мировой войны, часто называют тремя русскими богатырями. Справедливости ради, надо заметить, что одним из русских маршалов-богатырей был поляк. Но суть не в этом. Все трое прославили русское оружие, возвысили дух русского солдата и принесли победу русскому народу, который олицетворял тогда все народы СССР А ведь и они, былинные богатыри — Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алёша Попович — не всегда ладили друг с другом.
Но хуже у них всё же складывались взаимоотношения с князьями…
В 1947 году, в самый канун своего 50-летия, Конев получил из Подосиновца письмо: земляки в Лодейно, в доме деда, Ивана Степановича Конева, решили устроить музей маршала, просили его, так сказать, благословения. Конев ответил землякам тёплым письмом. Послал подарки: семь коробок с книгами для сельской библиотеки. А весной, к посевной, в порядке депутатской помощи, — новенький грузовик. В устройстве же музея землякам отказал. Тогда он ещё страстно хотел служить, видел впереди перспективы, чувствовал свои силы. А музей на родине… Дошло бы до Сталина. Да и в Политбюро люди разные… Не надо.
Хрущёв тоже столкнёт Конева с Жуковым. И это столкновение будет более жестоким и иметь для обоих маршалов очень болезненные последствия.
1957 год. Популярность Жукова вновь возросла. Хрущёв, в своё время спасённый Жуковым от поражения в борьбе за власть с группой Маленкова—Молотова, решил ослабить влияние военных. Ведь в случае нового обострения борьбы за власть они могли принять и не его сторону… Хрущёв, чтобы сокрушить всех маршалов и генералов единым махом, ударил по главному из них — Жукову.
Коневу в этой партийной драчке не повезло больше всех.
После пленума ЦК КПСС, когда маршалы, включая и Рокоссовского, и Захарова, и Чуйкова, и Ерёменко, и Соколовского, дружно осудили Жукова как «зарвавшегося бонапартиста», на долю Конева выпала «честь» подписать заготовленную в ЦК статью. Называлась она «Сила Советской Армии и Флота—в руководстве партии, в неразрывной связи с народом». В ней говорилось о бонапартизме Жукова, о его ошибках в работе и в первую очередь о недооценке роли партии в армии.
Конечно, и тогда, и теперь, не важно, кто эту статью писал. Важно — кто подписал. Конев на этот раз уступил. Как это ни парадоксально, но как политик Хрущёв в схожей ситуации оказался посильнее своего предшественника Сталина. Он повёл интригу так, что газета со статьёй против бонапартизма маршала Жукова вышла в газете «Правда» за подписью его вчерашнего заместителя, самого надёжного подчинённого.
Когда текст статьи курьер доставил из ЦК, Конев просидел над ней всю ночь. Правил, согласовывал по телефону. Пытался смягчить. Затягивал сроки сдачи. Хрущёву постоянно докладывали об «авторских муках» Конева. Никита Сергеевич злорадствовал: «Старайся, не старайся, всё равно статья пойдёт за твоей подписью».
Прочитав подписанный Коневым вариант статьи, Хрущёв сразу ему позвонил:
— Завтра в «Правде» читай свою статью. И без фокусов. Понял?
Жуков был смертельно обижен. Конев тоже чувствовал вину. Оба понимали, что политики сильнее их. Разделяй и властвуй… Но чувство обиды какое-то время оказалось непреодолимым.
Однажды они встретились на улице. Разговорились. Жуков сказал:
— Иван Степанович, напиши опровержение.
— Георгий Константинович, ты же понимаешь, что это никто не напечатает. Это решение партии, а в нашей стране это закон.
Но есть и другая версия этой истории. Некоторые исследователи допускают, что Жуков и Конев действительно готовили переворот в стране. Их поддерживали не только Штеменко и Москаленко, но и многие военные. В том числе в войсковых частях, в округах. Говорят, когда Хрущёв, тогда ещё благоволивший к Жукову, благодарный ему за спасение во время кремлёвской интриги, пожаловался, что, дескать, вот бы теперь в МВД порядок навести, да нет подходящего человека, Жуков неожиданно, с солдатской прямотой доложил: «Есть такой человек». — «Кто?» — «Мой заместитель — Конев». Вот тут-то зачесалась у Хрущёва лысина, он понял, что эти двое его спихнут в два счёта… Хрущёв, обладавший чутьём на заговоры и сам искушённый заговорщик, и здесь перехитрил своих действительных и потенциальных противников. И Конев, подписывая статью, в этих обстоятельствах выбирал между жизнью и смертью. В самом буквальном смысле. Он хорошо помнил, как Хрущёв расправился с Берией, Меркуловым, Кобуловым и другими. Он знал, за что в дурдоме сидит генерал Судоплатов. Так что для него решалось: расстреляют или не расстреляют. Как американо-германо-японского шпиона. Дурачком-то, как Судоплатов, он прикидываться не станет. А голову на плаху класть не хотелось.
Но письмо Конева Жукову всё же, говорят, было. Текст его пока нигде не публиковался. Возможно, оно когда-нибудь станет частью истории взаимоотношений этих двух полководцев.
Окончательное же их примирение произошло на 70-летии Конева, в квартире на улице Грановского (ныне Романов переулок), когда поздравить маршала пришли все его боевые товарищи и друзья.
Как вспоминает Наталия Ивановна Конева, в тот вечер у них в доме царила атмосфера военного братства. Жуков один из первых пришёл поздравить Конева с днём рождения. И они обнялись. Все внимательно следили за их движениями, за выражением лиц, за репликами. И все вздохнули с облегчением.
Константин Симонов, тоже сидевший за праздничным столом, написал потом о Жукове: «Его приглашение в этот день, в этот дом, его приход туда имели особое значение. Судьба сложилась так, что Жукова и хозяина дома на долгие годы отдалили друг от друга обстоятельства, носившие драматический характер для обоих, для каждого по-своему».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.