ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ Разнобой в ПСР. — «Правые», «левые» и «левый центр». — А. Ф. Керенский. — Уход кадетских министров и заговор Корнилова. Демократическое Совещание. — Октябрь. — Четвертый съезд ПСР. — Откол «левых с. — р-ов». — Всероссийский съезд крестьянских депутатов. — Петроградский Совет и
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Разнобой в ПСР. — «Правые», «левые» и «левый центр». — А. Ф. Керенский. — Уход кадетских министров и заговор Корнилова. Демократическое Совещание. — Октябрь. — Четвертый съезд ПСР. — Откол «левых с. — р-ов». — Всероссийский съезд крестьянских депутатов. — Петроградский Совет и Собрание уполномоченных от фабрик и заводов
По мере развертывания событий, изначальный разнобой в Центральном Комитете ПСР становился всё отчетливее. Из прежнего эклектически-компромиссного центра выделился левый центр, вынесший из опыта шести месяцев революции заключение, что коалиция центральных партий трудовой демократии — с.-р. и с.-д. меньшевиков — с партией либеральной буржуазии далее немыслима без окончательной дискредитации их в массах и без перехода их влияния на народ к большевикам.
С точки зрения левого центра, развивавшейся мною и моими политическими друзьями, русская революция, в качестве революции общенациональной, имела одно чрезвычайно уязвимое место: это — отсутствие в России устойчивой и зрелой либеральной буржуазии.
Наступление революции в России было катастрофой для всех откровенно-правых партий. У них исчезло даже всякое мужество поднять свое знамя. Партия кадетов из самой левой легальной партии неожиданно для себя превратилась, благодаря исчезновению старых правых, в самую правую легальную партию. Но тем самым она естественно сделалась складочным местом для всего, что было когда-то правее ее. Партия к.-д. не заметила, не осознала или намеренно закрыла глаза на это затопление ее рядов справа, и теперь несла все его последствия, т. е. всё более резкий отрыв от революционной демократии.
Были и еще две причины, по которым с к.-д. партией коалиция стала немыслимой. Россия была при старом режиме «темницею народов», и революция разбудила ее узников — т. н. «негосударственные национальности». Или законные права этих национальностей революцией будут признаны, и тогда Россия станет преобразовываться в свободный федеративный союз равных народов; или этого не будет, и тогда у «негосударственных национальностей» не будет иного выхода, кроме сепаратизма. К.-д. партия, со времен самодержавия привыкшая себя чувствовать и мыслить, как «государственная», глубоко централистическая партия, не могла не бороться изо всех сил против всякого шага по пути к децентрализации России, производимой по национальному признаку. Для нее это было ослаблением государственного единства. Надо было выбрать: или союз с ищущими своей эмансипации «негосударственными» национальностями, и тогда разрыв с к.-д. партией; или сохранение коалиции с к.-д. партией, и тогда отчуждение и вражда с украинцами, белорусами, национальностями прибалтийского края, Кавказа, Башкирии, Туркестана и т. д.
К.-д. партия при самодержавии использовала все неудачи царской внешней политики и играла на струнах уязвленного патриотизма, постепенно перестраиваясь из либерально-пацифистской партии в партию национально-либеральную, пактирующую с империализмом и этим приобретающую симпатии в кругах плутократии, бюрократии и дворянства. Это наследие прошлого висело тяжелою гирею на ее ногах, враждебно сталкивая ее с новыми началами внешней политики русской революции — теми самыми началами, которые в бесконечно ослабленном виде провозглашались президентом Вильсоном. Рассчитывая, незадолго до революции, на дворцовый переворот, партия к.-д. связала себя со старым командным составом царского режима, не понимавшим необходимости радикальной демократизации армии и поэтому всё более отчуждавшимся от революционизированной солдатской массы.
Это создавало глубокое отчуждение и антагонизм между кадетской партией и советской демократией. Сохранение их коалиции в правительстве вело лишь к их взаимной нейтрализации, т. е. к параличу творческой деятельности правительства. Невозможность же никак не откликнуться на неотложные вопросы жизни вела к постоянным конфликтам внутри правительства, к министерским кризисам, перестройкам в его личном составе, после чего опять начиналась всё та же «сказка про белого бычка», создавая впечатление неустойчивости, неавторитетности власти и никчемности ее существования.
С этой точки зрения, необходимо было признать коалиционную власть пережитым этапом революции и перейти к более однородной власти, с твердой крестьянско-рабочей, федералистической и пацифистской программой; в противном случае историческая изжитость коалиционной власти должна была, с этой точки зрения, привести к широкой непопулярности и ослаблению Временного Правительства, а вслед, за этим — к опасным для судеб новой России покушениям на него справа и слева — военно-монархических заговорщиков и анархо-большевистских демагогов, для утверждения или милитаристической, или социально-погромной диктатуры.
Левоцентровая группа Ц. К. когда-то, в начале революции, разделяла общераспространенное тогда увлечение личностью А. Ф. Керенского, единственного человека в составе первого Временного Правительства, который шел навстречу революции не упираясь, а с подлинным подъемом, энергией и искренним, хотя и несколько истерически-ходульным пафосом.
Но чем дальше развивались события, тем больше в ее рядах происходила переоценка его личности. В конце концов, роль его стала сводиться к балансированию между правым, национал-либеральным, и левым, социалистическим крылом правительства. Нейтрализуя то первое — вторым, то второе — первым, Керенский, казалось, видел свою миссию в этой «надпартийной» роли, резервируя себе роль суперарбитра и делая себя «незаменимым» в качестве центральной оси власти. Казалось, что его более всего удовлетворяет именно такое состояние правительства, и что он старается даже усугубить его, последовательно удаляя из состава кабинета, одну за другою, все крупные и красочные партийные фигуры и заменяя их всё более второстепенными, несамостоятельными и безличными. Тем самым создавалась опасность «личного режима», подверженного случайности и даже капризам персонального умонастроения.
В это время произошло катастрофическое событие, в котором левый центр мог усмотреть первую иллюстрацию правильности его прогноза опасностей, грозящих революции и революционной власти от сохранения коалиционной формы правительства и соответствующей этой форме программы или — точнее беспрограммности. Это был знаменитый «Корниловский заговор» и последовавшее за ним восстание ставки против Временного Правительства.
Ликвидация Корниловского восстания произошла в условиях, внесших громадное смущение в ряды трудовой демократии. Керенский взял на себя инициативу объявления верховного главнокомандующего армией — мятежником, а управляющий военным министерством его кабинета, Савинков, грозил, что с Корниловым будет поступлено, «как с изменником».
Но правительство в самый момент конфликта распалось вследствие выхода из него сочувствующих Корнилову членов-кадетов; что же касается остальных министров, то Керенский просил всех их подать прошения об отставке, чтобы дать ему полную свободу для наилучшей реконструкции всего кабинета. Таким образом, в момент конфликта существовала лишь единоличная власть министра-президента, фактическая персональная диктатура. Но это была диктатура на холостом ходу и ее носитель, Керенский, в это время менее всего управлял событиями и страной. Впоследствии, в своих работах полумемуарного характера, он сам рассказывал о том, как большинству людей, с которыми ему приходилось иметь дело, он представлялся человеком обреченным, как один за другим его покидали люди, в близость которых он верил, и как настал даже такой момент, что он в Зимнем дворце ощутил вокруг себя почти полную пустоту и переживал страшные часы покинутости и одиночества.
Таким образом, не правительством, которое распылилось, и не персонально Керенским была ведена борьба и произведена ликвидация мятежа. Мятеж был подавлен частью — армейскими комитетами, арестовывавшими солидарных с мятежом командиров, частью — советскими, партийными и национально-революционными организациями, распропагандировавшими ударные отряды, двинутые Корниловым на Петроград. Это было сделано без большого труда, ввиду единодушного массового настроения, возбужденного повсюду известием о готовящемся перевороте в пользу единоличной военной диктатуры.
* * *
Кризис власти в связи с Корниловским восстанием вновь поставил перед Ц. К. нашей партии вопрос об отношении к самой идее правительственной коалиции с цензовыми элементами.
Одна группа в Ц. К., во главе с автором этих строк, устанавливала прежде всего, что кадетская партия, как целое, несомненно была на стороне Корнилова во время мятежа, и потому никоим образом не может быть представлена в правительстве, защищающем демократическую революцию. Тяга к военной диктатуре у к.-д. партии не случайна. Она — продукт общей эволюции этой партии и тесно связана с ее позицией в аграрном, рабочем, национальном и военном вопросах. Возвращение кадетов в правительство сделает его неустойчивым и поразит его бесплодием. Во всех основных вопросах государственной жизни — об аграрной реформе, о защите прав рабочего на стабилизированную реальную заработную плату и на контролирующее участие в управлении производственным процессом, о децентрализации и правах национальностей, о демократическом мире — министры кадеты занимают позицию, противоположную министрам-социалистам. Ни те, ни другие недостаточно сильны, чтобы доставить торжество своей политике, но достаточно сильны, чтобы помешать противникам проводить их политику.
В результате власть оказывается стерильной. Она не способна ни на один решительный шаг, ибо, сделав его в том или другом духе, она вызывает правительственный кризис и демонстративный уход в отставку или той, или другой стороны.
Лидеры правых и правоцентровых настроений в нашем Ц. К., напротив того, доказывали, что нельзя всю партию кадетов обвинять в соучастии с корниловцами; что в ней есть элементы, свободные от всякой связи с ними: что в кадетской среде есть чрезвычайно большое количество квалифицированных общественных деятелей с большим опытом практической земско-городской и государственной работы; что нельзя с легким сердцем ставить крест на них и этим отбрасывать от революции разные промежуточные элементы, в чьих глазах работа оппозиционного «прогрессивного блока» Государственной Думы и роль думских элементов в начале революции окружают известным ореолом имена людей, поскользнувшихся на корниловском движении.
Кадетская партия — всё же самая левая из буржуазных группировок. Правда, она увлеклась чисто партийной враждой к сменившим ее в правительстве представителям рабочего и социалистического движения. Но есть опасность, что, ультимативный отказ ей в допущении в состав правительства будет понят, как отказ от сотрудничества со всею несоциалистической Россией. Другое дело, если бы, например, удалось привлечь в состав кабинета некоторых крупных, прогрессивно настроенных деятелей торгово-промышленного мира или некоторых кадетски-мыслящих людей не в качестве представителей партии, а персонально. Словом, представители этого крыла Ц. К., идя на уступки, подчеркивали, что согласны не настаивать на образовании правительства по соглашению с кадетской партией, а лишь на сохранении коалиции также и с «цензовыми» элементами русской общественности.
Обсуждение кончилось компромиссом, в котором нашли свое отражение преобладавшие в Ц. К. правоцентровые настроения. В принципе было принято: 1) Продолжение коалиции с цензовыми элементами, но при непременном условии твердой внешней политики в духе русской революции и ликвидации безответственности власти.
2) Временное Правительство впредь до созыва Учредительного Собрания должно быть ответственным перед некоторым временным органом (предпарламентом), который должен быть создан из представителей организованных сил страны, причем цензовым элементам в этом органе может быть отведено лишь меньшинство мест.
И 3) созыв Учредительного Собрания не должен быть более откладываем.
Первое из этих предложений было принято 10-ю голосами против 2, второе 8-ю против 1 при двух воздержавшихся, и 3-е — единогласно. Единогласно же было решено придать третьему требованию ультимативный характер.
Главною причиной затяжки с Учредительным Собранием было то, что к.-д. партия ультимативно настаивала на соблюдении всех формальностей процедуры по организации выборов. В особенности требовала она, чтобы списки избирателей были составлены не какими-нибудь «самочинными органами народной власти», возникшими на местах, но правильно избранными новыми демократическими органами самоуправления. Было бы трудно отвергать — да никто и не отвергал, что именно такие органы были бы самыми подходящими для нормальной организации выборной процедуры в национальное законодательное собрание. Но беда была в том, что время то переживалось самое ненормальное, а требуемая придирчивыми законниками безупречная процедура оказывалась слишком громоздкою и потому необходимо отстающею от лихорадочного темпа жизни страны.
Для придания власти большей устойчивости, отсутствие которой так болезненно сказалось во время Корниловского восстания, решено было — впредь до созыва Учредительного Собрания — создать в конце сентября широкое полупредставительное учреждение, своеобразный «предпарламент» или Демократическое Совещание.
Демократическое Совещание составом своим не оправдало надежд правоцентровой группы ПСР. Ход общих прений показал, что коалиционистские настроения сильно ослабели не только в советах. Из среды различных составных частей совещания подавались многочисленные проекты резолюций, общий дух которых был таков, что правоцентровая с.-р. резолюция вряд ли могла рассчитывать получить приоритет и быть положена в основу решения Совещания.
Делу не помогло и появление Керенского, который заявил, что сегодня же передаст в руки Совещания тяжелое бремя власти, если Совещание не приемлет принципа коалиции, отвержение которой Керенский считает гибельным и без которой он никакого участия в правительстве не примет; Керенский пожал бурные аплодисменты приблизительно половины собрания. Он смягчил недовольство другой половины, заявив, что ему инкриминируют восстановление смертной казни на фронте, но он до сих пор не утвердил ни одного вынесенного армейскими судами смертного приговора.
Немедленно после произнесения этой речи Керенский удалился и не принимал более никакого участия в заседаниях.
Демократическое Совещание, хотя и слабым большинством, высказалось «в принципе» за коалицию. Но Демократическое Совещание осталось без всякого решения того основного вопроса, ради которого было собрано.
С.-р-овская делегация в Демократическом Совещании постепенно, шаг за шагом, делала уступки не только из начертанной программы, и не только по вопросу о пропорциональном соотношении в «Предпарламенте» цензовиков и революционной демократии, но даже из самого принципа ответственности власти перед будущим предпарламентом. В итоге всей этой компромиссной работы «Предпарламент» остался лишь в качестве совещательного учреждения, чем-то вроде Земских Соборов при самодержавии (по формуле «правительству — сила власти, земле — сила мнения»). Он даже не получил права запросов. Цензовики получили в нем представительство, сильно повышенное с тем, какое им было потом дано — выборами на основе всеобщего избирательного права. Правительство опубликовало, как свою, платформу, выработанную Демократическим Совещанием, но после ретушировки, которая делала ее шагом назад сравнительно с платформами, уже публиковавшимися во всеобщее сведение от имени предыдущих составов Временного Правительства.
В заседании Ц. К. ПСР 17-го сентября, очень немноголюдном, из 7 человек, был заслушан формальный протест Веденяпина против действий Авксентьева и Гоца, нарушивших свои обязанности по отношению к Ц. К. По их требованию было созвано экстренное собрание Ц. К. по вопросу о том, какую общеполитическую резолюцию об организации власти проводить на заседании с.-р. фракции Демократического Совещания. Но когда Ц. К. экстренно собрался, то оказалось, что Гоц и Авксентьев сами на него не явились, но направились прямо на заседание фракции и там голосовали за резолюцию, требовавшую образования коалиционного правительства на основе сговора с к.-д. партией.
В момент, когда партии грозил откол левого крыла и когда левый центр решительно выступил против будущих сецессионистов, — центральное ядро Ц. К. распалось.
Когда лидер правого центра, Авксентьев, открыто выступил с защитой позиций крайне правого крыла партии, с защитой коалиции во что бы то ни стало, сам голосовал и других приглашал голосовать за нее, — то, несмотря на происшедшее при этом формальное нарушение дисциплины Ц. К., существенно ничего не менялось. В февральской революции Авксентьев и его друзья не почуяли присущей народному движению грандиозной силы отталкивания от всего старого; они приветствовали эту революцию, как «малую революцию», по мотивам своим чисто патриотическую и общенациональную, сделанную скрепя сердце во время войны, чтобы избавиться от неспособной, насквозь прогнившей власти, фатально ведущей страну к поражению; как революцию во имя более успешного ведения и победоносного завершения войны союзом всех освобожденных «живых сил» страны.
Ни для кого не было тайной, что Авксентьев пошел в ногу с партийным центром лишь скрепя сердце, когда на 3-ем съезде коалиционное правительство трактовалось, как положение переходное, впредь до дальнейшего изменения соотношения сил в стране в пользу социалистов. Но открытое присоединение к нему Гоца, коренного «центровика», лидера эсеровской фракции в Совете — было партийной сенсацией.
Основным помощником Гоца в деле аппаратной обработки партии был В. М. Зензинов, — типичный образец «делового министра», как его когда-то прозвали в кругу близких людей. Чрезвычайно усидчивый, настойчивый и уравновешенный, умеющий терпеливо «бить в одну точку», он органически отдалялся от всего, что отдавало «крайностью», и столь же органически тяготел к какой-то неопределенной «золотой середине». Педантизм смягчался в нем воспитанностью, выдержкой, хорошими манерами и подчеркнутой, изысканной корректностью.
Он происходил из хорошей, культурной, крупно-торговой среды, и в общении с людьми буржуазных партий производил впечатление почти своего, и, во всяком случае, не вносящего диссонанса человека comme il faut, достойного всякого уважения. У него не было никаких возмущающих течение его общественной работы сильных индивидуальных страстей, и он пользовался поэтому репутацией безупречности, политической выдержанности и преданности партии. Это был блестящий образец — большого человека на малые дела. В деле непосредственного руководства партийным аппаратом он был незаменим и неподражаем.
Заслушав доклад А. Гоца о переговорах с Временным Правительством, Центральный Комитет ПСР 24 сентября семью голосами при семи воздержавшихся согласился, что «Авксентьев, Гоц и Руднев выполнили поручение, данное им Демократическим Совещанием».
С этого времени пишущий эти строки систематически отходит как от работы в Предпарламенте, который считает учреждением безвластным и ненужным, так и в самом Ц. К., где предоставляет новому большинству без помехи проводить свой «новый курс», неся всецело ответственность за него и за его результаты перед партией. 2-го октября я получил месячный отпуск «для объезда России» и непосредственного общения с массами, от которых, на мой взгляд, Ц. К. совершенно оторвался.
В эти дни на меня частным порядком было оказано большое давление с целью склонить меня отложить свой отъезд, по крайней мере, до сакраментального дня 22 октября, когда весь Петербург ждал попытки большевиков захватить власть. Мне указывали, что мой отъезд почти накануне этого дня будет понят, как несолидарность с противящимися перевороту антибольшевистскими силами. Скрепя сердце, я согласился отложить отъезд, но с тем, что это будет последний раз. 22-ое октября прошло мирно. Создалось впечатление, что большевики будут дожидаться если не Учредительного Собрания, то, по крайней мере, 2-го съезда Советов, на котором они, рассчитывая на сильную «левую сецессию» в рядах с.-р. и с.-д. меньшевиков, надеются получить большинство.
22-го вечером я покинул Петроград и после успешных выступлений в казармах войск Московского гарнизона поехал на съезд крестьянских секций Западного фронта в Минск, куда меня призывали партийные товарищи, опасавшиеся на этом съезде «засилия» большевистских и союзных с ними элементов.
Через три дня после моего отъезда началось большевистское восстание.
Когда во второй половине ноября я вернулся в Петербург, я на вокзале был задержан для объяснений с Военно-Революционным Комитетом. После всех объяснений мне было заявлено, что я свободен и что самый акт приглашения объясниться с Военно-Революционным Комитетом, несмотря на присутствие вооруженного караула, не должен рассматриваться, как арест.
Такова была обстановка, в которой произошел почти единовременно со 2-ым Всероссийским Съездом Крестьянских Советов четвертый съезд Партии Социалистов-Революционеров (26 ноября — 5 декабря 1917 г., ст. ст.).
Главным предметом съезда было обсуждение вопроса — «о текущем моменте и тактике партии», докладчиком по которому был я, давший, между прочим, сдержанную по форме, но категорическую по существу критику ошибок революционной демократии вообще и центрального партийного руководства в частности.
Против моих заключений выступали: В. Подвицкий, признавший, что коалиционная тактика действительно потерпела полное крушение, но что это крушение было, в сущности, крушением самой революции; В. Г. Архангельский, полагавший, что всё-таки без коалиции обойтись было невозможно и что однородное правительство «единого трудового фронта» оказалось бы не сильнее, но даже еще слабее коалиционного; Фирсов-Розенблюм, смягчавший значение всех ошибок тактики тем, что течение революции со всеми ее слабостями и спадами было «фатально и неизбежно»; и, наконец, мой преемник по министерству земледелия, С. Л. Маслов, обвинявший всю революцию в антигосударственном, почти анархическом уклоне, констатировавший, что «революция сорвана», что выхода из тупика нет, все предлагаемые тактические планы безнадежны и неосуществимы и «будущее печально».
Что касается крайнего правого крыла партии — «воленародцев», — то от их имени выступали В. И. Лебедев и А. А. Аргунов. Первый заявил, что, по его мнению, правых вообще от центра теперь отделяет немногое. Центр во главу угла своей тактики ставил борьбу за мир, не отвергая обороны страны; Правые — оборону страны, не отвергая борьбы за мир. В других вопросах, на его взгляд, особых разногласий нет. А теперь, когда большевиками армия совершенно разложена, — все течения приведены к одному знаменателю, «всем» приходится думать только об одном: о скорейшем заключении мира. Поэтому «правые» хотят общей работы, а не распрей и расколов.
После прений были предложены три резолюции: докладчика (левоцентровая), Когана-Бернштейна (крайняя левая) и Архангельского (умеренно-правая). При голосовании, какую положить в основу обсуждения, за первую высказалось 99 голосов, за вторую 52 и за третью всего 8. После рассмотрения в комиссии поступивших поправок, моя резолюция была принята 126 голосами против 7, при 13 воздержавшихся.
В резолюции этой указывалось, что в Учредительном Собрании Партия Социалистов-Революционеров, под контролем Центрального Комитета, должна противопоставить большевистскому методу раздачи невыполнимых обещаний тактику серьёзного и глубокого законодательного творчества, чуждающегося оппортунистических компромиссов. На первую очередь при этом должны быть поставлены вопросы о мире, о земле, о контроле над производством и о переустройстве Российской Республики на федеративных началах, и вся социальная политика должна быть поставлена в связь с предстоящей задачей демобилизации промышленности и армии; партия обязана приложить всю свою энергию к сосредоточению вокруг охраны прав Учредительного Собрания достаточных организованных сил, чтобы, в случае надобности, принять бой с преступным посягательством на верховную волю народа, откуда бы оно ни исходило и какими бы лозунгами ни прикрывалось. При этом партия должна постоянно иметь в виду необходимость быть готовой к отпору контрреволюционным попыткам, подготовляемым эксцессами большевистского режима.
Всё это прошло, несмотря на то, что на 4-ом съезде почти не было прежнего крайнего левого крыла, а из партийных левых раскольников, руководимых Натансоном и Спиридоновой, имевших свою сепаратную всероссийскую конференцию, на общепартийный съезд удалось попасть только И. 3. Штейнбергу и В. Трутовскому. Они огласили там резкую резолюцию, приглашавшую «всех подлинных революционеров» уйти со съезда. К ним присоединилось и покинуло съезд, однако, всего 7 делегатов.
Одновременно с общепартийным съездом заседал Всероссийский съезд Крестьянских Советов. Он был собран, однако, не Исполнительным Комитетом, избранным на предыдущем, первом всероссийском съезде, а некоей самочинной организацией. Исполнительный Комитет созвал по вопросу об организации Второго Съезда чрезвычайную конференцию: конференция эта распалась на «правых» и «левых»; «левые», вставшие на точку зрения признания октябрьского переворота и советской власти, принялись собственными силами, с устранением Исполнительного Комитета, собирать съезд. Фактическая сила, имевшаяся в руках Совета Народных Комиссаров, была на их стороне.
«Правым» ничего не оставалось, как протестовать, и всё же идти на находящийся в чужих руках съезд, в расчете на то, что крестьяне — народ упорный и переломить себя никому не дадут. Расчет этот оправдался, но не вполне. В нем не была учтена возможность для «левого блока» (большевиков, левых эсеров, максималистов и анархистов) наводнить съезд делегатами так называемых «крестьянских секций» фронта, тыловых гарнизонов, флота и т. д. 1-го декабря, накануне открытия съезда и при еще неполном его созыве, оказалось, что при 489 приехавших крестьянах-делегатах явилось 294 армейских депутатов, часто с весьма сомнительными «полномочиями» (вплоть до анекдотического «полномочия» на поездку ради приобретения для окопов граммофона, тоже открывшего предъявителю двери заседаний съезда).
Сразу же обнаружилось, что солдатская часть съезда, благодарная большевикам за прекращение войны, валом валит к «левому», пробольшевистскому сектору, тогда как крестьяне в большинстве своем питают к большевикам органическое недоверие. Но так как крестьянам со всех концов России съехаться гораздо труднее и они тяжелее на подъем, чем спешащие покинуть фронт солдаты, то на первых заседаниях съезда перевес был у левого блока, хотя и небольшой.
При выборах временного президиума кандидатка большевиков и их союзников, левая эсерка Спиридонова прошла 269 голосами против 230, поданных за В. М. Чернова; при проверке голосования выходом в разные двери отчетливо сказалось преобладание среди «спиридоновцев» серых шинелей, и такое же преобладание среди «Черновцов» мужицких поддевок. Но мужики продолжали прибывать, и соотношение сил изменяться. Когда на съезд прибыл «сам» председатель Совета Народных Комиссаров Ленин, поднялись крики, что съезд еще не решил вопроса, признает ли он Совет Народных Комиссаров законной властью или нет, а потому выслушать председателя его не может.
Не будучи уверен в результате голосования и не желая идти на риск и в то же время сильно надеясь на воздействие ленинской речи, левый блок сделал уступку: Ленин взошел на кафедру и получил слово не как председатель Совнаркома, а как представитель большевистской фракции съезда. Всячески стараясь выставить Совет Народных Комиссаров истинно-народным, демократическим правительством, Ленин неосторожно заявил, что, не в пример безответственному Временному Правительству, Совнарком отчитывается перед Советами и, если советский съезд, вроде происходящего, вынесет ему вотум недоверия, он уйдет в отставку.
Этим промахом я поспешил воспользоваться и в ответной речи пригласил крестьян принять вызов Ленина и показать ему, много ли доверия имеют они к захватнической власти: фракция социалистов-революционеров дает для этого случай, внося соответственную резолюцию против Совета Народных Комиссаров и за Учредительное Собрание.
Действительно, депутатом-солдатом тотчас же была внесена от имени эсеровской фракции такая резолюция, и она прошла большинством 360 голосов против 321. «Левая» часть съезда пришла в крайнее возбуждение: ее вождя только что «поймали на слове», и теперь, если держаться за власть, нужно было отступить от только что данного слова, а если сдержать слово, нужно было отступить от власти. Большевики, разумеется, предпочли первое.
В это самое время в рабоче-солдатском Всероссийском Центральном Исполнительном Комитете резолюция, одобряющая действия Совета Народных Комиссаров, прошла всего лишь 150 голосами против 104, при 22 воздержавшихся. Но во ВЦИКе отсутствовали представители эсеро-меньшевистского блока демонстративно удалившегося с 2-го рабоче-солдатского съезда и бойкотировавшего ВЦИК. Если бы не это, Совнарком мог бы получить вотум недоверия разом в «обоих палатах» советского государства. Теперь же можно было опираться на одну из двух против другой: на рабоче-солдатскую, против крестьянской.
Как бы то ни было, но взволнованные неожиданным провалом на крестьянском съезде большевики попробовали на следующий день поправить свои дела, пустив в ход фейерверочное красноречие Л. Троцкого.
На их беду появление Троцкого перед крестьянами совпало с опубликованием в газетах одной речи, где он грозил всем врагам советской власти «изобретенной еще во время великой французской революции машиной, укорачивающей человека ровно на длину головы».
Под свежим впечатлением этой речи, увидев ее автора на трибуне, половина залы внезапно и стихийно разразилась бурей негодования. Троцкий, бледный, как полотно, покинул трибуну под сплошной гул возгласов: «насильник, палач, кровавый убийца». Президиум, будучи не в силах справиться с этим взрывом массового гнева, не нашел другого выхода, как удалиться вместе с Троцким и «левой» частью съезда в особую залу, где Троцкий и прочел свой доклад.
Таким образом, съезд распался на две части; их пробовали потом несколько раз соединять, но они немедленно, иногда по самому незначительному поводу, приводившему к бурным схваткам и хаосу, снова распадались. Между тем крестьяне-делегаты из дальних губерний продолжали приезжать и немедленно присоединяли свои подписи к резолюции в пользу Учредительного Собрания и против Совнаркома. Но съезду еще предстояло произвести выборы постоянного президиума вместо временного, и перевыборы Спиридоновой становились всё более и более проблематичными.
Нервность обеих, сторон росла. Наконец, по поводу одного из сравнительно малозначительных инцидентов Спиридонова неожиданно заявила, что президиум слагает свои полномочия. Этим единый съезд и был оборван. Около половины делегатов, возглавляемые Спиридоновой, двинулись торжественной процессией прямо в Смольный, где им был оказан президиумом ВЦИКа и Совнаркомом не менее торжественный прием: символически демонстрировалось «рабоче-крестьянско-солдатское единение». Другая, большая часть удалилась в старое помещение Крестьянского ВЦИКа, откуда она некоторое время спустя и была выдворена специальным отрядом красногвардейцев. В то же время по всей России прокатилась волна репрессий против крестьянских съездов и советов, которые не давали большевистским властям прибрать себя к рукам.
Ц. К., избранный на четвертом съезде ПСР, избрал линию поведения, равно далекую и от «правого» активизма, и от «правого» пессимизма. Вместо заговорщически-террористических действий он посылал людей партии в массы. Зная, что если большевизм захватил власть путем солдатского пронунциаменто, то удерживает ее он всё-таки и сочувствием доведенных до точки революционного кипения рабочих, Ц. К. с.-р. — ов главным средством борьбы против большевиков избрал именно обратное отвоевание массовых рабочих симпатий. Он развивал лихорадочную агитацию за отзыв фабриками и заводами тех своих депутатов в Совете, которые голосовали за дикие и жестокие акты диктатуры. И его агитация имела успех. Всё чаще и чаще такие депутаты отзывались и производились перевыборы депутатов. Дело дошло до того, что большевики стали серьёзно опасаться за свое господство в Петербургском Совете. Чтобы остановить таяние своего большинства, они вынуждены были почти на крайнюю меру: на запрет досрочного отзыва и частичных перевыборов, — под тем предлогом, что в скором времени они готовят всеобщие и единовременные перевыборы Петербургского Совета.
Отсюда возникла новая форма движения, история которого еще ждет своего исследователя и бытописателя. Новый эсеровский Центральный Комитет пришел к соглашению с социал-демократами меньшевиками о направлении избирательной кампании в несколько иное русло. Если Петроградский Совет запретил досрочный отзыв и перевыборы своих депутатов, то можно призвать фабрики и заводы избирать представителей на особую чрезвычайную «рабочую конференцию», «собрание уполномоченных от фабрик и заводов». Таким образом создалось учреждение, фактически параллельное Совету, но имеющее значительно больший моральный авторитет ввиду свежести его полномочий, в отличие от устаревших, искусственно сохраняемых и вообще сильно «подмоченных» полномочий Совета.
Рабочая конференция приковала к себе внимание всего рабочего Петрограда. Фабрики и заводы, один за другим, присоединялись к ней и избирали в нее своих представителей. Она превращалась в самый оживленный «рабочий парламент».
Ей шла на руку тактика большевиков — преподносить Совету готовые партийные решения или даже просто ставить его перед совершившимся фактом, гильотинировать дебаты и в «скорострельном» порядке получать на все свои действия санкцию задним числом. Рабочая конференция подвергла подробному обсуждению и критике с социалистической точки зрения основания декретов Совета Народных Комиссаров и в противовес им разрабатывала позитивную программу социальных реформ, свободную от необузданного экспериментаторства и утопизма. Обсуждала она и международную политику большевистской диктатуры, с ее попыткой «выскочить из войны» путем сепаратного мира, который, согласно ее уверениям, должен, однако, оказаться миром вполне демократическим, справедливым и потому равно почетным для обоих сторон. Свою программу рабочая конференция предполагала передать, в качестве петиции, Учредительному Собранию, права которого на полноту власти она отстаивала безоговорочно.