ЖЕНИХ
ЖЕНИХ
Едва ему начинало казаться, что болезнь отступает, как она напоминала о себе с новой силой. Некоторые симптомы теперь походили на туберкулез, и Джордж уже думал, что скоро последует за братом Лоуренсом, не дожив даже до 26-го дня рождения. 1 февраля он отправился в Уильямсберг, но, пылая в жару, был вынужден повернуть с полдороги домой. Призванные врачи сурово отчитали его за безрассудство: мыслимое ли дело — отправляться в далекий путь в таком состоянии! Между тем в Уильямсберге уже распространились слухи о том, что полковник Вашингтон скончался. Пришлось давать опровержение. «Я слышал о письмах от мертвецов, но еще никогда не имел удовольствия получать их, пока мне в руки не попало на днях Ваше приятное известие», — с облегчением писал ему друг Роберт Картер Николас. Молодая энергичная натура Джорджа бунтовала и не желала смириться с уходом во цвете лет. Ведь он еще ничего не совершил, даже семьей не обзавелся! Какая память останется о нем?
Бог с ней, с военной карьерой. 4 марта он написал полковнику Джону Стэнвиксу подробное письмо о том, какой ущерб был нанесен болезнью его здоровью и что ему нужно вести себя с величайшей осторожностью, если он хочет выздороветь. По этой причине он намерен «оставить командование и удалиться от всех государственных дел, предоставив занять мой пост другим, более пригодным для этой задачи». На следующий день он выехал в Уильямсберг, остановившись по пути в доме матери. В столице он посетил доктора Джона Амсона, который уверил пациента, что его опасения в отношении чахотки беспочвенны и дело уже идет на поправку.
Джордж воспрянул духом. По раскисшим дорогам было сложно передвигаться даже верхом, и он завернул в графство Нью-Кент к своему другу Ричарду Чемберлену, чтобы погостить несколько дней. Тот познакомил его со своей соседкой, молодой вдовой Мартой Дэндридж-Кастис. В июле прошлого года она потеряла мужа и жила теперь с двумя детьми — четырехлетним Джеки и двухлетней Пэтси — в роскошной усадьбе на берегу реки Памунки, которую в обиходе именовали «Белым домом». Конечно, Джордж уже слышал о миссис Кастис (мир тесен, особенно если это мир виргинских плантаторов) и был рад возможности представиться ей лично.
Марта родилась 2 июня 1731 года (то есть на восемь месяцев раньше Джорджа) и была первенцем в семье Джона Дэндриджа, чиновника графства Нью-Кент, полковника милиционных сил, мелкого табачного плантатора, и Фрэнсис Джонс. Позже в семье родились еще семеро детей, но трое умерли в младенчестве. На принадлежавшей Дэндриджам плантации «Честнат Гроув» в 500 акров земли работало около двух десятков рабов. Обстановка в доме была спартанской, и Марта (Пэтси, как ее называли в семье) сызмальства помогала матери по хозяйству. Она никогда не чуралась работы, вставала с петухами и принималась за дела. В Виргинии девушки не были избалованы, даже в гости они ездили верхом. Марта помнила те времена, когда карета имелась только у одной богатой семьи. Однако у Марты была служанка-рабыня Анна Дэндридж. По слухам, она приходилась ей единокровной сестрой: ее отец согрешил с рабыней, в жилах которой смешалась кровь негров и индейцев чероки. Образование барышня получила примитивное и писала с невероятными грамматическими ошибками, предпочитая обходиться без знаков препинания. Зато она была очень набожна (ее отец исполнял обязанности церковного старосты) и ежедневно после завтрака целый час молилась у себя в комнате и читала Священное Писание.
При каких обстоятельствах произошла ее встреча с Даниелем Парком Кастисом, история умалчивает. Он был старше Марты, тогда еще юной девушки, на 20 лет, однако еще ни разу не был женат — его отец-самодур отверг несколько невест. О полковнике Джоне Кастисе IV ходила дурная слава по всему восточному побережью Виргинии; он тиранил свою жену Фиделию, урожденную Фрэнсис Парк, которая, впрочем, тоже была не подарок. Марту он сразу объявил выскочкой, которая стремится пролезть из грязи в князи, и пообещал выбросить всё столовое серебро в уличную канаву, чтобы не оставить ей. Кроме того, он пригрозил, что лишит сына наследства и завещает все свои деньги Черному Джеку — мулату, которого прижил с рабыней. Обычно таких детей скрывали и о их происхождении особо не распространялись, но Джон Кастис направил губернатору прошение о даровании свободы ребенку, «получившему при крещении имя Джон, но в обиходе именуемому Джеком, рожденному от негритянской девки Алисы», когда тому исполнилось пять лет. Мальчик обрел свободу и в качестве подарка получил… четырех рабов, которые должны были стать его товарищами по играм.
Слабовольный Даниель Парк конечно же покорился бы воле отца, но Марта решила взять быка за рога и храбро явилась знакомиться с будущим свекром прямо в его дом в Уильямсберге. И полностью его покорила! Старик теперь величал ее красавицей и умницей, однако согласия на брак по-прежнему не давал. Вскоре после визита Марты семейный адвокат Джеймс Пауэр преподнес в подарок Черному Джеку коня, уздечку и седло, сообщив Джону Кастису, что это от Даниеля. Не было сомнений, кто именно подсказал ему это сделать. Трогательное свидетельство братской любви заставило отца согласиться с выбором сына. Пусть уж лучше будет мисс Дэндридж, чем кто-нибудь еще… 15 мая 1750 года восемнадцатилетняя Марта Дэндридж всё-таки вышла замуж за 38-летнего Даниеля Парка Кастиса. Джека молодые взяли к себе, в «Белый дом». Правда, восемь месяцев спустя он умер от менингита… Их семейная жизнь продолжалась семь лет; из четверых детей двое скончались (первенец, тезка отца, — трех лет от роду, дочь Фрэнсис — четырех, в один год с отцом), и теперь Марта хлопотала над оставшимися двумя, как клушка над цыплятами. Конечно, было бы хорошо найти детям нового отца, да и себе мужа — ведь ей всего 26 лет… Каково женщине, и без того занятой заботами по дому, тащить на себе еще и большое хозяйство — присматривать за плантациями, продавать табак в Англию, делать заказы лондонским купцам, давать соседям денег в долг и потом напоминать, чтобы вернули?..
В гостиной «Белого дома» висели парные портреты четы Кастис, заказанные Даниелем Парком Джону Уолластону в 1757 году. Художник не польстил хозяйке дома: маленькая головка, гладко зачесанные наверх волосы, близко посаженные глаза, большой крючковатый нос, узкий ротик, наметившийся двойной подбородок (после четырех родов она начала полнеть). Она выглядела почти ровесницей мужа — темноволосого и чернобрового мужчины с большими влажными глазами, женоподобными чертами лица и объемистым брюшком, туго обтянутым белым атласным камзолом. Однако в Виргинии Марта слыла одной из первых красавиц: знали-то ее не по портретам. В жизни у нее не было такого напряженно-застывшего выражения лица: оно оживлялось обаятельной улыбкой, а умные карие глаза сияли теплотой. Умела она и приодеться со вкусом. Марта Кастис была напрочь лишена пустого кокетства, зато слыла радушной хозяйкой, у которой для каждого найдется ласковое слово.
Конечно, ей было интересно познакомиться с полковником Вашингтоном, о котором она столько слышала и читала в газетах. Наверное, он поразил ее при первой встрече: при своем росте в полтора метра она едва доставала головой до его плеча. Он вел себя довольно сдержанно, но учтиво, говорил мало, но ей это тоже понравилось: ей были не по душе развязные молодые люди. По сути, он держал себя, как мужчина средних лет, словно был ровесником ее покойного мужа.
Джорджу она тоже приглянулась. Марта была полной противоположностью его матери: легкая в общении, приветливая, с хорошими манерами. А главное — она была богата! В ее владении находились тысячи акров земли в окрестностях Уильямсберга, почти 300 рабов, сотни голов рогатого скота, свиньи, овцы… Правда, по закону Марта могла претендовать лишь на треть этих богатств (остальное было наследством ее детей), но и этого было вполне достаточно. Двух богатых невест у Джорджа уже увели, третий шанс мог оказаться последним…
Молодой полковник повел осаду по всем правилам. Марта оставила его ночевать в «Белом доме», и утром, перед возвращением в Уильямсберг, он раздал ее слугам щедрые чаевые, чтобы произвести впечатление состоятельного поклонника. Из Уильямсберга Джордж отправил письмо в Лондон своему торговому агенту со срочным заказом: прислать «как можно больше лучшего тончайшего синего бархата для пошива мундира, камзола и штанов на высокого мужчину, с шелковыми пуговицами в цвет и всем необходимым для подкладки и отделки, а также подвязки к штанам». Еще он заказал по шесть пар модных башмаков и перчаток.
Надо сказать, что у Марты уже имелся ухажер — процветающий плантатор Чарлз Картер, вдовец, почти вдвое ее старше. Но в предыдущем браке он обзавелся дюжиной отпрысков, и Марте вовсе не улыбалось стать мачехой для такой оравы. Понятно, что Картер не мог тягаться с молодым бездетным красавцем-офицером, мужественным, сильным и бесстрашным, за которым Марта со своими собственными детьми будет как за каменной стеной.
А красавец-офицер, собравшийся было подать в отставку, узнал о неожиданных перестановках в командовании. В марте 1758 года графа Лаудона отозвали в Лондон и заменили Джеймсом Аберкромби, прежде бывшим бригадным генералом. В принципе это означало сменить шило на мыло — хотя Аберкромби и обладал хорошими связями в Великобритании, но был напрочь лишен талантов стратега. Зато лидер партии вигов[9] и глава кабинета Уильям Питт, поклявшийся, что Америка никогда не будет папистской, намеревался послать за океан флотилию с семью тысячами солдат и атаковать форт Дюкен. Эта задача была поручена Джону Форбсу, повышенному в декабре в звании до бригадного генерала.
Пятидесятилетний шотландский генерал был весьма невысокого мнения о колониальных офицерах, полагая, что они умеют только содержать постоялые дворы, ездить верхом да торговать с индейцами. Зная об этом, Вашингтон написал бригадному генералу Джону Стэнвиксу, прося его замолвить о нем словечко перед Форбсом, «но не как о человеке, который будет рассчитывать на него в надежде на повышение по службе, поскольку я уже давно поборол все подобные желания, но как о человеке, который будет рад, если его некоторым образом отличат от общей массы провинциальных офицеров». В самом деле, Форбс отозвался о нем как о «хорошем и знающем офицере из глубинки». Законодательное собрание Виргинии приняло решение о формировании второго Виргинского полка, чтобы довести общую численность войск до двух тысяч человек, предполагая доверить командование им Джорджу Вашингтону.
В начале апреля он уже достаточно оправился от дизентерии и смог выехать в полк. К этому времени они успели объясниться с Мартой; Джордж сделал ей предложение через три недели после знакомства, получил согласие и теперь заказал в Филадельфии золотое кольцо для будущей жены (в те времена обручальные кольца носили только женщины). Вашингтон приучал себя к мысли о том, что скоро его фамилию станет носить женщина, которую он должен полюбить; холостяцкая жизнь подходила к концу…
Марта принялась готовиться к свадьбе: заказала у лондонского портного «благопристойный костюм, чтобы выглядеть степенно, но не экстравагантно и не траурно». Сбросив вдовьи одежды, она отправила в Лондон свою ночную рубашку, чтобы ее там перекрасили в модный цвет.
Джордж же занялся обустройством будущего семейного гнезда. Он решил перестроить сельский домик Лоуренса, увеличив его площадь вдвое и превратив в настоящую усадьбу. Разрушать всё до основания он не стал — новый дом был возведен на старом фундаменте; но если у Лоуренса-моряка вход в дом находился в восточной части, со стороны реки, то Джордж-маркшейдер перенес его в западную часть, со стороны дороги, и теперь путешественникам издалека открывался величественный вид на Маунт-Вернон. Впрочем, пока этот дом напоминал большую коробку без всяких украшений. Перед усадьбой был разбит сад из двух симметричных прямоугольных частей, огороженный кирпичной стеной (подсмотрено в Бельвуаре). Вашингтон также велел расширить второй этаж, пристроить мезонин, переделать помещения на первом этаже — в общей сложности получилось восемь полноценных комнат.
Ему очень хотелось производить впечатление богатого человека со вкусом, но вот где взять на это средства… Поняв, что каменный дом ему не потянуть, он прибегнул к рустовке: на сосновые доски наносили фаски, а затем красили белой краской, смешанной с песком из Чесапикской бухты, что придавало поверхности зернистость, создавая иллюзию каменной кладки. Деревянные стены в кабинете искусно раскрасили, превратив местную древесину дешевых сортов — желтую сосну или тюльпановое дерево — в дорогое импортное красное дерево или черный орех.
Чтобы сложить две новые печные трубы, по обоим концам дома, изготовили 16 тысяч кирпичей. Рабы выискивали по окрестным лесам белый дуб для изготовления опор, поддерживающих кровельную дранку. Для перестройки дома Вашингтон собрал команду из семи рабов-плотников, которых надзиратель Хамфри Найт держал в ежовых рукавицах и порол за малейшую провинность.
Сам хозяин между тем находился в форте Камберленд и готовился к решительным схваткам. Марта, наверное, не узнала бы своего жениха: Вашингтон нарядился (и одел своих людей) в индейские охотничьи рубахи и легинсы, чтобы на равных соперничать с легкими, подвижными и быстроногими врагами. Конечно, признавался он в письме главному адъютанту Форбса, это «неподобающий наряд» для офицера, зато солдатам в нем легче нести службу и совершать долгие и утомительные переходы с полной выкладкой. Хотя до индейцев им еще далеко: «Даже лучшие из белых людей не сравнятся с ними в лесах».
А британские военачальники до сих пор не могли приспособиться к местной специфике, придерживаясь европейских правил ведения боя, и в очередной раз за это поплатились. 5 июля Аберкромби вознамерился захватить форт Карильон (позже он получил название Тикандерога), построенный французами в 1755 году для осады форта Уильям-Генри, и двинул на него крупные силы — около пятнадцати тысяч солдат. Главнокомандующий был хорошим снабженцем, но совершенно бездарным полководцем: солдаты даже прозвали его Nanny Crombie (Баба Кромби). Монкальм же срочно возвел для обороны форта высокие деревянные укрепления и поджидал врага, попутно донимая его мелкими стычками с участием индейцев. После полудня 8 июля по приказу главнокомандующего британцы выстроились в три шеренги и строевым шагом двинулись в лобовую атаку на укрепленные высоты — без поддержки артиллерии. Французы расстреливали их практически в упор, а тех немногих солдат, которым всё-таки удавалось взобраться на вал, протыкали штыками. Только к вечеру, когда всё поле перед фортом покрылось телами убитых (потери составили около двух тысяч человек), Аберкромби дал приказ отступать. К чести британцев надо сказать, что потери французов тоже были велики — 700 человек убитыми, что составляло четверть их численности, помощник Монкальма Луи Антуан де Бугенвиль был тяжело ранен в голову, — но поле битвы осталось за ними.
Генерал Форбс решил, что настало время действовать. «Мы выступили в поход на Огайо, — писал Джордж Марте из форта Камберленд 20 июля 1758 года. — В Уильямсберг посылают курьера, и я пользуюсь случаем, чтобы передать несколько слов той, чья жизнь отныне неотделима от моей собственной. С того счастливого часа, когда мы принесли друг другу обеты, мои мысли постоянно обращены к Вам, словно Вы — это я. Да сохранит всемогущее Провидение нас обоих! Ваш верный и любящий друг Дж. Вашингтон»[10].
Между тем подошел срок новых выборов в палату горожан Виргинии. Джордж выставил свою кандидатуру от графства Фредерик. Памятуя о прошлой неудаче, он обо всём позаботился заблаговременно и собрал команду энергичных друзей, которые, пока его не было, вербовали ему сторонников в Винчестере. Роберт Резерфорд сообщил другу, что они вели кампанию «с величайшим пылом, дойдя даже до шляпника Уилла и его жирной жены». Теперь не мешало и самому кандидату показаться людям, настаивал другой друг, полковник Джеймс Вуд. Вашингтон получил позволение отправиться в Винчестер для ведения предвыборной кампании, но… решил всё-таки остаться при армии. Форбс готовил наступление на форт Дюкен, долг каждого офицера — быть там, где он нужнее всего. Кто на это сможет что-нибудь возразить? И вовсе не обязательно объяснять, что в глубине души он боится очередного поражения…
Общественная жизнь в те времена проходила в тавернах, которые служили клубами, очагами культуры и местами масонских собраний, сохраняя при этом и свою изначальную роль. В день выборов, 24 июля 1758 года, отсутствующий кандидат прибегнул к распространенному, хотя и не вполне законному средству: выставил избирателям угощение. Его доверенные лица потратили целых 39 фунтов (в виргинской валюте) на закупку 34 галлонов вина, трех пинт бренди, 13 галлонов пива, восьми кварт сидра и 40 галлонов ромового пунша. Пойдя на такие расходы, Вашингтон лишь просил равномерно распределить выпивку, никому не отдавая предпочтения.
На два места в палате горожан претендовали четыре кандидата, в том числе Томас Брайан Мартин, племянник лорда Томаса Фэрфакса. Поскольку у каждого выборщика было два голоса, Вашингтон и Мартин создали блок против конкурентов, и поддержка лорда Фэрфакса, возглавлявшего местную просвещенную элиту, оказалась весьма кстати. Джордж Уильям Фэрфакс лично приехал в Винчестер, чтобы проголосовать за друга; доктор Джеймс Крейк тоже был здесь. Результаты выборов стерли всякое воспоминание о прошлой неудаче: 309 голосов из 397! Томас Брайан Мартин, набравший 240 голосов, стал вторым депутатом.
В отсутствие кандидата-победителя поздравления принимали его друзья: полковника Вуда качали и носили на руках по городу под крики «Ура Вашингтону!». «Если потоки благодарности из сердца, преисполненного радости и признательности, способны в какой-то мере воздать за труды и тревоги, доставленные вам моим избранием, примите их», — растроганно писал виновник торжества. Листок с протоколом голосования он сохранил, чтобы знать, кто за кого голосовал.
Радость от победы была омрачена очередной неприятностью: генерал Форбс опять поступал не так, как хотелось полковнику Вашингтону. Можно было достичь форта Дюкен разными путями, а на долину Огайо претендовали и Виргиния, и Пенсильвания. Вашингтон и другие виргинские офицеры хотели бы, чтобы войска продвигались по дороге, проложенной еще Брэддоком и начинавшейся в Мэриленде: это укрепило бы права Виргинии на благодатные земли Огайо. По тем же причинам жители Пенсильвании настаивали, чтобы войска выступили в поход из их колонии. Форбс, о чем Вашингтон узнал, поболтав с адъютантом генерала, полковником Генри Буке, склонялся к последнему варианту, поскольку на этом маршруте не было водных преград. Да, но пенсильванская дорога лежит через поросшие лесами крутые скалистые горы! На бумаге этот путь короче, но на деле может оказаться длиннее, до зимы не управимся!
Форбс отмахнулся от колониального офицера, явно преследующего личные интересы, как от надоедливой мухи. Он сам знает, что делать. Французам придется разделиться и охранять оба подхода, это добавит нам шансов. Арсеналы его войск, состоявших из семи тысяч солдат регулярной армии и ополченцев, находились в Карлейле, в Пенсильвании. Вот оттуда он и начал прокладывать дорогу через непроезжие леса. В Рейстоуне (ныне Бедфорд) построили форт, который должен был служить резервной базой. Обозу предстояло следовать по дороге, прокладываемой через Аллеганские горы, — впоследствии ее назвали «дорогой Форбса». Дело подвигалось — но медленно, ох как медленно!
В конце августа зарвавшийся Вашингтон написал наглое письмо Буке: если бы они пошли дорогой Брэддока, Огайо уже была бы в наших руках! Этого ему показалось мало: он обратился через голову генерала к новому генерал-губернатору Виргинии Фрэнсису Фокье (благодаря своему богатству он был самым независимым из губернаторов в Новом Свете). Председателя палаты горожан Робинсона он уверял, что Форбс тратит впустую деньги и время, и просил поставить об этом в известность Его Величество. Возможно, он полагал, что в новом качестве — народного избранника — имеет право высказывать свое мнение, отстаивая интересы избирателей.
Вероятно, генерал Форбс счел неуместным сводить сейчас счеты с офицером, не соблюдающим субординацию. Он даже поставил Вашингтона во главе трех бригад, которые должны были первыми пойти в атаку; Джордж единственный из колониальных офицеров удостоился такой чести.
Двенадцатого сентября Вашингтон, по-прежнему находившийся в форте Камберленд, получил письмо от Джорджа Уильяма Фэрфакса, помогавшего присматривать за перестройкой Маунт-Вернона. К нему была приложена записочка от Салли, и Джорджа словно обдало горячей волной. Да, это безумие, он «принес обет» и почти женат, но… Он тотчас сел писать ответ, изъявив «великую радость от счастливой возможности возобновить переписку, которая, как я опасался, внушает Вам отвращение». Салли! Он держит в руках листок бумаги, побывавший в ее пальчиках, но это всё, на что он может теперь рассчитывать… Она замужем, а в его жизни вскоре произойдет важная перемена. Должна произойти…
«Да, я послушник Любви. Признаюсь, что здесь замешана женщина, и скажу откровенно, что эта дама Вам знакома. Да, сударыня, подпавший под ее обаяние не может отрицать силы, которой он принужден навечно покориться. Я увлечен ее прелестями и вспоминаю о тысяче нежных моментов, которые мне бы лучше стереть из памяти, но я обречен переживать их с новой силой. Но опыт, увы, печально напоминает мне о том, насколько это невозможно, опровергая мнение, коего я долгое время придерживался, что существует судьба, управляющая всеми нашими действиями, и человек не может ей противиться никакими силами… Вы заставили меня, сударыня, вернее, я сам заставил себя искренне признаться в простом факте. Не поймите меня превратно. Свету вовсе незачем знать о том, каков предмет моей любви, я говорю об этом Вам, хотя желал бы это скрыть. Одна лишь вещь стоит превыше всего в том мире, какой я желаю узнать, и лишь одна знакомая Вам особа способна помочь мне в этом или угадать, что я имею в виду, но с этим придется попрощаться до лучших времен, если я когда-либо их увижу… Смею надеяться, что Вы счастливы, раз сами так говорите. Хотел бы и я быть счастлив. Веселье, хорошее настроение, душевный покой и — что там еще? — несомненно, сделают Вас такой и исполнят Ваши желания…»[11]
Он говорил так откровенно еще и потому, что на следующий день выступал в поход — а там на всё воля Божья… Не преуменьшая опасности, молодой виргинец горел желанием взять реванш за прошлые поражения и показать себя в деле.
…Разведчики донесли Форбсу, что в трех милях отсюда по лесам бродит вражеский отряд, по всей видимости, посланный для перехвата обоза с продовольствием. Генерал направил для устранения потенциальной угрозы несколько сотен виргинцев под командованием подполковника Джорджа Мерсера. Вскоре в лагерь британцев донеслись отчетливые звуки перестрелки: люди Мерсера вступили в бой! Форбс послал Вашингтона на выручку соотечественникам.
В сгущающихся сумерках в лесу было трудно что-то разглядеть, тем более что всё заволокло пороховым дымом. Вашингтон послал к Мерсеру вестового — сообщить о подходе подкрепления — и двинулся со своими людьми вперед. Вот в отдалении замаячили человеческие фигуры — и тут же раздались выстрелы, засвистели пули. Кто-то с криком упал; солдаты начали лихорадочно стрелять. Вдруг Вашингтон понял: это же свои! Он выхватил саблю и стал выбивать сошки из-под мушкетов, чтобы солдаты не могли стрелять, но было поздно: 14 человек погибли, 26 истекали кровью…
Четвертый раз Вашингтон шел к «развилке Огайо», и каждый раз судьба словно издевалась над ним! К несчастью, он был не одинок: 15 сентября передовой отряд под командованием майора Джеймса Гранта, который должен был устроить засаду перед фортом Дюкен, был наголову разбит французами и индейцами. Генерал Форбс решил не рисковать и отложить операцию до весны.
В такой ситуации могло помочь только чудо, и его совершил шестидесятилетний старик Конрад Вейзер, немецкий колонист и первопроходец, побывавший фермером, солдатом, монахом, кожевенником, судьей, изучивший наречия индейцев и служивший переводчиком и посредником между колонистами из Пенсильвании и союзом ирокезских племен. Умело и дипломатично действуя во время совета, собравшегося осенью в Истоне (Пенсильвания), он сумел заключить договор с ирокезами, по которому племена из долины Огайо соглашались расторгнуть союз с французами.
Без помощи индейцев французам было не продержаться — подкреплений ждать неоткуда. Форбс только-только приказал идти на зимние квартиры, когда к нему привели трех пленных, сообщивших, что из форта Фронтенак выведен французский гарнизон, а из форта Дюкен ведется эвакуация. Подоспевший индейский разведчик рассказал, что над фортом поднимается густой столб дыма. Форбс срочно собрал две с половиной тысячи солдат, разделил их на три колонны, намереваясь взять форт штурмом, а во главе поставил Вашингтона, присвоив ему на время операции звание бригадного генерала. Наконец-то его час пробил! Но когда вся эта сила явилась на место, от форта Дюкен оставались одни дымящиеся головешки: французы взорвали его и ночью сплавились по реке.
Британцы вступили в форт 25 ноября 1758 года, и Форбс приказал немедленно возвести на этом месте новые укрепления, которые назвал фортом Питт в честь госсекретаря Уильяма Питта. Поселение в развилке двух рек получило название Питсбург.
Добившись своей цели, генерал, на протяжении всей военной кампании боровшийся с серьезным недугом, окончательно разболелся. 3 декабря, передав командование фортом полковнику Хью Мерсеру, он поехал обратно в Филадельфию (путь был труден и растянулся на несколько недель). Полковник Вашингтон тоже был не в лучшей форме: недолеченное «расстройство кишок», напоминавшее о себе в предыдущие месяцы, снова его подкосило. Теперь, когда безопасность виргинских первопроходцев была обеспечена, а сам он довольно удачно дебютировал на политической сцене, военная карьера его больше не прельщала. Джордж предпочел не разбрасываться, а сосредоточиться на предстоящей женитьбе — начать новую жизнь.
Весть о грядущем уходе Вашингтона в отставку повергла в уныние его подчиненных. 27 офицеров Виргинского полка прислали ему коллективное письмо, в котором прославляли его «непоколебимую приверженность к беспристрастной справедливости», «признание чужих заслуг», «честь и стремление к славе» и сожалели, что теряют «прекрасного командира», «искреннего друга» и «любезного товарища». Капитан Роберт Стюарт в личном послании добавил от себя, что ему будет не хватать «Вашего неизменного общества и беседы, доставлявших мне столько удовольствия».
Вашингтон от всей души поблагодарил офицеров «за оказанную честь»: «…если мне и удалось снискать себе репутацию, то лишь благодаря вам. Благодарю вас за любовь и уважение, с коими вы всегда относились ко мне. Сие и есть награда для меня. Сей славой упиваюсь».
Шестого января 1759 года, в «Двенадцатую ночь», в «Белом доме» состоялась свадьба Джорджа Вашингтона и Марты Дэндридж-Кастис. Джордж был весьма импозантен в синем бархатном костюме, выписанном из Лондона (синий цвет напоминал о военном мундире, в то время как штатские предпочитали коричневый), белом атласном камзоле и туфлях с синими пряжками. Марта роскошно смотрелась в желтом парчовом платье поверх белой шелковой юбки, с пышными кружевами на вороте и рукавах, и пурпурных атласных туфельках с серебряными блестками (туфли были на высоких каблуках, чтобы хоть чуть-чуть сократить разницу в росте с новым мужем). Джеки и Пэтси тоже были одеты по-взрослому, как маленькие аристократы.
Вероятно (точных свидетельств нет), на свадьбе присутствовали братья и сестры молодоженов (у Марты было два брата, Уильям и Бартоломью, и две сестры — Анна Мария (Фанни) и Элизабет; их мать тоже могла приехать), но Мэри Болл нарочито не явилась на бракосочетание старшего сына[12]. Зато Джордж Уильям Фэрфакс и его жена Салли были среди гостей. Разве можно не пригласить лучших друзей?
Обряд совершил преподобный Дэвид Моссом, пастор церкви Святого Петра.
«Двенадцатой ночью» завершаются рождественские празднества. По народным поверьям, клятва, принесенная в этот вечер, будет нерушима, а следующий день явится судьбоносным.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.