21

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

21

Шло время… На поля и в станицы властно хлынула теплая буйная весна. Под лучами приветливого солнышка постепенно оттаивала Ольга. Мелькавшие перед ней люди

в серых робах, обремененные тяжелой работой, казалось, не замечали ласковых дней. Они жили словно во мраке под сводами продуваемых печей.

Молодая рабочая, проходившая у них курс заводского университета, радуясь весне, уже не была такой задумчивой, как в первые месяцы. Она упорно старалась выполнять наряд, заработать лишний рубль, таскала сырые кирпичи в сушилку по толстому слою коричневой пыли, подхваливаемая своим наставником Сергеичем.

Ольга многому училась, когда во все ее поры стал проникать обжиг кирпичной гари и всего того, что нельзя было услышать ни в одной академической аудитории, ни у одного профессора и у появлявшихся время от времени на заводе лекторов райкома и крайкома.

Жизнь диктовала свои условия, отличавшиеся во многом от того, что она слышала по радио и читала в газетах, но как и все поддавалась бодрому настрою. А читала все подряд, записавшись в местную библиотеку и слыла одной из самых заядлых читательниц в станице по отзывам заведующей библиотекой.

Дед, однажды увидевший кипу принесенных ею книг, сказал:

. — И до самой смерти столько не прочитать.

Чтение будило в ней новое, неизвестное и непознанное, открывало воображение необъятного мира, привносило раздумья в однообразную жизнь, как?то облегчало не женский труд. И еще одно медленно, но настойчиво тревожило дремавшие девичьи грезы, туманные надежды на будущее.

«Испуганное сердце, — прочитала она у Горького, — ищет Веры и громко просит нежных ласк любви». Эти слова были для нее открытием, заставлявшим задуматься над своим нищенским существованием, чаще посматривать на себя в зеркальце — какая она есть и повторять вслед за Горьким, утверждавшим: «Я — Человек!» Ей все больше стала надоедать беспросветная работа. Появилось желание — куда?нибудь выбраться из глубокого карьера, у обрыва которого стоял завод и оттуда черпал вязкую глину для кирпича. Когда она там очищала лопатой, как в шахте забой, а это нередко случалось, то ей вспоминался тот, занесенный снегом овраг, с той лишь разницей, что здесь она утопала не в снегу, а вязла в глине и проходу ей не давал не Мишка, а бригадир Семка, чем?то напоминав–ший председателя «Восхода». Его приставания на виду у всех пугали ее, и она убегала из карьера.

— Подумаешь, недотрога, королева Шантеклер, — как?то кричал он ей вдогонку, обидевшись за то, что она презрительно на него смотрела и сказала, чтобы он не смел прикасаться к ней. — Видали мы таких… — сказал Семка. — Пардон, мадам… — добавив к этому довольно грубое слово из жаргона уголовников, глубоко ранившее ее.

Но бежать было некуда. На следующий день надо было идти на работу и получать наряд у Семки.

Ольга стала мишенью, по которой стреляли часто устраивавшие перекуры сезонники. Сцены эти напоминали фронтовые эпизоды, когда истосковавшиеся солдаты, увидев молодую женщину, служившую где?нибудь в штабе полка связисткой или в батальонном санвзводе санинструктором, кричали: «Воздух, рама!» Но то было на войне, а это происходило на заводе, боровшемся, словно в насмешку, за предприятие коммунистического труда, а следовательно и коммунистического отношения, предлагавшем карабкаться к высшей культуре поведения работников труда. На заводе же можно было споткнуться о разбросанные везде кирпичи и свалиться в карьер, вылезти из которого женщине было довольно трудно.

Бабка Пелагея дома намекала Ольге, что она уже обвыклась у них, на заводе, в станице и пора ей подумать, как дальше жить. Она ее не торопила, не гнала от себя, но советовала присматриваться к людям, чтобы не связаться с каким?нибудь прощелыгой, пропойцей.

— Не дай бог, — говорила бабка. — Тогда ты пропала. Попадешь к волкам, надо по–волчьи выть. Л ты не сумеешь. У тебя птичий голосок. Дед мой по молодости тоже бражничал,. но дал бог, опомнился, бывало, что я его веником обучала. — Слышишь? — спросила его бабка.

— Слышу, слышу, — отозвался он из другом комнаты.. — С кем не бывает греха? А я и сейчас не прочь после работы пропустить чарку, как водится у казаков. Ну, и что из того? Считай, повезло тебе со мной. Я сам не перевариваю выпивох. Умудряются же прийти утром на работу под газом.

Дед пришел к ним на кухню, присел на табуретку, крепко сработанную им самим и присоединился к разговору, из которого он кое?что уловил. Бабку он рассудительно поддерживал. Даже рассказал, что бухгалтер и инспектор по кадрам как?то у него интересовались Ольгой,

как мол, она там, дома? Обе они были хорошего мнения о ней. Инспекторша даже ратовала на профкоме за поощрение Ольги премией.

— Вот что я тебе скажу, Ольга. У меня есть племяш Васька. Фамилия его казачья — Найда, как и у меня. Кончает он службу в армии. Сейчас в отпуску, если хочешь, познакомлю. Малый он домовитый, пить не будет, отца слухает, як и положено в казацкой семье. Одним словом, подоспел жених. К тому же хозяйство у батьки его — корова, двое свиней и другая мелкая живность — куры, гуси. Живет на хуторе, не тужит. Будешь там за молодую хозяйку. Бабка умерла.

Ольга не ожидала такого разговора. Она как?то не задумывалась о замужестве и ничего деду не ответила, а бабка промолчала. Похоже было на то, что она другого мнения о Ваське.

— Ну шо ты набиваешься ей своим Васькой? — спросила бабка Пелагея деда, когда Ольга вышла из дома.

— А шо?

— Она хоть и деревенская, но не пара он ей.

— Это почему? Не нравится казацкий наш род?..

— Она книжки читает, умная. Чувствую — на душе у ней камень. Ей добрый человек нужен, который пожалел бы ее. А твой Васька — байбак, ему бы вместо нее на завод. Он сроду в руках книжки не держал. Забыл, как он тебе сказал: «Что я — дурак, — на завод…»

— Чем он тебе еще не угодил?

— Чем?.. — гневно сказала бабка. — Ты болел, помнишь?.. Я попросила его дров наколоть. Куда там… Убежал баклуши обивать по станице. А вот на базар с медом — хлебом не корми. Он первый… Не затевай, не порть ей жизни.

— Начали за здравие, кончили за упокой, — недовольно буркнул дед. — Эт уж их дело, а я познакомлю.

На Ольгу засматривались парни в станице, иные предлагали ей руку и сердце. Особо хотела ее видеть своей невесткой заведующая станичной библиотекой. Но вмешался чужой дед и это вмешательство нежданно–негаданно решало Ольгину судьбу. Впечатлительная Ольга задумалась, но не могла собраться с мыслями, не решилась сразу сказать деду — нет. Ее, выросшую в деревне, не только не пугала работа в богатом хуторском хозяйстве отца Васьки, но даже притягивала. Там ей все было знакомо.

К тому же дед еще сказал, что у брата, отца Васьки,

самая большая пасека на хуторе и он зашибает немалую деньгу за мед. Однако богатство Ольгу нисколько не прельщало, она просто не задумывалась и не стремилась к нему, не знала, что это такое и зачем оно. Более понятным для нее был достаток. Жить в достатке… Для этого нужна повыше зарплата, чем у нее, чтобы хватало на пропитание и одежду. Лишенная ввякой зависти, как и все крестьянские дети, она мечтала только об этом. А жила она на нищенскую зарплату, считала копейки.

На следующий день Ольга у заводоуправления, после работы встретилась с Алевтиной Ивановной. Им было по пути и они шли вместе не спеша домой. По дороге Ольга, чувствуя материнские слова попутчицы, не удержалась, рассказала ей о предложении не Васьки, а деда.

Затаив дыхание, она слушала совет Алевтины Ивановны.

— Ты не торопись, посмотри на него со всех сторон, что он за парень. Будь построже.

Хотела даже сказать: «Не расслабляйся», но удержалась, посчитала неуместным говорить об этом такой серьезной девушке.

— Дело твое, смотри… Я бы советовала тебе пойти куда?нибудь учиться. Ну, хотя бы в заочный техникум или на худой конец в училище. Нельзя же себя обрекать на всю жизнь ковырять лопатой глину или носить кирпичи. Не женское это дело. Смотрю я на тебя и мне становится не по себе. А время все равно идет — будешь ты учиться или не будешь. Его не остановишь. Выйдешь замуж — все усложнится.

С этими размышлениями Ольга вернулась на квартиру и увидела за столом с дедом молодого солдата в форме. Он уставился на нее, она смутилась. Оба понимали подстроенные дедом смотрины. Ничего необыкновенного она в нем не увидела. Только военная форма как?то скрашивала так знакомые ей угловатые черты деревенских парней. Она его как будто где?то видела: «Ну, прямо свой, из Долгожитово». Такой же скуластый, с бесцветными, моргавшими глазами, где?то потерявшимися на красном лице, с низким лбом, над которым торчали жесткие волосы — ежик.

Солдат поглядывал на нее, все еще немного смущенную, на его лице появилась глуповатая улыбка, он не знал, что ей сказать, как ему дальше быть, о чем с ней говорить.

Дед, видя замешательство служивого, кашлянул в кулак, нарушая молчание.

— Да ты садись, — пришел он на выручку, — с нами за, компанию. Мы вот тут с Васькой отмечаем его побывку, пропускаем горькую…

В поллитровой бутылке была половина, на клеенке миска с огурцами и капустой, лук, нарезанное сало.

— Сами тут на скорую руку по–солдатски приготовили, пока наша бабка куда?то отлучилась.

Дед налил Ольге полную граненую чарку водки, заранее для нее приготовленную и предложил выпить за знакомство. Сами они пили граненых стаканов.

— Бывайте, — сказал он, чокнувшись с Ольгой и Васькой стаканом. Выпил, крякнул, понюхал хлеб.

У ног деда вытиралась кошка, жалобно мяукала, прося чего?нибудь со стола. Дед опрокинул полстакана водки, вытер Ладонью усы, бросил рукой в рот горсть капусты, захрустел, приговаривая:

— Крепка советская власть.

Васька тоже выпил, а Ольга пригубила, скривилась и поставила рюмку подальше от себя. Она ее никогда не пила.

— За знакомство же, — осмелел Васька, но Ольга только подержала рюмку, даже не прикоснулась на этот раз губами. .

После этого тоста Васька раскраснелся, лицо его стало поблескивать пробившимся потом, что не понравилось Ольге. Он стал казаться ей каким?то липким. Разговор за столом с Ольгой не клеился.

Кошка продолжала мяукать. Дед не вытерпел, отщипнул ей хлеба, бросил на пол, но она только понюхала его.

— От стерва, хлеб не ест, — сказал дед.

— Так и у нас такой же кот, —-сказал Васька. — Только рыжий.

Кошка под столом перешла к ногам Ольги, ласкалась, выгибаясь дугой. Оля отрезала кусочек сала и поднесла его своей любимице.

— Губа не дура, — сказал Васька и засмеялся так, что его скуластое лицо раздалось во всю ширь и стало круглым, как мяч. Подвыпив, он беспрерывно глуповато улыбался, а Ольга пугливо посматривала на него, не зная, куда деваться от разбиравшего его помутнения в голове, уже знакомого ей.

Дед то выходил на какое?то время, оставляя их вдвоем, то возвращался, садился за стол, наливал Ваське водки, подливал по капле в рюмку Ольге.

— Ты, племяш, не за горами, вернешься с действительной и тебе надобно уж думать о хозяйке, помогать отцу.

— Я на хутор… Ни за какие мильоны.

— А куда ж?

— В район, в ларек пивом торговать. Во, житуха, — показал он большой палец. Я пойду по торговой части. Сыт, пьян и нос в табаке. Чего еще?

— Постой, постой, купец первой гильдии, шо?то не пойму я тебя. Ты же шо ни на есть из земли вылез, а навострил уши в шинок, где жиды раньше казаков обдирали, — не на шутку возмутился дед. — Мало тебя батько драл. Я ему расскажу про твои планы. Он тебе так задницу пришпорит, что шагу с хутора не ступишь. У отца хозяйство…

— А зачем мне оно? — равнодушно сказал Васька.

Ольга почувствовав начавшийся серьезный разговор,

ушла, сказав Ваське до свидания, которому он обрадовался, как надежде на будущее.

Ее нисколько не пугало то, о чем говорил дед. Она даже была на его стороне, только промолчала. В Ваське она увидела как раз того, у кого силы были с избытком, что как раз и нужно в деревне, чтобы пахать, сеять, ходить за скотом. Правда, к тому времени она представляла и другую жизнь хотя бы в том же райцентре, что ее как?то притягивало, чтобы избавиться от кирпичного завода. Но не утвердилась Ольга в своих намерениях. Она пребывала на распутье, как бы сидела перед недвижным черным осенним омутом в задумчивости васнецовской Аленушки, девушки–сиротинки из Ахтырки, где писалась эта картина художником. Из того омута могли выплыть добрая царевна Лягушка или злая Баба Яга в образе Василия. Каким он будет, она не знала.

Потом они еще несколько раз встречались, больше молча ходили по весенней станице, не находя общего разговора, но Ольга присматривалась к нему, как советовала ей бухгалтерша. Он был послушен, больше рассказывал, как ему служится, заверил ее, что после армии на глухом хуторе ни за что не останется, думает найти работу в райцентре и ее звал переехать вместе с ним.

Она ему не ответила ни да, ни нет. Так они расстались.

— Оставляю тебя, какая ты есть, — сказал он на прощанье, недовольный тем, как пришлось с ней расстаться. Он не знал, какая она есть.

Между ними завязалась переписка, длившаяся больше

года, а когда он пришел из армии, Ольга вышла за него замуж. Никакой свадьбы не было. Вечером, когда Ольга пришла с работы, выпили водки у деда с бабкой, их поздравили с законным браком и на этом все торжества закончились.

Они поселились в райцентре, как ему хотелось. Он работал в потребкооперации инспектором по заготовкам, а ее взяли в канцелярию треста нефтяников делопроизводителем по рекомендации Алевтины Ивановны, имевшей там знакомых. Только она поздравила ее и преподнесла цветы.

Потом Ольга признавалась, что и сама не знала, почему она вышла замуж за Найду, не могла разобраться, что она в нем нашла и как это случилось. Может, из?за того, что он постоянно ныл, скулил ей на ухо, какой он одинокий, несчастный. Даже приносил цветы и подолгу сидел, разговаривая больше с дедом, чем с ней.

— Мне его жалко стало, он такой одинокий, — для своего утешения лепетала она с его слов Алевтине Ивановне, когда та спросила по–женски — любит ли она его? Ее никогда никто об этом не спрашивал. Ольга засмущалась, услышав эти высокие слова, не знала, что ей сказать, не испытав всего того, что они значат в жизни человека.

— Не знаю, не знаю, не спрашивайте, — опустив голову перед своей покровительницей, сказала она и поспешила уйти.

Алевтина Ивановна не стала больше говорить об этом, но поняла, что получилось у нее нескладно, по затуманенным слезами глазам, когда она должна петь, как по весне в голубом небе жаворонок, а не быть в отчаянии птицы, обороняющейся от нападающего хищника. Ей обидно стало за Ольгу, за тот небогатый мирок, очерченный кругом, в котором она оказалась.

Алевтина Ивановна жила со своими представлениями, знала этот и другой мир. Ее муж, старший помощник капитана океанского лайнера, не раз брал ее с собой в заморские страны и она кое?что там повидала. Из станицы не уезжала из?за престарелых родителей, нуждавшихся в ее присмотре.

Прослышав о беседе следователя с Ольгой, она сама вышла на него с тем, чтобы заступиться за Ольгу, но в этом не было никакой необходимости.