Октябрь 1940-го

Октябрь 1940-го

Сценарий для новой картины Г.В. искал долго и все никак не мог найти. Поиски осложнялись тем, что он сам до конца не понимал, что именно хочет найти. Чувствовал, но не мог выразить, сформулировать. «Это должен быть такой сценарий… — вдохновенно начинал он и тут же осекался. — Такой… Такой…» Дальше следовал неопределенный жест, и больше никаких объяснений не давалось.

Все наши знакомые знали, весь мир театра и кино знал, что Александров ищет сценарий. Да что там мир кино, даже Он спросил меня однажды: «Как там дела у товарища Александрова? О чем будет его следующая картина?» «О советских людях!» — отшутилась я. Он понял, что по поводу будущей картины еще ничего не решено, и неодобрительно покачал головой, давая понять, что пора, мол, и определяться. Я рассказала Г.В. о том, что состоянием его дел интересовался сам товарищ Сталин. Г.В. печально вздохнул и протянул мне одну из папок со своего стола, чтобы я посмотрела, что ему предлагают снимать. Я бегло пролистала и ужаснулась. Какая-то невнятная белиберда, иного слова и не подобрать. Какие-то кони, какие-то скачки, вредители скрещивают колхозного жеребца не с теми кобылами, потом отправляют в Москву на выставку плохого жеребца вместо хорошего, и тут-то их разоблачают. Ничего не имею против лошадей, но человек, который берется писать пьесу или сценарий, должен хотя бы в общих чертах представлять, как его произведение будет выглядеть на сцене или на экране. Сюжет, любовная интрига, поступки главных героев… Лев Толстой написал гениального «Холстомера», но это еще не означает, что зрителям будет интересна картина, главным героем которой на самом деле является колхозный жеребец. Ладно бы он еще спасал кого-нибудь или делал бы еще что-то в этом роде, а то ведь не понять что! Должна заметить, что автор этого сценария скоро осознал все недостатки своего произведения (не исключено, что в этом ему помог Г.В.), устранил их, вообще отказавшись от лошадей (заменил их свиньями), и сценарий был экранизирован только уже другим режиссером.

Актер Дорохин, сыгравший инженера Кочина, рассказал, что у нашего общего знакомого В.Е. есть интересная пьеса, переложение старой сказки про Золушку на новый советский лад. Мысль показалась Г.В. хорошей, выражающей дух времени, показывающей преимущества социализма и т. п. Он прочел пьесу, дал прочесть мне, мы обсудили ее с автором, так понемногу стал рождаться сценарий. Я пишу «стал рождаться», потому что между первоначальным сценарием и окончательным проходит много времени, много работы требуется до того, чтобы «сырое» превратить в «готовое». Но в общем, нам с Г.В. понравилась история Тани Морозовой, неграмотной деревенской девушки, ставшей ткачихой-стахановкой. Особенно понравилось то, что превращение героини было достоверным, оно происходило не само собой (вот приехала из деревни в город — и прозрела!), а было вызвано действительностью, событиями, происходившими вокруг нее. Я сама тоже в какой-то мере развивалась во время создания картины, даже ткацкое ремесло освоила. Нельзя же достоверно сыграть ткачиху, не зная ее ремесла.

Пьеса, то есть первоначальный сценарий, в ходе работы над ним сильно изменился, но все эти изменения вносились вдумчиво, не ради того, чтобы добавить что-то от себя, а для того, чтобы улучшить. Г.В. крайне требовательно, дотошно относится к работе над сценариями и приучил к тому же меня. Но у меня нет его режиссерского мышления. Я, когда читаю сценарий, больше думаю об образе моей героини, о том, что она чувствует и т. п. Г.В. же читает сценарий и видит готовую картину. По кадрам. Поэтому так точны, четки его поправки. Поэтому бесполезно, глупо с ним спорить. Себе во вред.

— Как называется ваша новая картина? — спросил Сталин.

Он никогда не отделял меня от Г.В. в нашей совместной работе. Он был выше всего того мелкого, бытового, что обычно осложняет отношения между людьми. И еще Он знал всё. Всё обо всех. И ни разу, за все время нашего общения, я не услышала от него ни одного плохого слова о Г.В. Хотя это было бы вполне объяснимо… Трудно объяснить словами, что это был за Человек. Я пишу слова с большой буквы, но разве буквы могут передать величие? Передать масштаб? Не могут.

— «Золушка», — ответила я.

От названия «Советская Золушка» Г.В. отказался. Оно ему не понравилось — тяжеловесно и как-то двусмысленно. Могут ли быть Золушки в Советской стране?

— Не надо повторять старого, — строго и веско сказал Он. — Мы не должны оглядываться назад, когда идем вперед. Так можно споткнуться и набить шишку. Идешь вперед — смотри вперед. Только так.

Действительно, подумала я. При чем тут Золушка? Разве по сюжету у меня есть мачеха, добрая крестная, прекрасный принц? У меня даже туфельки нет! Золушка получила счастье, благодаря волшебнице. А Таня Морозова добилась всего сама. Сама!

В очередной раз поразилась я удивительному уму и не менее удивительной прозорливости Сталина. Сразу же, еще не читая сценария, не зная, о чем будет картина, он проник в суть и по одному лишь названию смог сделать правильные выводы, смог дать хороший совет. Действительно — какая из Тани Морозовой Золушка? Она не Золушка, она, скорее, Жанна д’Арк! Она — победительница. Женщина из народа, сумевшая подняться до небывалых высот! Разве может Золушка с ее туфелькой стать примером для советских женщин? Никогда! Советская женщина не станет, не должна ждать появления доброй феи с волшебной палочкой. Советская женщина сама добивается желаемого.

— Что происходит с твоей героиней? — спросил Он. — О чем картина?

— О ее жизненном пути, — ответила я.

— Так пусть называется «Путь». Или нет, «Путь» — это слишком просто. «В добрый путь» или «Светлый путь», наверное, будет лучше.

— «Светлый путь»! — подхватила я. — Замечательное название. Светлый путь!

Г.В. оно тоже понравилось. Так мы и назвали картину. Под этим названием она вышла на экраны. Но…

Но, к огромному нашему сожалению, наши с Г.В. надежды не оправдались. Я имею в виду надежды, возложенные на эту картину. Нам почему-то казалось, что это будет лучшая наша картина, самая-самая, главная, грандиозная! Среди всех наших с Г.В. картин нет более советской, более жизнеутверждающей картины, чем «Светлый путь». Столько надежд мы с ней связывали, столько сил на нее положили! Но жизнь распорядилась иначе. В какой-то мере жизнь — это лотерея, игра случая. И еще знаю одно правило: не надо быть уверенным на все сто процентов, пока не сбудется. Надеясь, всегда следует предполагать и то, что надежды могут не сбыться. И вообще, чем меньше ждешь, чем слабее надеешься, тем скорее сбудется. Не надо загадывать, недаром же говорят, что загад не бывает богат. Да, бывает, случается так, что кажется — все непременно сбудется, точно-точно, не на сто, а на сто пятьдесят процентов! Непременно! Обязательно! А в самый последний момент что-то меняется, и ничего не сбывается.

Возможно, картина могла бы получиться и лучше, измени мы кое-что в сценарии… Лично я сомневалась, стоит ли воплощать столь важную и серьезную тему, как становление советского человека в жанре музыкальной комедии. Но Г.В. твердо стоял на том, что комедия — жанр универсальный, всеохватывающий, позволяющий затрагивать самые серьезные вопросы, раскрывать самые важные темы. И, кроме того, в Ленинграде практически одновременно со «Светлым путем» снималась картина «Член правительства», близкая по теме, но не комедийная. Это тоже стало доводом в пользу комедии. Зачем представлять народу разом две однотипные картины? Скажу к слову, что «Член правительства», будучи безусловно хорошей картиной, не имел того успеха, на который рассчитывали его создатели. Об этом мне говорила, вернее, на это сетовала В.П.[137] Она (и оба режиссера тоже) твердо рассчитывала на премию первой степени. В.П. даже сделала кое-какие долги под этот расчет. Но надежды не сбылись, премии она получала за другие роли…

Все началось с показа в Кремле. Я на нем не присутствовала, но там был Г.В., который слово в слово (память у него замечательная) передал мне обсуждение картины. В целом ее приняли хорошо, но Сталин сказал, что хоть картина и хороша, но «Волга-Волга» ему понравилась больше, и эти слова в какой-то мере определили судьбу картины. Должного (на наш с Г.В. взгляд) признания она не получила, несмотря на то, что «Марш энтузиастов», который я там пела, приобрел огромную популярность.

Нам нет преград ни в море, ни на суше,

Нам не страшны ни льды, ни облака.

Пламя души своей, знамя страны своей

Мы пронесем через миры и века!

Странно, необъяснимо, непонятно, но сказка Роу «Василиса Прекрасная» пользовалась большим успехом у зрителей, нежели «Светлый путь». Хотя казалось бы… «Мы опоздали на четыре года», — грустно признал Г.В. Он был прав, «Светлый путь» получился хорошей, правильной во всех отношениях, но немного запоздавшей картиной. В 1937 году он бы смотрелся совершенно иначе, принимался бы зрителями по-другому. В искусстве, как, впрочем, и во все другом, весьма важное значение имеет актуальность, соответствие, созвучие времени, моменту. Если бы «Волга-Волга» была снята в 1940 году, то она не получила бы и половины того успеха, какой получила в свое время. Да, есть вечные ценности, но есть и такое понятие, как актуальность. Увы, со «Светлым путем» мы с Г.В. немного промахнулись. Опоздали на несколько лет.

Набравшись смелости, я спросила у Сталина о том, что ему не понравилось в картине. Он задумался (наверное, не столько думал, сколько подбирал подходящие слова), а потом сказал, что картина «неинтересно смотрится». Еще до середины не досмотрел, а уже ясно, чем закончится. И еще добавил, что Таня моя всем хороша, но вот жизненности ее образу недостает. Я попросила уточнить, что Он имеет в виду. «Очень уж она прямолинейная и в этом проигрывает Анюте и Марион», — был ответ. Я расстроилась, но постаралась не показать вида. Дома сказала Г.В. что совершенно недовольна Таней Морозовой. Г.В. с присущей ему мудростью и тактом ответил мне, что жизнь состоит из побед и поражений и что пусть все наши поражения будут такими, как «Светлый путь». Тогда я не поняла всей глубины и правоты его слов, а сейчас понимаю[138].

Не исключено, что именно «неудача» (я намеренно взяла это слово в кавычки, потому что многие считали «неудачу» удачей) со «Светлым путем» побудила меня снова сняться у другого режиссера, и я приняла предложение Рошаля сыграть Паулу Менотти в «Деле Артамоновых». Эту мою роль сейчас, по прошествии 20 лет, никто и не вспоминает, да и сама картина оказалась не из лучших. Далеко не из лучших, совсем, несмотря на то что снята она была по весьма известному произведению, новой советской классике, с хорошими актерами. Но вот, однако…

Премьера «Светлого пути» состоялась во вторник 8 октября 1940 в кинотеатре «Художественный». Кинотеатр «Художественный» — мой любимый. Когда-то, очень давно, я служила здесь иллюстратором (так тогда называли таперов). После картины мы вышли к зрителям. Было все, что положено — аплодисменты, цветы, одобрительные восклицания, но накал, градус оказался совсем не таким, какого мы с Г.В. ожидали. Мы вернулись домой немного грустные. Посмотрели друг на друга и разошлись по своим комнатам. «Как все прошло?» — спросила меня мама. Она очень хотела побывать на премьере, она еще не видела картины, только слышала о ней, но состояние здоровья вынудило ее остаться дома. «Все замечательно!» — ответила я и, сославшись на усталость, поспешила уйти. С мамой было опасно хитрить, кривить душой, скрытничать. Она видела меня насквозь. Мать есть мать.

«Светлый путь»… Больше ни в одной картине не снималась я с таким настроем, с таким воодушевлением… Иногда, уже сейчас, по прошествии многих лет, пересматривая эту картину на даче, нахожу в Тане Морозовой все больше и больше сходства со мной. Если мои воспоминания когда-нибудь будут опубликованы, то лучше названия, чем «Светлый путь», для них не придумать. Никакого пафоса. Никакого притворства. Никакого кокетничанья. Да и какой смысл мне кокетничать перед собой? Оглядываясь назад, я могу сказать, что жизнь моя, при всех невзгодах, выпавших на мою долю, была светлой, яркой, радостной. Настоящий Светлый путь.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.