Жизнь и труды Ницше

Жизнь и труды Ницше

С Ницше философия снова стала опасной игрой, но на иной манер. В предыдущие века философия несла опасность самим философам, Ницше сделал ее опасной для всех. Ницше в конце жизни сошел с ума, и в тоне его поздних работ ощущается некоторое безумие. Но опасные идеи появились у него задолго до сумасшествия и не имеют ничего общего с клиническими симптомами. Они предвосхитили коллективное безумие, имевшее чудовищные последствия в Европе первой половины XX в. В наши дни наблюдаются зловещие признаки его рецидива.

О главных философских идеях Ницше, может быть, и не стоило бы много говорить – идет ли речь о сверхчеловеке, вечном возвращении (идея, что мы снова и снова проживаем свои жизни в течение вечности) или единственной цели цивилизации (производить «великих людей» вроде Гете, Наполеона и самого Ницше). Использование им воли к власти как универсального объяснения граничит с упрощением или бессмыслицей – даже фрейдовский монизм выглядит тоньше, а не столь специфическая концепция Шопенгауэра – убедительнее. Как и всякая хорошо разработанная теория заговора, ницшеанское учение о всепроникающей воле к власти содержит обычный в таких случаях элемент паранойи. Но способ философствования у Ницше ничуть не менее блестящий, убедительный и острый, чем у других философов до и после него. Читая его, вы испытываете возбуждающее чувство, что философия на самом деле имеет смысл (одна из причин, делающих ее столь опасной). А когда Ницше использовал волю к власти исключительно как инструмент анализа, он открыл такие составные элементы человеческих побуждений, о каких мало кто догадывался. В результате философ развенчал ценности, выросшие из этих побуждений, и проследил развитие этих ценностей на широком историческом полотне, осветив самые основы нашей цивилизации и культуры.

Хотя Ницше несет ответственность за опасный вздор, запятнавший его имя, надо признать, что бо?льшая часть обвинений суть карикатура на то, что он написал на самом деле. Он попросту презирал протофашистов своего времени, антисемитизм был ему отвратителен, а идея расово чистой германской нации господ, безусловно, вызвала бы у него гомерический смех. Доживи он (и сохрани здравый ум) до 1930-х гг., когда ему пошел бы девятый десяток, вряд ли бы он молчал при виде чудовищных событий, творившихся на его родине, как некоторые немецкие философы, считавшие себя его последователями.

Фридрих Вильгельм Ницше родился 15 октября 1844 г. в земле Саксония-Анхальт, которая в ту пору была провинцией быстро набиравшей силу Пруссии. Ницше происходил из семьи потомственных лавочников, в том числе шляпников и мясников, но уже его дед и отец были лютеранскими пасторами. Отец Ницше был патриотом Пруссии, высоко ценившим своего короля Фридриха Вильгельма IV. Первый сын Карла Людвига Ницше появился на свет в день рождения короля, что и определило выбор имени. По какому-то бессмысленному совпадению король, его почитатель и сын последнего умрут в помрачении рассудка.

Первым стал Карл Людвиг, скончавшийся в 1849 г. Ему был поставлен диагноз «размягчение мозга», и вскрытие показало, что четвертая часть его мозга действительно пострадала от «размягчения». Сегодняшние медики таких диагнозов не ставят. Авторитетные биографы Ницше убеждены, что его болезнь не была наследственной.

Ницше воспитывался в Наумбурге, среди «святых женщин»: матери, бабушки по материнской линии, младшей сестры и двух чудаковатых старых дев, его теток. Похоже, это повлияло на отношение Ницше к женщинам в будущем. В тринадцать лет он стал учиться в знаменитой гимназии Пфорта, одной из лучших закрытых школ в Германии. Столь благочестивое воспитание и избалованность сильно повлияли на Ницше (не зря его называли «маленьким пастором») со всеми вытекающими последствиями. Но это был настолько блестящий ум, что в конце концов он неизбежно стал мыслить самостоятельно. В восемнадцать лет Ницше начал сомневаться в своей вере. Проницательный мыслитель разглядел квадратные колышки в круглых отверстиях окружающего мира. Характерно, что эти мысли появились у него, когда он был в полной изоляции. В течение всей жизни на идеи философа влияло очень мало живых людей (да и умерших тоже).

В девятнадцать лет Ницше поступил в Боннский университет, чтобы изучать богословие и классическую филологию, рассчитывая стать пастором. Будущее Фридриха на годы вперед было расписано «святыми женщинами», но у него уже появилось бессознательное стремление к мятежу, и характер его изменился. Оказавшись в Бонне, одинокий школяр неожиданно превратился в общительного студента. Он нашел веселую компанию, пьянствовал с друзьями и раз даже дрался на дуэли (обычная стычка, которая закончилась, едва он получил почетную рану – небольшую отметину на носу, которую позднее скрыла дужка очков). То был лишь неизбежный этап жизни. Именно тогда Ницше решил, что «Бог умер». (Кстати, эту фразу, которую всегда связывают с Ницше и его философией, впервые произнес Гегель за два десятилетия до рождения Ницше.) Приехав домой на каникулы, он отказался от причастия и объявил, что ноги его в церкви больше не будет. На следующий год он решил перебраться в Лейпцигский университет, где отказался от богословия и сосредоточился на классической филологии.

В Лейпциг Ницше приехал в октябре 1865 г. В том же месяце ему исполнился 21 год. Примерно тогда же произошли два события, которым было суждено изменить его жизнь. Во время экскурсии в Кёльн он посетил бордель. Если верить Ницше, визит был случайным. Оказавшись в городе, он попросил уличного носильщика отвести его в какой-нибудь ресторан, тот же привел его в публичный дом. Вот что Ницше позже рассказывал своему другу: «Я сразу оказался окруженным полудюжиной видений в мишуре и прозрачной ткани, выжидающе уставившихся на меня. На короткое мгновение я потерял дар речи. Потом я инстинктивно обратился к единственному одухотворенному предмету, бывшему там: пианино. Я сыграл несколько аккордов, что избавило меня от паралича, и убежал».

Разумеется, мы располагаем лишь свидетельством Ницше об этом сомнительном эпизоде. Было ли это посещение борделя случайным и ласкал ли Ницше только клавиши пианино, сказать невозможно. Почти наверняка он в то время еще был девственником – чрезвычайно пылким, но по-житейски неопытным и неловким молодым человеком. (Что не мешало ему высказываться на подобные темы. Несмотря на свой сексуальный статус, он уверенно сообщил одному другу, что для удовлетворения ему нужны сразу три женщины.)

Поразмыслив, Ницше, должно быть, решил, что его привлекает не только пианино. Он снова отправился в бордель, а вернувшись в Лейпциг, почти наверняка несколько раз посетил подобные заведения. Вскоре после этого Ницше обнаружил, что подцепил болезнь. Лечивший его врач не сказал, что у него сифилис (в те времена это было неизлечимо, и о таком диагнозе не сообщали). Но как бы то ни было, в результате этого инцидента Ницше, судя по всему, стал воздерживаться от сексуальных отношений с женщинами. Однако всю жизнь в своих трудах он бросал шокирующие, разоблачающие самого автора замечания о них: «Ты идешь к женщинам? Не забудь плетку!»[3] (Хотя, возможно, лейпцигский бордель был такого сорта, что Ницше полагал разумным, идя туда, подготовиться к драке.)

Второй судьбоносный случай произошел, когда он зашел в лавку букиниста и обнаружил «Мир как воля и представление» Шопенгауэра. «Я взял в руки незнакомую книгу и стал перелистывать страницу за страницей. Не знаю, что за демон нашептывал мне в уши: «Возьми эту книгу домой». И вот, нарушив свой принцип никогда не покупать книги сразу, я так и поступил. Очутившись дома, я забился в угол дивана со своим новым сокровищем и позволил этому динамичному мрачному гению трудиться над моим разумом… Я обнаружил, что гляжу в зеркало, которое отражало мир, жизнь и мою собственную натуру в ужасающем величии… И тут я увидел болезнь и здоровье, изгнание и убежище, Ад и Рай».

В результате этих поразительно пророческих чувств Ницше стал последователем Шопенгауэра. В тот момент, когда у Ницше не было ничего, во что можно верить, он просто нуждался в пессимизме и отстраненности Шопенгауэра. Согласно Шопенгауэру, мир – всего лишь представление, поддерживаемое всепроникающей злой волей. Эта воля слепа и не обращает внимания на заботы человечества и, когда его представители восстают против ее проявлений вокруг себя (мира), навязывает им жизнь, полную страдания. Наша единственная возможность – уменьшить власть воли внутри себя, выбрав путь отвержения и аскетизма.

Шопенгауэровский пессимизм не соответствовал натуре Ницше, но тот сразу признал его честность и силу. Отныне позитивным идеям Ницше надо было набрать достаточно силы, чтобы выйти за пределы этого пессимизма. Путь вперед пролегал через Шопенгауэра. Но решающим стало представление Шопенгауэра о воле как о ведущей силе. В конечном счете оно трансформировалось в ницшеанскую волю к власти.

В 1867 г. Ницше был на год призван в прусскую армию. Власти были явно одурачены пышными свирепыми усами, которые Ницше выращивал под неубедительным дуэльным шрамом, и назначили его в кавалерию. Это было ошибкой. Ницше был решителен, но физически жалок. Он серьезно пострадал при падении с лошади, но продолжал скакать в лучших прусских традициях. Вернувшись в казармы, рядовой Ницше на месяц попал в госпиталь. За усердие он получил чин младшего капрала и был отправлен домой.

Ницше снова оказался в Лейпцигском университете, где был признан лучшим студентом за сорок лет преподавательской деятельности его профессора. Но сам Ницше разочаровался в филологии и ее «безразличии к истине и насущным проблемам жизни». Он не знал, что делать. В отчаянии он подумывал переключиться на химию или на год уехать в Париж, чтобы отведать «божественный канкан или желтый яд абсента». В один прекрасный день он решил представиться композитору Рихарду Вагнеру, который тайком приехал в город. (За двадцать лет до этого Вагнеру из-за революционной деятельности был запрещен въезд в Саксонию, и запрет оставался в силе, хотя с тех пор политические взгляды композитора сменились с левых на правые.)

Вагнер родился в один год с Карлом Людвигом Ницше и был удивительно похож на него. Ницше испытывал отчаянную – пусть и неосознанную – необходимость в отце. Раньше он не встречался ни со знаменитыми деятелями искусства, ни с теми, чьи идеи так отвечали его собственным. Во время их короткой встречи Ницше узнал, что Вагнер глубоко почитает Шопенгауэра. Вагнер, польщенный вниманием блестящего молодого философа, раскрылся перед ним во всем своем блеске. Он сразу произвел на Ницше глубочайшее впечатление. Великий композитор, в жизни такой же пылкий, как его оперы, потряс Ницше.

Через пару месяцев Ницше предложили место профессора филологии в Базельском университете в Швейцарии. Ему было всего двадцать четыре года, он даже не получил докторской степени. При всем своем недоверии к филологии от такого предложения Ницше отказаться не мог. В апреле 1869 г. он вступил в должность в Базеле и сразу же стал читать дополнительные лекции по философии. Ему хотелось совместить философию и филологию, изучение эстетики и классических авторов, спаяв их в единый инструмент, который позволил бы выявить промахи нашей цивилизации – всего-навсего! Он быстро стал молодой восходящей звездой университета и сошелся с Якобом Буркхардтом, великим историком культуры, который первым выработал историческую концепцию Ренессанса. На факультете он был единственным мыслителем того же масштаба, что и Ницше, и, возможно, единственным человеком, перед которым философ благоговел всю свою жизнь. Пожалуй, Буркхардт мог бы оказать на Ницше уравновешивающее влияние, но этого не позволила его патрицианская сдержанность. Кроме того, отцовское влияние в жизни Ницше уже было, и его никак не назовешь уравновешивающим.

Базель расположен в сотне километров от Трибшена, где Вагнер жил с дочерью Листа Козимой (в то время она еще была замужем за общим другом Листа и Вагнера, дирижером фон Бюловом). Ницше тотчас же стал постоянным воскресным гостем в роскошной вилле Вагнера на берегу Люцернского озера. Но жизнь композитора смахивала на оперу не только в музыкальном, эмоциональном и общественном смысле. Этот человек верил, что можно жить целиком в соответствии со своими фантазиями. Трибшен сам по себе напоминал оперу, и сомнений в том, у кого здесь главная роль, никогда не возникало. Одетый «по-фламандски» (помесь Голландца[4] и Рубенса в маскарадном наряде), в черных шелковых бриджах, шотландском берете и чересчур пышном шелковом шейном платке, Вагнер вышагивал и декламировал среди стен, обитых розовым шелком, херувимов в стиле рококо, собственных бюстов, больших живописных полотен, посвященных ему же, и серебряных кубков в память о постановках его опер. Воздух был напоен благовониями, и только музыке маэстро дозволялось смешиваться с ними. А Козима исполняла все причуды своего спутника и следила, чтобы никто не прихватил с собой домашних ягнят, волкодавов в лентах и декоративных кур, бродивших по саду.

Трудно понять, как Ницше мог попасться на все это. Мало того, трудно понять, как вообще кто бы то ни было мог на это попасться. (Из-за своей расточительности Вагнер постоянно разорялся, так что ему требовалась поддержка богатых меценатов, включая короля Людвига Баварского, щедро помогавшего ему за счет государственной казны.) Но когда слушаешь музыку Вагнера, понимаешь силу убеждения и роковое обаяние его характера. Сам композитор ошеломлял не меньше, чем его чарующие мелодии. Незрелый Ницше быстро поддался чарам этой пьянящей атмосферы – лейтмотивы бессознательной фантазии пронизывали роскошные салоны. Если Вагнер заменил ему отца, то скоро Ницше обнаружил у себя эдипов комплекс. Не осмеливаясь признаться в этом (даже самому себе), он влюбился в Козиму.

В июле 1870 г. разразилась Франко-прусская война. У Пруссии появилась возможность взять реванш за поражение в Наполеоновских войнах, завоевать Францию и превратить Германию в ведущую силу Европы. Исполненный патриотического пыла, Ницше добровольно поступил на службу санитаром. Проезжая по делам службы через маленький городок, он увидел ряды кавалеристов, громыхающих по улицам при полном параде. У него словно пелена спала с глаз. «Я ясно почувствовал… что сильнейшая и высшая воля к жизни находит свое выражение не в жалкой борьбе за существование, но в воле к битве, власти и превосходству»[5]. Так родилась «Воля к власти», и, хотя она претерпела серьезные изменения, так что ее следует рассматривать не в военных, а скорее в индивидуальных и социальных терминах, она так и не оторвалась от своего милитаристского источника. Тем временем, пока Бисмарк сокрушал Францию, Ницше обнаружил, что война – это не только слава. На поле битвы при Вёрте ему довелось работать посреди разбросанных повсюду человеческих останков, зловонных, разлагающихся тел. Потом ему пришлось перевозить в товарном вагоне раненых и больных. В двухдневной поездке среди раздробленных костей, пораженной гангреной плоти и умирания Ницше вел себя достойно и мужественно. Но, приехав в Карлсруэ, он сам слег с дизентерией и дифтеритом и оказался в госпитале.

Несмотря на этот тяжелый опыт, уже через два месяца Ницше снова преподает в Базеле. Перегрузив себя лекциями по философии и филологии, он начинает писать «Рождение трагедии». Этот блестящий и в высшей степени оригинальный анализ греческой культуры противопоставляет стройное и ясное аполлоническое начало классической сдержанности темным инстинктивным дионисийским силам. Согласно Ницше, великое искусство греческой трагедии возникло из слияния этих двух начал, которое позже было разрушено пустым рационализмом Сократа. Философ первым обратил внимание на темную сторону греческой культуры как на нечто фундаментальное, что встретило массу возражений. На протяжении всего XIX в. классический мир был чем-то священным. Его идеалы правосудия, культуры и демократии отвечали представлению поднимающихся средних классов о самих себе. Никому не хотелось слышать, что это было ошибкой. Еще большее сопротивление вызывало то, что, иллюстрируя свои аргументы, Ницше часто прибегал к Вагнеру и его «музыке будущего». Он даже писал своему издателю: «Подлинная цель [этой книги] – осветить Рихарда Вагнера, эту исключительную загадку нашего времени, в его отношении к греческой трагедии». Только Вагнеру удалось сочетать и аполлоническое и дионисийское начала в духе греческой трагедии.

Акцент на мощном дионисийском начале выявил важную сторону дальнейшей философии Ницше. Он больше не собирался мириться с «буддистским отрицанием воли» у Шопенгауэра. Ницше противопоставил дионисийство христианскому влиянию, которое, по его мнению, ослабило цивилизацию. Он пришел к выводу, что большинство наших побуждений обоюдоострые. Даже у наших так называемых лучших побуждений есть темная сторона: «Всякий идеал предполагает любовь и ненависть, обожание и презрение. Premium mobile[6] является положительное или отрицательное чувство»[7]. По Ницше, христианство началось с отрицательного чувства. Оно захватило Римскую империю как религия угнетенных и рабов. Это полностью проявилось в христианском отношении к жизни. Христианство постоянно стремится преодолеть самые сильные из наших положительных инстинктов. Это отрицание одновременно сознательное (в приятии аскезы и самоограничении) и бессознательное (в кротости, которую Ницше считал бессознательным выражением обиды – агрессии, вывернутой у слабого наизнанку).

Подобным же образом Ницше нападает на сострадание, подавление подлинных чувств и сублимацию желания, укорененные в христианстве, призывая к этике силы, соответствующей истокам наших чувств. Бог умер, эра христианства закончилась. ХХ в. попытался доказать правоту Ницше, но оказалось, что многие из лучших элементов «христианства» не связаны с верой в Бога. А вот стали ли мы ближе к нашим главным чувствам, вопрос спорный.

Вагнер был великим художником, но как философ был мельче. Постепенно Ницше разглядел, что пряталось под интеллектуальной маской Вагнера. Вагнер был ходячим эго огромного размера и обладал интуитивной силой, но даже его любовь к Шопенгауэру была преходящей, всего лишь зерном для мельницы его искусства. Раньше Ницше старался не замечать некоторых отвратительных бытовых черт Вагнера: антисемитизма, бьющего через край высокомерия и нежелания признавать способности и нужды кого-либо, кроме его самого. Но всему есть предел. Вагнер переехал в Баварию, где король Людвиг построил для него театр, в котором будут ставиться лишь вагнеровские оперы (этот проект опустошил баварскую казну и привел к отречению Людвига). В 1876 г. Ницше приехал в Байрейт на представление «Кольца нибелунга», открывавшее Первый байрейтский фестиваль, но заболел – недуг наверняка имел психосоматический характер. Он не мог вынести мегаломанию и декаданс и был вынужден уехать.

Спустя два года Ницше выпустил книгу афоризмов «Человеческое, слишком человеческое», ознаменовавшую окончательный разрыв с Вагнером. Восхваление французского искусства, психологическая проницательность и отказ от романтических притязаний, как и вообще тонкая восприимчивость Ницше, были совершенно неприемлемы для Вагнера. Хуже того, в книге отсутствовала обязательная реклама «музыки будущего».

Но, возможно, еще важнее то, что книга оттолкнула от Ницше самых искренних почитателей его философии. По иронии судьбы, причиной стало именно то, из-за чего сегодня Ницше вызывает восхищение (даже у тех, кто отрицает его философию). Ницше начал разрабатывать собственный стиль, позволивший ему стать великим мастером немецкого языка. (Незаурядная задача, учитывая особенности немецкого языка, с которыми не могли справиться крупнейшие писатели Германии.) Стиль Ницше всегда был ясным и воинственным, а его идеи – сгущенными, но очень внятными. Теперь он стал писать афоризмами. Отказавшись от многословной аргументации, он предпочел высказывать свои идеи в виде череды пронзительных озарений с быстрыми переходами от темы к теме.

Ницше любил гулять и философствовал в движении. Лучшие идеи приходили к нему во время долгих прогулок по швейцарским горам и лесам. Он часто сообщал, что бродил по три с лишним часа, невзирая на слабое здоровье (не было ли это всего лишь проекцией воли к власти?). Уверяют даже, что афористичность Ницше связана с тем, что он записывал свои мысли в блокнот прямо на ходу. Как бы то ни было, афористичное письмо Ницше не имеет параллелей в Европе XIX в. Звучит громко, хотя Ницше, без сомнения, с этим согласился бы. XIX столетие было эпохой великих мастеров стиля. Однако за исключением французского enfant terrible[8] Рембо ни один другой писатель не ощутил грядущей революции в языке – скорее тона и общего смысла, нежели меткости. В прозе Ницше можно услышать голос приближавшегося XX в. – это язык будущего.

Но все это произошло не в одночасье. Когда Ницше писал «Человеческое, слишком человеческое», поиски собственного голоса только начинались. Самим его идеям во многих случаях нужно было найти свое выражение. Этот труд переполнен удивительными психологическими открытиями. «Фантазер отказывает в реальности самому себе, лгун – только другим». «Мать чрезмерности – не радость, а безрадостность». «Все поэты и писатели, влюбленные в превосходную степень, хотят делать больше, чем могут». «Остро?та есть эпиграмма на смерть какого-нибудь чувства». Однако тут был явный перебор. Почитатели Ницше упрекали его в том, что это не философия, и они были правы. Это психология (и такого качества, что через несколько десятилетий Фрейд вдруг решил не перечитывать Ницше, боясь обнаружить, что после его книг на эти темы больше нечего сказать). Но смесь афоризмов и психологии недостаточна для связной пространной книги. Психологическим откровениям недоставало системной аргументации, способной связать афоризмы воедино. Труд Ницше окрестили бессистемным. Но его идеи не менее связны и аргументированны, чем те, что содержатся в любой великой философской системе.

Да, конечно, Ницше бессистемен в том смысле, что его философия возвестила конец всех систем. Или попыталась – всегда ведь найдется желающий попробовать (как раз в ту пору в библиотеке Британского музея вовсю работал Карл Маркс).

Несмотря на изъяны, книга «Человеческое, слишком человеческое» выдвинула Ницше в число виднейших психологов своего времени. Это своего рода подвиг, учитывая его нелюдимость. По сути он был одиночкой. В общепринятом смысле он мало кого знал. У него не было настоящих друзей. В жизни у него было несколько близких почитателей, но собственная одержимость Ницше не позволила ему одарить кого-то дружбой или принять дружбу других. Так откуда же он мог приобрести столь глубокие познания в психологии? Многие комментаторы полагают, что источником сведений Ницше в этой области был один человек – Рихард Вагнер. Вполне возможно. Тут действительно можно вскрыть целый пласт психологических странностей. Но подобные комментаторы обычно упускают из виду тот факт, что Ницше довольно неплохо знал самого себя (хотя и с пробелами и довольно избирательно).

Психологические озарения Ницше имеют универсальный характер, хотя оба их источника такие разные – философ-мизантроп и композитор-сумасброд. Ну а доступ Ницше к его основному психологическому источнику скоро будет закрыт. После выхода в свет «Человеческое, слишком человеческое» разрыв с Вагнером стал неизбежен. Ницше своим трудом готовил приход будущего «дивного нового мира»[9], в то время как Вагнер приступал к своему последнему творению, «Парсифалю», который ознаменовал конец его увлечения Шопенгауэром и возвращение в лоно христианства. Их пути навсегда разошлись. Говорят, что Ницше за всю свою жизнь по-настоящему знал только одного человека, и этот человек предоставил ему достаточно материала, чтобы стать величайшим психологом своего времени. Это и был Вагнер.

В 1879 г. Ницше пришлось оставить свой пост в Базеле из-за продолжительной болезни. У него всегда было хрупкое здоровье, а теперь он стал совсем больным человеком. Он получил небольшую пенсию и по совету врачей перебрался в более благоприятный климат.

Следующие десять лет Ницше скитался по Италии, югу Франции и Швейцарии в поисках места, где ему стало бы легче. Чем он болел? Похоже, всем сразу. Зрение настолько ослабло, что философ наполовину ослеп (врач предупредил, что ему надо отказаться от чтения; с тем же успехом можно было рекомендовать Ницше отказаться от дыхания). Его мучили сильнейшие головные боли, из-за которых он иногда по нескольку дней не вставал с постели; это был не человек, а скопление физических недугов и жалоб. Его настольная коллекция эликсиров, пилюль, укрепляющих средств, порошков и настоек превратила Ницше в особенное существо, одного из мрачнейших философов-ипохондриков в мире. И именно ему принадлежала концепция сверхчеловека! Очевидный элемент психологической компенсации, содержащийся в этой идее, не может сдвинуть ее с центрального места, которое она занимает среди наиболее популярных идей Ницше. Можно сказать, что она стала той песчинкой, вокруг которой выросла жемчужина глупости.

Сверхчеловек появился в книге «Так говорил Заратустра» – философском романе, исполненном почти невыносимой напыщенности и серьезности, где отсутствие чувства юмора не смягчается авторскими попытками «иронии» и свинцовой «легкости». Читать ее невозможно, как опусы Достоевского и Гессе, если вы не подросток – но в таком возрасте ее чтение часто «меняет жизнь». И не всегда к худшему. Глупые идеи легко вычленяются, а остальные становятся противоядием против множества общепринятых идей, стимулирующим глубокое раздумье о самом себе. Философия как таковая здесь почти не просматривается. Но призыв к философствованию – к познанию самого себя – звучит очень мощно, как и характеристики нашего бытия. «Есть ли тут отныне верх и низ? Разве не несет нас через бесконечное ничто?.. Верно ли, что еще более глубокая ночь сгущается вокруг нас? Не нужны ли нам утром фонари? Все ли мы еще глухи к звукам могильщиков, копающих могилу для Бога? Мы все еще не слышим смрад божественного гниения?.. Самое святое и могущественное в мире истекает кровью у наших ног… Не было деяния более великого, и благодаря этому деянию кто бы ни пришел после нас, он будет жить в истории более высокой, чем все, что было прежде»[10]. Подобные мысли почти столетие спустя начнут выражать французские экзистенциалисты – правда, не в такой неистовой форме, – и их будут превозносить как авангард современной философии.

Во время бесконечного турне Ницше по курортам и местам с мягкой зимой друг философа Пауль Реё познакомил его с русской дворянкой немецкого происхождения Лу Саломе (Луизой Густавовной фон Саломе), которой исполнился двадцать один год. Реё и Ницше (по отдельности и вместе) подолгу гуляли с ней, стараясь забить ей голову своими философскими идеями. (Заратустра был представлен Лу как «сын, которого у меня никогда не будет» – что можно считать удачей для маленького Заратустры, имя которого в школе привлекло бы слишком много внимания.) Отношения Лу, Ницше и Реё выстроились в треугольник, что было немыслимо в эпоху, когда о возможности сексуальной революции еще и не догадывались. Сначала все трое заявили, что будут вместе изучать философию и жить в платоническом m?nage ? trois[11]. Потом Реё и Ницше (по отдельности) объявили о своей любви к Лу и решили сделать ей предложение. К несчастью, Ницше совершил нелепую ошибку: он попросил Реё передать Лу его предложение. (Это не обесценивает значения Ницше как величайшего психолога своей эпохи, что подтвердит всякий, кто знаком с любовной стороной жизни психологов.) Постановочный снимок всей троицы, сделанный в одной люцернской студии, прекрасно демонстрирует, кто контролировал эту ситуацию. Двое впечатлительных невинных юношей (тридцати восьми и тридцати трех лет) впряглись в тележку, которой правит настоящая двадцати-однолетняя девственница с хлыстом в руке. В конце концов они больше были не в силах продолжать этот фарс и разошлись. В отчаянии Ницше написал: «Сегодня вечером я приму достаточно опиума, чтобы потерять разум», но все же, поразмыслив, решил, что Лу недостойна стать ни матерью, ни сестрой малыша Заратустры. (Лу, взявшая в честь своего ручного мужа, немецкого профессора, двойную фамилию Андреас-Саломе, станет одной из самых ярких женщин своего времени. Позднее она произведет глубокое впечатление еще на двух ведущих деятелей эпохи: вступит в связь с великим немецким лирическим поэтом Рильке и завяжет близкую дружбу с немолодым Фрейдом.)

Зимуя в Ницце, Турине, Риме или Ментоне, лето Ницше проводил на высоте «1500 метров над миром и еще выше над людьми» – в Сильс-Марии, приозерной деревушке в швейцарском Энгадине. Сегодня Сильс-Мария – уютный маленький курорт, но здесь сохранилась простая комната, в которой обычно жил и держал свою аптечку Ницше. Горы отвесно вздымаются над озером, заканчиваясь заснеженным пиком Бернина (высота – 4048,6 метра), который отмечает границу с Италией. За домом начинаются тропинки, по которым можно уйти далеко в горы, где Ницше любил бродить, размышляя над своей философией и останавливаясь у одинокой скалы или ревущего потока, чтобы записать мысли в блокнот. Атмосфера этих мест – далекие вершины, грандиозные панорамы, ощущение одинокого величия – отражается в тоне его произведений. Когда видишь, где именно обдуманы многие из творений Ницше, некоторые из их достоинств и ошибок становятся понятнее.

В основном Ницше жил в полном одиночестве, снимая недорогие комнаты, постоянно работая и питаясь в дешевых ресторанах – и все время борясь с оглушающими головными болями и изнуряющими недугами. Нередко его рвало целыми ночами, и, бывало, он не мог работать по три-четыре дня в неделю. Но каждый год выходила его очередная книга поразительного уровня. «Утренняя заря», «Веселая наука», «По ту сторону добра и зла» – все эти работы содержат мощную критику западной цивилизации, ее ценностей и психологии, а также ее противоречий. Стиль Ницше ясен и афористичен, экстравагантных идей почти нет. Это не систематическая философия, но философствование высочайшего порядка. Многие (если не большинство) базовых ценностей западного человека и западной цивилизации подвергнуты исследованию и признаны пустыми. Как написал Ницше в своей неопубликованной записной книжке: «Гибель христианства – от его морали (она неотделима); эта мораль обращается против христианского Бога (чувство правдивости, высоко развитое христианством, начинает испытывать отвращение к фальши и изолганности всех христианских толкований мира и истории. Резкий поворот назад от «Бог есть истина» к фанатической вере «Все ложно»[12]. Подобных разрушений еще никто не производил, хотя за сто с лишним лет до того Юм уже в значительной мере совершил подрывную философскую работу. (Но возрождение немецкой метафизической системы потребовало снова прибегнуть к сокрушению основ.)

Все 1880-е гг. Ницше по-прежнему работал в одиночестве, безвестный и никем не читаемый, трудясь тем интенсивней, чем невыносимее становились изоляция и непризнанность. Только в 1888 г. датский критик еврейского происхождения Георг Брандес начал читать лекции по философии Ницше в Копенгагенском университете. Но, к несчастью, было уже поздно. В 1888 г. Ницше завершил ни много ни мало четыре книги, и в его сознании стали появляться трещины. Он был великий мыслитель и знал это; надо было, чтобы и мир тоже узнал это. В «Ecce homo» он пишет о «Заратустре» как о самой высокой и самой глубокой книге, которая когда-либо существовала, – заявление, которое всегда приводит в действие критические высотомеры и ставит вопрос о доверии. Как будто этого недостаточно, он выбирает для некоторых глав книги названия «Почему я так мудр», «Почему я пишу такие хорошие книги», «Почему являюсь я роком»[13], предостерегая в них от употребления алкоголя, советуя очищенное от масла какао и одобряя работу своего кишечника. Высокопарность и поглощенность собой, характерные для «Заратустры», мстительно возникают здесь вновь в виде мании.

В январе 1889 г. всему приходит конец. Во время прогулки по Турину Ницше упал в слезах, обхватив шею лошади, которую избивал ее хозяин. Его отнесли домой, где он стал писать открытки Козиме Вагнер («Я люблю тебя, Ариадна»), королю Италии («Дорогой Умберто… Все антисемиты стреляют в меня») и Якобу Буркхардту (подписываясь «Дионис»). Буркхардт понял, что произошло, и связался еще с одним другом Ницше, который тут же приехал за ним.

Ницше был психически болен и уже не поправился. Почти наверняка излечить его не удалось бы и сегодня. К болезни привели переутомление, одиночество и страдания, но первопричиной был сифилис. Он достиг третьей стадии, для которой характерен «паралич мозга». После краткого лечения в клинике Ницше был передан на попечение своей матери. Теперь он был безобиден. Почти постоянный болезненный транс низвел его до растительного состояния. В минуты просветления он смутно припоминал свою прошлую жизнь. Беря в руку какую-нибудь книгу, он говорил: «Ведь и я тоже писал хорошие книги?»

В 1897 г. умерла его мать, и за Ницше стала присматривать его сестра Элизабет Фёрстер-Ницше. Это был последний человек, который по идее мог бы ухаживать за ним. Младшая сестра Ницше Элизабет вышла замуж за Бернарда Фёстера, школьного учителя-неудачника, ставшего известным антисемитом. Ницше презирал его самого и его идеи. Фёрстер основал в Парагвае колонию чистокровных арийцев под названием Новая Германия, завезя туда небогатых крестьян из Саксонии. Кончилось все разорением и самоубийством Фёрстера. (Остатки Новой Германии существуют в Парагвае до сих пор, хотя «раса господ» живет примерно так же, как местные индейцы, отличаясь от них разве что светлыми волосами.) Вернувшись в Германию и взяв на себя заботу о больном брате, Элизабет решила сделать из него великого человека. Она перевезла его в Веймар, известный своими культурными ассоциациями с Гете и Шиллером, надеясь создать здесь архив Ницше. Потом она стала редактировать неопубликованные записные книжки брата, введя в них антисемитские идеи и лестные записи о себе самой. Эти записные книжки и были опубликованы под названием «Воля к власти». Позже они были очищены от привнесенного мусора крупным специалистом по Ницше Вальтером Кауфманом и стали, возможно, величайшим творением Ницше.

В начале труда Ницше дает характеристику грядущей эпохи. «Скепсис по отношению к морали является решающим. Падение морального мироистолкования, не находящего себе более санкции, после того как им была сделана попытка найти убежище в некоторой потусторонности: в последнем счете – нигилизм. «Все лишено смысла (невозможность провести до конца толкование мира, на которое была потрачена огромная сила, вызывает сомнение, не ложны ли все вообще истолкования мира)». Может показаться, что это отрицает смысл любой философии, однако Ницше игриво продолжает: «Весь познавательный аппарат есть абстрагирующий и упрощающий аппарат, направленный не на познавание, но на овладевание вещами: «цель» и «средство» так же далеки от истинной сущности, как и «понятия». И далее он показывает, что есть наше знание: «Все наши познавательные органы и чувства развились лишь применительно к условиям сохранения и роста. Доверие к разуму и его категориям, к диалектике – следовательно, высокая оценка логики – доказывает лишь проверенную на опыте полезность ее для жизни, но не ее «истинность». Его психологические замечания столь же проницательны, как всегда, но теперь они ведут от предварительных озарений к фундаментальным (и опасным) откровениям. «Радость наступает там, где есть чувство могущества.

Счастье – в охватившем всего тебя сознании могущества и победы.

Прогресс: усиление типа, способность к великому стремлению; все остальное – ошибка, недоразумение, опасность».

Ницше дожил до ХХ в., природу которого он так хорошо предсказал. Наконец эта выразительная бледная фигурка с огромными военными усами, человек, плохо понимавший, кто он и где находится, умер 25 августа 1900 г.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.