Батька-комбат
Батька-комбат
Мы вышли из столовой, довольные. Я, фотограф Кругликов и капитан Шурыгин. Наевшись вдоволь плова с бараниной и свежих овощей. И всё это удовольствие нам ничего не стоило, ни копейки, потому что пропуском в столовую служило оружие, а мы были обильно оружием обвешаны. И оружие же давало право на бесплатный обед. Народ обедал со стволами на коленях, кое-кто положил свои стволы под стол. И вот мы вышли, сытые, и теперь надо было бы добраться на передовую. Найти место для ночлега. Потому что о чём ещё думать солдату, когда нет наступления: выспаться.
Мы зашагали через площадь у Горсовета, и в этот момент начался минометный обстрел. Противный свист мины, прилетающей сверху, лично у меня вызывает ноющую боль в желудке. Мина поражает человека, как правило, снизу. Ещё до Приднестровья я нагляделся на раненных минами на Вуковарском фронте, в Югославии. Снизу, подлая, она отрывает ноги, кисти рук, вспарывает живот. Своими узкими, порою с половинку безопасной бритвы, порой и с целую косу, осколками. Подлее оружия не бывает. Под этот свист мы всё же пошли через площадь. Нам надо было на ту сторону, мы пробивались на фронт. Посередине площади нам встретилась молодая женщина. С сумками. Рядом с нею спокойно ехал на трехколесном велосипеде мальчик лет трёх или пяти. Мы с капитаном Шурыгиным покачали головами, обозревая фатализм местных жителей. Мама с мальчиком даже не прибавили шагов. Фотограф Кругликов, местный, эпизоду не удивился.
Мы вышли к боевой машине пехоты – она с открытыми дверями стояла под деревьями. Был самый конец июня 1992 года. Жарко. Здесь, в Бендерах, Приднестровская Молдавская Республика только что сумела остановить «румын» – кишинёвские войска. Линия фронта проходила посередине города. «Ребята, не подкинете на передовую?» – обратился к военным БМП Шурыгин. Водитель возился в своей машине.
– Только что оттуда, – огорчил нас водитель. – Завтра опять отправимся. Приходите завтра, прямо отвезем на Первомайскую улицу, к общежитию обувщиков, на самую что ни на есть передовую, передовее не бывает.
– Завтра оно завтра, – сказал Шурыгин. – Хорошо бы сегодня.
– Тогда сходите в штаб батальона, может, кто сегодня едет, спросите у комбата. Хотя маловероятно. Уже вечерний обстрел начался. Никто не поедет.
Водитель указал нам на штаб – неопределённо, в тенистую улицу.
– Там, в школе, спросите, – и он стал вытирать руки.
Мы пошли. В нескольких сотнях метров белёное здание с флагом ПМР безошибочно могло быть только школой. Мешки с песком, группы солдат у входа. Спросили, где комбат.
– Я – комбат. Что нужно? – человек с корейской физиономией глядит на нас. Жёлтыми глазами рыси.
– Мы журналисты из Москвы, из газеты «День». Хотели бы пробраться на ваши передовые позиции, – говорю я.
– Сегодня уже поздно. Скоро стемнеет. Приходите завтра. С утра это нужно делать.
И он отвернулся. Не спросил, почему с оружием, если журналисты.
Хитрый, с блондинистыми усиками, капитан Шурыгин в таких случаях незаменим. Зная тысячи анекдотов, шуток, прибауток, он близок к народу так, что дальше некуда, и может из них веревки вить.
– А поговорить, а, комбат? – бросает он вовремя.
Кореец оборачивается. Лицо сурового воина всё же исказила улыбка. Дело в том, что солдаты тщеславны, как женщины. Каждый день встречаясь со смертью, они охотно фотографируются и счастливо дают интервью, поскольку никогда не знают, доживут ли до завтрашнего утра. Хочется им после себя что-то оставить, и кто упрекнет их за это.
– Ну, проходите в мой кабинет.
Прошли. Два письменных стола буквой «Т», множество оружия. На школьных шкафах гранатомёты, на подоконнике ручные могучие пулемёты. «Садитесь». Так я познакомился с батькой Костенко.
У него была биография его эпохи. Родился на Дальнем Востоке. Отсюда и корейская физиономия. Корейцы традиционно свирепые и опасные солдаты. Так что его последующие военные доблести не удивительны. Служил командиром десантной части в Афганистане. Два раза брал Паншир. У него три ордена, два ранения. Уволен был из армии насильно, уходить не хотел, уволили по статье 59, пункт «г» – «ограниченно годен в военное время». Это за партизанский нрав батьки. После армии приехал на родину жены, в город Тирасполь, занялся ремонтом автомобилей, основал кооператив по ремонту. Так бы ему и рихтовать и красить «тачки» до конца дней его, но тут в 1988 году ожил молдавский национализм. Как следствие – 2-й съезд депутатов Приднестровья провозгласил создание Приднестровской Молдавской Республики (всё ещё в составе Молдовы). В сентябре 1991 года парламент обратился к Костенко с просьбой сформировать батальон для защиты республики. Второй батальон «Днестр» сформировал полковник Матвеев. В день, когда мы появились в Тирасполе, Республика ПМР присвоила Матвееву звание генерала. В ту первую ночь в Приднестровье, в номере гостиницы «Дружба» мы обмыли в узком кругу генеральскую звёздочку Матвеева коллективом в составе: глава госбезопасности ПМР полковник Шевцов, офицеры госбезопасности, мы, плюс сам Матвеев с 17-летним сыном (собственно, как и Шевцов имеет другую настоящую фамилию, так и Матвеев на самом деле не Матвеев, а, кажется, Гончаренко, тоже беженец из Прибалтики, работали все в правоохранительных органах). Офицеры привезли канистру с коньяком.
И вот теперь мы попали, случайно, здесь, в Бендерах, в пятнадцати километрах от Тирасполя, к другому военачальнику. Фактически к сопернику и Матвеева, и Шевцова. К батьке, державшему Бендеры. Власть городского исполкома игнорировалась, чуткие граждане чувствовали, кто настоящая власть, и шли к батьке со своими нуждами, а не в исполком. Нужен бензин, отвезти жену рожать – к батьке. Вооруженные соседи обидели – к батьке. Жена изменяет, а любовник – солдат ПМР – к батьке. 19–22 июня, только что, неделю назад, «румын» остановили. Россия уже вступилась за Приднестровье, уже генерал Лебедь бродил вместе с президентом ПМР Смирновым (будущие враги), оба в камуфляже, уединяясь на переговорах с «румынами». Уже все организовывали перемирие. А Костенко в Бендерах хотел воевать – и воевал. По сути, его судьба уже была решена тогда: его готовились ликвидировать. Все его враги собрались вместе. Лебедь – враг номер один (ниже объясню почему), соперник Матвеев-Гончаренко, командующий батальоном «Днестр», и Вадим Шевцов – тогда ещё не генерал, но стягивающий воедино и свою гэбэшную власть над ПМР. Плюс президент Смирнов, возможно. Время революции прошло, анархические батьки были не нужны. Во всяком случае, так казалось, что уже не будут нужны. Потому зациркулировали слухи о тридцати душах, безвинно замоченных батькой, о сокровищах, якобы награбленных и спрятанных им.
У Лебедя с ним были старые счёты, с Афгана. Какое-то время Лебедь был соседом Костенко по фронту. Уже зная, что уходит из Афгана, едет в Москву учиться, Лебедь взял и обстрелял нейтральный аул, с которым договорился подполковник Костенко, сам, под честное слово офицера, о нейтралитете. Замирённый, нейтральный аул – практика в Афгане широко распространённая, выгодная обеим сторонам. Поступок комбата Александра Лебедя нарушил баланс на том участке фронта. В результате Костенко потерял ребят, «нейтральный» аул вырезал его ребят в отместку. Перед отъездом Лебедя в Москву (тот отправлялся в Академию Генштаба) Костенко с ещё несколькими офицерами посетил Александра Иваныча, якобы попрощаться. На прощание офицеры банально набили ему физиономию. Всё это поведал нам сам Костенко, в тот вечер у него в кабинете, когда я простодушно спросил его, что он думает о только что прибывшем Лебеде. И получил в ответ эту историю. Через две недели Лебедь жестоко отомстит Костенко за давнюю обиду. Костенко ликвидируют: труп Костенко распилят, и верхнюю часть, жуткий «бюст» повезут для идентификации в Одессу. Почему распилят? А у милых ребят-следователей, подчинённых моего хорошего знакомого Вадима Шевцова, был только «Запорожец» для доставки трупа. Вот они и распилили или разрубили тело…
Но мы-то не знали будущего, потому спокойно выпили, закусывая вишнями, вначале нашу бутылку «Московской», потом перешли на молдавское вино в бутылках, извлечённое им из ящика стола. Если бы знали… Если бы знали, то всё получилось бы всё равно, как получилось. Он не мог уехать куда-то. Стать опять хозяином мастерской по ремонту автомобилей? И это после того, как водил войска своей республики против вражеских войск, повелевал судьбами людей? Невозможно. Позднее мы с Владом спешно приехали ещё раз из Тирасполя, и Влад предупредил его: комбат, тебя будут арестовывать. И мы добавили деталей. Он в этот момент садился со своими хлопцами в уазик. Он поблагодарил за предупреждение и сел впереди с водителем. И уехал. И больше никогда я не видел корейца с глазами рыси.
Тогда, на какую-то неделю, мы сдружились. А может, он выбрал нас, чтобы оставить о себе память? Он знал, что над ним сгущаются тучи. И потому ничего от нас не скрывал, показывал нам что мог. В ту же ночь мы отправились с его хлопцами по ночному городу на обыски. Врывались в богатые дома руководителей «Народного Фронта Молдовы», вышибали двери, видели дрожащих родственников врагов Приднестровской Республики. В одном доме враг выпрыгнул от нас в чёрное окно. На столе осталась горячая яичница с колбасой. Первую ночь я спал в батькином кабинете на столах, а Влад на матрасе. Сам он спал неизвестно где. Утром мы пробрались на передовую, на Первомайскую, в знаменитое общежитие обувной фабрики. Там, в полузатопленных его коридорах, ласково лизал стены пожар, полы были усыпаны гильзами, в вышибленном артиллерией, вскрытом, как консервная банка, лестничном пролёте видна была позиция «румын» в высотном здании. Лёжа в красном одеяле, орал контуженный. Может, батька хотел через нас оправдаться перед миром, не знаю, что у него было на уме, но мы несколько раз присутствовали при том, как он вершил суд. Во дворе школы он судил при нас дезертиров, в другой раз на знойной жаре, в сарае, с верными товарищами (пахло сеном, и вокруг стояли и лежали сельскохозяйственные орудия), с подругой Таней в тёмных очках – принимал граждан, судил полицая, местного мента, ушедшего с «румынами». Полицая увели и посадили в погреб с дезертирами. На следующий день я поинтересовался у одного из ребят батьки: «Что с полицаем, он до сих пор в погребе? Не побили ли его дезертиры?» – «А его нет», – притворно равнодушно ответил хлопец. – «Что, его увезли в Тирасполь?» – «Да нет его», – хлопец отвёл глаза. Вот и понимай как знаешь: здесь его нет или уже нет на земле.
Картина в сарае была живописная. Ворота открыты настежь. Стоит стул. На стуле – комбат, на коленях автомат, который он поглаживает. Одет экономно. Поверх камуфляжной рубахи куртка без рукавов, со специальными длинными карманами на груди – для рожков, тельник в прорези рубахи. Люди комбата расположились сзади и по бокам. Перед очи батьки приводят обвиняемых и просителей. И уводят. Кореец с рысьими глазами судит спокойно и споро.
Короче, он нас пустил ПОЧТИ повсюду. Мы ему послужили, как француз Реджис Дебре послужил Че Геваре. Думаю, эта адская пара – архетипична. Вождю, революционеру, батьке – необходим свой журналист, свидетель, интеллектуал в САМЫЙ важный момент жизни. Одно время Дебре считали невольным предателем, якобы он навел боливийцев на Че. Было не так, но то, что Дебре был важен в этой истории, сомнению не подлежит. Вооружённые конфликты на территории бывшего СССР породили десятки выдающихся лидеров, вождей. Но вот Реджисов Дебре рядом с вождями и батьками не оказалось. Роль Дебре мне мала, но мне привелось быть рядом, воевать, наблюдать какое-то время практически всех или многих «bad boys» моего времени. Я знал и много встречался и беседовал с Радованом Караджичем, главой Боснийской Сербской Республики, с Арканом, с генералом Младичем, с легендой Книнской Краины – капитаном Драганом. Позднее знал я полковника Худойбердыева – в Таджике. Я умудрился даже познакомиться со знаменитым Бобом Денером, королём «наёмников», и заслужил его особое расположение. К числу этих «bad boys» по праву принадлежит и батька Костенко. Все эти люди названы военными преступниками, и те, кто жив, разыскиваются международным трибуналом в Гааге. Кстати, в брошюре, изданной во Франции издательством «Golias» под названием «Негативисты: мусорщики истории», я обнаружил на странице 163 такие строки: «Эдвард Лимонов… продолжающий быть наёмником между двумя отдыхами в Париже. Один английский телевизионный канал смог снять его стреляющим по Сараево. Эти кадры были показаны по каналу «Арте» и были включены в обвинительное дело интернационального трибунала в Гааге». Съесть-то он съесть, ваш трибунал, да кто ж ему дасть, могу только и сказать по этому поводу. Получилось так, что в 1992 году в Абхазии я не встретил Шамиля Басаева только случайно, хотя несколько раз проезжал через позиции отряда Шамиля (тогда он просто назывался Шамиль) у Нижних Эшер. Низкорослые, одетые в чёрное чечены с повязками на лбах, картинно украшенные разнообразной «зброей», выглядели экзотично. Как мексиканские бандиты в сериале. Пришлось мне познакомиться и с сотнями второстепенных персонажей, которые потом стали первостепенными. Так, я жил некоторое время в деревянном, без света и канализации, шале в Пале, столице Сербской Боснийской Республики, рядом с Биланой Плавшич и ходил к ней греться по утрам и пить кофе – у неё был керосиновый обогреватель. После Караджича Плавшич была одно время президентом Сербской Боснийской Республики. Все эти «bad boys», слава богу, живы ещё, и потому для них не место в Книге Мёртвых.
Я пишу всё это и нахожусь в интересной ситуации, потому что, например, о батьке Костенко я уже хорошо писал в «Убийстве часового», в репортаже с Приднестровской войны. Переписывать здесь свою же книгу я не стану, отсылаю читателя к «Убийству часового» и «Анатомии героя» – там есть много о «bad boys».
Перенесёмся обратно в Приднестровье, в 1992 год. Жарко, душно, зреют фрукты в садах, вишни уже отошли давно, но зреет персик, абрикос. Километры садов, а вдоль кромки садов – окопы. Свежая земля. Плотина через Днестр – миллионы водяных брызг. Солдаты-добровольцы в кроссовках едят тушенку в тени плотины. Революция себя отстояла, вмешалась Россия. Во главе 14-й армии генерала Неткачёва заменяет новый командующий – Александр Лебедь. Впоследствии Лебедь будет врать, что это он остановил войну в Приднестровье. Он врёт, война была остановлена до него мужеством ментов, бандитов и мужеством Костенко. Он лежал на мосту с гранатомётом, когда шли «румынские» БТРы. И мужеством некоторых офицеров 14-й армии, выступивших на стороне Приднестровской Республики самостоятельно, без приказа, вопреки приказу. Самые жаркие дни были с 19 по 22 июня включительно. Командир сапёрного батальона подполковник Дудкевич показывал мне приказ генерала Неткачёва, датированный 25 июня, об увольнении из армии офицеров, принявших 22 июня участие в боях на стороне ПМР. Достаточно трагично то, что 23 офицера из числа уволенных погибли к 25 июня. Подтасовка истории г-ном Лебедем очевидна. Первая штабная бумага, подписанная им как командующим 14-й армии, датирована 4 июля.
Итак, жара, война остановлена. Пусть и не Лебедем. По Тирасполю и даже по разделённым надвое Бендерам, где к вечеру регулярно начинаются перестрелки, ходят девушки. Очень красивые, потому что слияние русской, молдаванской, украинской и старой казачьей крови даёт тонкую кость, стать, личико и волнующие сиськи. Вина полно в стране, нового ещё нет, но есть старое в бутылках и бочках. Мрачные мужики, однако, игнорируют и самок, и природу, продолжают охотиться друг на друга.
Сделав бросок в Бендеры из Тирасполя, мы застаём комбата садящимся в машину. С нами фотограф Кругликов. Он сделал для Костенко большое фото – там, где есть мы все, стоим и присели на фоне санитарной машины. Влад говорит Костенко: «Отдан приказ тебя арестовать, батько». – «Спасибо», – говорит тот, садится с фотографией в уазик и уезжает. От нас навсегда. Известно, что: 14 июля начальник управления обороны и безопасности Штефан Кицак подписал приказ об отстранении Костенко от должности и обратился к командующему 14-й армией генералу Лебедю посодействовать его задержанию. Подразделения 14-й армии в тот же день окружают 8-ю среднюю школу, штаб батальона Костенко, где мы ночевали в его кабинете. (Стоит обратить внимание на то, что именно подразделения 14-й армии, а не воинские части Приднестровской Республики направлены для задержания. Генерал Лебедь не забыл обиды и через десять лет!) После этих более или менее достоверных сведений (хотя неизвестно, кто к кому обращался, скорее всего, было общее совещание и «решение ликвидировать Костенко») начинается область версий, легенд, мифов и лжи.
Якобы Костенко ушёл тогда из кольца облавы. Однако 16 июля его опознаёт и задерживает случайно парень из службы безопасности, простой парень лет 20-ти. (Скорее всего – Сергей Кириченко, о нём дальше). А потом начинаются вообще мрачные чудеса. Батьку якобы вывели ночью, «в нарушение положения о содержании подследственных в изоляторе временного содержания» два агента службы безопасности республики (люди Шевцова). Вывели и повезли к станции Новосавицкая, где якобы должен был состояться следственный эксперимент. Якобы в окрестностях там у Костенко находился тайник с ценностями. Машина якобы нарвалась на засаду. Костенко убили сразу, сопровождавшие его агенты якобы ранены и отправлены лечиться в Москву. Машина сгорела. Труп отправляют для опознания в Одессу. Для удобства перевозки, чтоб вместился в багажник, его отпиливают снизу, оставив только «бюст». В России бы не сообразили так вот, а в Приднестровье, недалеко от Румынии и Трансильвании, это не считается дурным тоном. Ну, не влезал – отпилили. Позднее появились другие варианты смерти комбата.
В 1995 году генерал Вадим Шевцов, уже рассорившийся напрочь с генералом Лебедем, возненавидевший его, сидел у меня в Москве в квартире, мы пили коньяк «Тир», привезенный им, и я всё же задал вопрос руководителю КГБ Приднестровской Республики: «Как же всё-таки погиб Костенко, товарищ генерал?»
– Его застрелил во время следствия наш следователь, один из моих ребят. Костенко давал показания, и из его показаний обнаружилось, что он лично убил брата этого парня-следователя. Про костенковский знаменитый контрольный выстрел в щёку слышал? Так вот, следователь не вынес тогда циничного изуверства, с которым Костенко спокойно рассказал, как он убивал его брата, вынул пистолет и застрелил его.
– А почему же тогда распространили первую лживую версию о следственном эксперименте?
– Мы хотели спасти нашего парня.
Я слышал. О Костенко писали, что он пытал своих жертв, что он алкоголик и наркоман одновременно, что с ним не расстаётся обвешанная оружием его подруга Таня в тёмных очках… Генералу Шевцову я и поверил, и не поверил. Работа у него такая: хранить тайны. И жизнь сложная, он сам был не раз на волосок от ареста: республика, расправившись с пассионарным Костенко, попробовала было избавиться и от пассионарных ментов из Прибалтики, создавших им государство. Несколько из них, кто рангом поменьше, были арестованы, но целиком номер не удался. Лебедя потянуло в политику, в Москву, и прибалтийцы удержались в Приднестровье.
Что до обстоятельств гибели Костенко, то я не уверен, что это последняя версия. Хочется знать правду. Хочется, чтобы батьке Костенко поставили памятник в Бендерах. Ну, ясно, он был не ангел, но республику он защищал храбро и рисковал своей головой. За свои поиски исторической правды и справедливости в «деле Костенко» я уже «пострадал». Ордена и медали за оборону Приднестровья получили все. И мой спутник по войне в Приднестровье капитан Шурыгин, и генерал Макашов, но мне не дали ни медали, ни ордена. Потому что в 1993-м вышла книга «Убийство часового», где я хорошо написал о батьке. И сомневался в легенде об обстоятельствах гибели Костенко. Медаль, чёрт с ней, но я любил эту Республику, жаль, что она в конце концов досталась не тем людям. Она могла стать очагом Революции, а стала обычной буржуазной.
А 18 сентября 1996 года около 19.30 на меня напали в сумерках, ударив сзади, выследили и стали молча бить ногами исключительно в голову трое неизвестных.
Экспертиза установила множественные переломы носа и, что неприятнее всего, раны на глазном яблоке. У меня могло начаться отслоение сетчатки, пришлось ходить к профессору-глазнику со странной фамилией Груша – каждую неделю. Но, слава богу, отслоение не началось. Зато трещины на правом глазу и вечно гуляющие по левому глазу точка и запятая останутся со мной до последнего моего дня. Я считаю, что сделали это люди Лебедя. Дело в том, что мы выступали против генерала в газете «Лимонка» всегда, а в тот год особенно интенсивно. Это был год, вы помните, когда он заключил пресловутый мир в Чечне – хасавюртовское соглашение – и хвастался: «Я остановил две войны». В публикациях в «Лимонке» я доказывал, что он врёт, что остановил войну в Приднестровье. (Основные аргументы я изложил тут только что, но были и другие). Достаточно процитировать вертикальные лозунги номеров «Лимонки» августа и сентября 1996 года, чтобы понять, как мы его долбали: № 46 – «Оборотень Лебедь сдаёт Чечню!», № 47 – «Ельцин – очнись, арестуй Лебедя!», № 48 – «Лебедь – лучший чечен года!» На первой странице № 48 опубликованы фотографии с пикета протеста Национал-большевистской партии (дальше цитирую текст к фотографии) «против позорной и трагической капитуляции России в Чечне, совершаемой руками Лебедя и поддержанной президентом и правительством». С лозунгами: «За что погибли наши парни?», «Лебедя – на нары!», «Прочеченское правительство РФ – в отставку!», «Ельцин, очнись, арестуй Лебедя!», «Капитуляция! Лебедь раздаёт Россию!», «НБП принимает вызов Лебедя: давай оружие!» национал-большевики потребовали в своих выступлениях ареста генерала и передачи войны в руки русского народа.
Пикет состоялся на пустынном в это время, и во всякое время, Горбатом мосту, у одного из входов в здание Правительства РФ 12 сентября. Кроме нацболов, небольшого количества ментов и журналистов, на пикете присутствовала группа странных людей, по виду бандюков. Одного, похожего по типу на жирного француза – высокого, носатого светлого слона (он вертел ключи от машины в руке) я хорошо запомнил именно потому, что он был нерусского вида. Он и ещё один «бандюк» пониже посматривали на нас издалека, похаживая за спинами телеоператоров, и улыбались. Нет, они не были из спецслужб, те выглядят абсолютно иначе. Впервые мы видели таких людей на наших мероприятиях, и такие никогда больше не появлялись впредь. Расходились мы с пикета в сторону метро «Красная Пресня» и потому прошли мимо второго входа на территорию Правительства РФ. Там, у двух джипов (они садились в джипы), находилось человек пять-шесть, опять-таки чужих здесь, в этой, ситуации людей, и среди них те двое, которых я уже видел. Они и тут улыбнулись.
Часа через два – я уже вышёл на Сивцев Вражек и направлялся к месту моего обитания – со мною поравнялись знакомый мне художник и его жена с испуганными лицами: «Эдуард, за вами следят, пойдёмте лучше с нами, они делали друг другу какие-то знаки за вашей спиной, один идёт по одной стороне улицы за вами, другой по противоположной стороне». Я обернулся. Лохматый тип в спортивном костюме шёл по нечётной стороне Сивцева Вражка, за нами шёл коренастый, под нуль остриженный блондин в светлой куртке. Мы резко свернули по направлению к Новому Арбату. Двое, немедленно объединившись, пошли за нами. Нам удалось уйти от них в «Дом Книги». Художник вывел нас через подсобные помещения на улицу за «Домом Книги». Ещё чуть покружив по городу, мы осторожно пришли ко мне. Всё было тихо.
И оставалось тихо до 18 сентября. Так как я нигде не появлялся один и в редакцию «Лимонки» не ходил, 18-е было днём выхода газеты. За шесть дней я успокоился. Накануне вечером мне позвонил следователь Хамовнической прокуратуры и попросил прийти завтра утром получить бумагу, что уголовное дело против меня прекращено (речь шла об уголовном деле по факту публикаций статей «Лимонка в хорватов» и «Чёрный список народов»). Всё бы ничего, но он назначил мне встречу на улице, перед прокуратурой, чего никогда у нас с ним не было. Я приходил прямо к нему в кабинет или поджидал его на стульях в коридоре. Я позвонил компетентному человеку и спросил: что бы это значило? Компетентный сказал спокойно, что так делают, когда хотят «показать» человека кому надо. «Один не ходи, возьми ребят», – посоветовал он. «Вроде, он свой, этот следователь, – заметил я, – «патриот». – «Они все свои», – мрачно прокомментировал он. Я взял ребят и получил бумагу. Здоровенный высокий блондин-следователь был с виду, как обычно, спокоен. Бумага датирована 18.09 наверху, а дело против меня, сказано там, прекращено 03.09. Прокуратура и редакция газеты (она же штаб партии) находятся на одной улице – дистанция метров 100. Почему надо было вызывать меня срочно (вечером звонок – утром прийти), учитывая все эти обстоятельства? Обычно эти вещи посылаются по почте, времени и так прошло 15 дней. И он мог занести бумагу нам, мог послать по почте, мог отдать её мне раньше, позже, в кабинете. Нет, отдал на улице и 18 сентября.
Вечером после прибытия газеты – в этот день всегда туча хлопот – я, усталый, забыв о подозрениях, пошёл один через дворы к метро. Тут меня и догнала война в Приднестровье. И обрушилась мне на голову, на глаза. На пресс-конференции я заявил, что считаю нападение на меня делом рук Лебедя. Через какое-то время, глядя новости по ящику, я увидел среди лиц, протискивающихся за Лебедем в какую-то дверь, того самого носатого «француза», что наблюдал за нашим пикетом 12 сентября. Но если он был на пикете, то это ещё не значило, что он участвовал или планировал нападение на меня 18 сентября. На следствии «следак» пытался подсказать мне версию нападения на меня РНЕ, баркашовцев. «Это было бы слишком комфортно для милиции, чтоб радикалы истребляли друг друга», – ответил я. Шурыгин сообщил мне, что Лебедь привёз из Приднестровья десятка полтора своих спецназовцев – «голубых беретов» и что он, Шурыгин, знает, где они расквартированы. Якобы «голубые береты» делали для Лебедя и Бермана (полковника, бывшего коменданта Тирасполя) все грязные и мокрые дела. Так вот, судьба Костенко тесно переплелась с моей. Ежедневно, открывая глаза – по левому мечутся точка с запятой, – я вспоминаю Приднестровье.
Впрочем, до этого Приднестровье уже догоняло меня, война приходила в 1994 году. Я упомянул о Сергее Кириченко, возможно, он арестовал батьку для Лебедя и Шевцова.
Этот именно парень вместе с ещё одним офицером службы безопасности Приднестровья отвозил меня с войны Приднестровья в Одессу. Прежде чем выехать, я помню, они напихали нам в обшивку нового пижонского автомобиля четыре гранаты и пистолет «ТТ». В любом случае, на этом этапе мы мало рисковали. Украинские погранцы и таможенники знали приднестровских из службы безопасности, и в те годы мужское армейское братство стояло выше госграниц, таможен и прочих разделений. Теперь не так.
Они тогда высадили нас у железнодорожного вокзала в Одессе, обменялись с нами рукопожатиями и отбыли. До этого службы устроили нам на лимане отходную. В альбоме «Лимонов в фотографиях» есть фото, где мы сидим: генерал Вадим Шевцов с пучком лука в руке, затем я, за мной физиономия отмороженного парня в берете (фамилию которого не могу назвать), а последний, в клетчатой рубахе, распахнутой на груди, – он, Сергей Кириченко, офицер службы госбезопасности ПМР, Приднестровской Молдавской Республики. До момента съёмки все мы были увешаны оружием, но по приказу Шевцова вынуждены были развесить его по гвоздям. Шевцов, бывший работник правоохранительных органов из города Риги, свято соблюдал и соблюдает приличия и помнит об имидже Республики.
Сергей – здоровый и сильный молодой человек, это видно по фотографии – мог дать фору любым кино-оперативникам, всяким там Ван-Даммам. Он прошёл через мою жизнь всего два раза, но в моём мире мёртвых он появляется часто.
Дело в том, что в 1994 году он приехал летом в Москву, пропьянствовал со мной и Тарасом Рабко так безысходно и ушёл у Проспекта Мира, настолько странно зияя спиной в белой рубашке, что я вот уже шесть лет помню эту его спину и то, как он улыбнулся, обернувшись. Я тогда жил в разрушенном доме на Каланчёвке, где в подъезде были обитаемы лишь две квартиры, а вся правая сторона не существовала: были вынесены даже полы и перекрытия – ступив шаг в сторону, ночью можно было пролететь все три этажа. В подъездах не было света; бомжи, крысы и другие прелести. Придя ко мне в гости один раз, второй уже не приходили. Сергей приехал на похороны отца. Никаких родственников у него, кроме отца, не было. Отец умер и оставил однокомнатную квартиру у Белорусского вокзала. Сергей пришёл ко мне договариваться, что сдаст мне эту квартиру, ему посоветовал Шурыгин. На меня можно было положиться. Ведь мы встретились на войне. Мы договорились, что он появится в Москве, как только будут оформлены бумаги о его вступлении в права наследства. Проблем не ожидалось – он был единственный наследник. А потом Сергей запил с нами на Каланчёвке. Не очень хотел уходить. Наши несвязные пьяные беседы я не помню.
Приехала в Россию Наташа и мучилась от жизни в трущобе на Каланчёвке, я звонил Владу, звонил Кириченко в Приднестровье, он сказал, что задерживается, но вот-вот приедет. Мы так поверили в эту квартиру потому, что договорились, что цена будет умеренная и на много лет. После моего звонка к нему прошёл месяц.
6 октября позвонил Влад Шурыгин и сказал: «Должен сообщить тебе печальную новость. Сергей погиб. Подробностей не знаю, знаю только, что не в бою. Был дома, собирался ехать в Москву. Жена, дочь были дома в другой комнате, вдруг выстрел, чистил пистолет, что ли, пуля попала в голову. Случилось это 2 октября».
Позднее в газетах появились детали и версии. Окно комнаты, где он чистил свой пистолет, было открыто. Ну, правдоподобно, второго октября в Приднестровье теплынь. Однако более интересная деталь: дом частный, первый этаж. В прессе утверждали, что Кириченко был замешан в продаже оружия, потому его и убрали. Я ничего не утверждаю. Однако когда офицер службы госбезопасности, прошедший войну, погибает, чистя оружие, то поневоле задумаешься… В 1995-м в Москве, у меня дома я спросил у генерала Шевцова:
– Как погиб Кириченко?
– Чистил оружие, трагическая случайность, – устало сказал генерал. – Ты же знаешь.
Где лежат косточки корейца с глазами рыси, не знает, думаю, даже генерал Шевцов. Ноги и тазовые кости зарыли в Тирасполе. А вот где голова и руки? У Че Гевары, вы знаете, ведь отрубили руки, нужно было сохранить пальцы для дактилоскопированного опознания. К боливийским ментам для этого должны были приехать аргентинские.
Читая книги, вы думаете, читатели, что вы живёте. Не-а, жизнь там – в миномётном свисте, в тумане над лиманом, над плавнями, над горами, в предательствах и интригах. Когда мина шлёпается на асфальт, от неё такие следы, как будто бы от блевотины, когда пьяного внезапно вырвало.
…Комбат-батяня… Батяня-комбат…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.