Глава третья Барнаво просит рекомендаций
Глава третья
Барнаво просит рекомендаций
Подумать только: папа римский Лев XIII принял Жюля Верна и беседовал с ним о всевозможных вещах, а в Венеции австрийский эрцгерцог Луи Сальватор устроил в честь писателя банкет, сидел рядом со своим гостем и, будучи навеселе, ежеминутно спрашивал:
— А что вы сейчас делаете?
— Пишу роман, — отвечал Жюль Верн.
Эрцгерцог наливал себе и гостю, чокался, выпивал и снова спрашивал:
— Над чем вы сейчас работаете?..
По окончании банкета Жюль Верн узнал от придворных, что эрцгерцог весьма недоволен шуткой знаменитого писателя, — его спрашивают о работе, а он говорит о романах…
Легко и весело было с папой: протянул руку (целовать туфлю не пришлось), побеседовал о кислороде и порохе, показал свою библиотеку, произнес сентенцию: «Книги прибывают, вера убывает», — сложил руки на животе и заявил, что аудиенция окончена.
Бедняки-студенты просят денег. Жюль Верн не отказывает им. Изобретатель умоляет помочь ему закончить конструирование машины для набивки гильз табаком, присылает чертежи и расчеты, является сам и просит ссуду в две тысячи франков сроком на один год. Жюль Верн выдает ему три тысячи франков сроком на пять лет. Вдова парижского коммунара, погибшего на баррикадах в 1871 году, просит Жюля Верна позаботиться о ее детях, принужденных вместе с матерью просить милостыню. Жюль Верн помогает и просительнице и очень многим семьям коммунаров. Люди просят, умоляют, стучатся в доброе сердце писателя, а в журналах печатают его портреты и автографы, и никто не догадывается, каких трудов стоит ему каждая его книга: пишется она скоро и с увлечением, но изнуряет предварительная работа, которой никто не видит. Вот новый замысел: инженер Робур и его воздушный корабль-геликоптер. Робур — это, в сущности, сам Жюль Верн, его мысли и идеи, понимание современности, которая называется капитализмом. Жюль Верн не видит путей и средств борьбы с этой страшной силой, а потому и герой нового романа «Робур-завоеватель» предстает своим читателям как одиночка, гордый, мужественный и романтический. Читатель увлечен сюжетом романа, сравнивает Робура с капитаном Немо и ждет от Жюля Верна очередного толчка, в котором так нуждается воображение, обогащаемое столь часто благородным, великодушным пером художника. «Непревзойденный писатель для юношества», — без устали повторяет критика. Но критику пишет не школьник, а бородатый, женатый дядя, нетерпеливо ожидающий всё новых и новых романов для себя. Романы выходят один за другим, критик жадно читает их, передает жене, сыну. «Это твой писатель, он пишет для тебя», — говорит он пятнадцатилетнему школьнику…
Жюль Верн не в обиде, он рад тому, что его любит такой благодарный, взыскательный и независимый в суждениях своих читатель, как школьник. Но, работая над романами своими, Жюль Верн имеет в виду вообще человека, умеющего и желающего мечтать о будущем, в котором все должно быть чище, лучше, благороднее, чем сегодня. Во всяком случае, письма идут главным образом от молодежи. За одну неделю после выхода «Робура-завоевателя» Жюль Верн получил сорок отзывов.
А вчера пришло сообщение о смерти Блуа: короткое письмо от неизвестного из Тулузы, где жил старик. Вместе с письмом почта доставила ящик с книгами: популярные брошюры по различным отраслям знания, романы Жюля Верна с карандашными пометками на полях…
Письмо от Аристида Иньяра: живет, сочиняет музыку, бедствует. Бедняга Аристид, — так и не сделал имени, хотя и написал сорок опереток и больше трехсот песенок. Их поют, любят, они популярны, а спроси: кто написал музыку, кто автор текста — пожмут плечами и ничего не ответят.
Вспомнилась Жанна. Где она, что с нею? Как быстро наступила старость!.. Пятьдесят девять лет. Старушкой стала Онорина. Сколько же может быть сейчас Жанне? Шестьдесят? Шестьдесят один? Мой бог, какая страшная вещь — старость!
Грустно… Почему так грустно сегодня? Не потому ли, что по утрам, стоит только открыть глаза, целая стая мушек закрывает все предметы… Пошаливает левый глаз… В глубокой старости умерла Софи Верн. Где-то очень далеко сестры; они тоже старятся…
— Здравствуйте, месье, — говорит кто-то в одежде крестьянина, с мешком за спиной, с палкой в руках.
Жюль Верн снимает шляпу, отвечает на приветствие и спрашивает:
— Кто вы? Откуда?
— Барнаво, — отвечает молодой человек и пятится в сторону, испуганно озирая Жюля Верна, который вдруг уронил шляпу и весь задрожал…
— Барнаво?.. Благодарю вас, пусть она лежит на земле… Вы Барнаво?
— Барнаво, месье, к вашим услугам, — улыбается незнакомец. — Племянник служившего у вас Анри Барнаво, сын его младшего брата.
— Мой бог! Садитесь, Барнаво! Ваш дядя… Простите, я не в силах говорить. Возьмите меня под руку, и пойдемте ко мне в дом. Дайте посмотреть на вас, Барнаво… Как ваше имя?
— Жан, — ответил Барнаво и снял с головы своей соломенную шляпу.
— Рыжий! — воскликнул Жюль Верн, приседая от восторга и неожиданности. — Рыжий Барнаво! Теперь я верю, что вы племянник моего дорогого друга! Смейтесь сколько хотите, но вы — вылитый дядюшка! Святейшая копия! Просите у меня всё, что вам угодно! У вас есть просьба ко мне?
— Есть, месье. За тем я и приехал к вам.
В доме Жюля Верна тихо и пусто: вся семья где-то плавает на «Сен-Мишеле». Жюль Верн распорядился немедленно подавать на стол. Жан Барнаво ел с аппетитом умилительным — «в ногу с хозяином». Хозяин надел халат, туфли, повел гостя в свою башню.
— Садитесь, чувствуйте себя как дома, родной мой Барнаво! Какое сходство, мой бог! Говорите, что за просьба у вас ко мне.
— Моя просьба может быть выражена в двух словах, — почтительно начал Жан Барнаво. — Географическое общество снаряжает экспедицию в одну из наших колоний. Одного вашего слова достаточно для того, чтобы в эту экспедицию взяли и меня, месье.
— И только? И эта всё? — изумился Жюль Верн. — Рекомендательное письмо?
— Благодарю от всего сердца, месье! Мой отъезд куда-нибудь, хоть к черту на рога, — дело очень серьезное. У нас, во Франции, все дороги для меня закрыты. Дело в том, что отец мой был коммунаром. Власти мстят мне за отца. Здесь я пропадаю. Помогите мне, месье!
— Вы грамотный? Вы где-нибудь учились?
— Грамотный, месье, но нигде не учился.
— Гм… Расскажите что-нибудь о себе и побольше — о вашем дядюшке!
Беседа затянулась до вечера. Жюль Верн посмотрел на часы:
— Я проголодался. Мне кажется, что мы обедали два дня назад. Мишо! Принесите нам молока, яиц, холодного мяса, вина! Нас пять человек, Мишо! Поскорее!
В полночь, когда Жюль Верн собирался на вокзал, чтобы проводить Барнаво, принесли письмо от Аристида Иньяра:
«Дорогой старина! Подателю сего вручи сто франков. Завтра твоя лекция в каком-то музее музейного городка Амьен. Упомяни мое имя, когда будешь говорить о французской музыке; для тебя это пшик, для меня — толстая надежда. Целую, старина! Будь знаменит еще больше. Твой Аристид».
— Месье, попрошу вас не забыть о рекомендации, — напомнил Барнаво за четверть часа, до того, как садиться в экипаж и ехать на вокзал. — Три слова! Ваша подпись!
«Мой дорогой друг, — писал Жюль Верн председателю Географического общества. — Этот рыжий Барнаво расскажет всё и обо всем, что ему надо. Исполните его просьбу, напишите, скажите, подтолкните, прикажите, сделайте! Если будете кому-либо писать, оставьте себе копию, она пригодится Вам, когда святой Петр остановит Вас у райских ворот. „Ты помог племяннику Барнаво, — скажет святой Петр. — Проходи и ешь с любой яблони“. Ваш всегда Жюль Верн».
— Вот, возьмите, дорогой мой! А теперь на вокзал! Если бы я был моложе, непременно уехал бы с вами!
В двенадцать тридцать пришел поезд. Жюль Верн со слезами на глазах обнял Барнаво, расцеловал его и молча сунул в карман синей крестьянской куртки конверт с деньгами. Трижды ударили в колокол. Барнаво вошел в вагон. Уныло прощебетал свисток обер-кондуктора.
— Новых романов, дорогой месье! — крикнул Барнаво, размахивая своей соломенной шляпой.
— Внуков и правнуков моего родного Барнаво! — ответил Жюль Верн и, тяжело опираясь на свою палку, зашагал по платформе. Ему казалось, что он только что проводил одного из членов своей семьи — самого любимого и дорогого…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.