Глава третья Избранные

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава третья

Избранные

Я много тогда путешествовал, но только в своем воображении. Например, получая информацию из Англии, Австралии, Новой Зеландии, Индии, Южной Африки, Канады и британских колоний. Летом 1944 года больше всего приходилось трудиться с пакетами фотоклише, поступавшими к нам из Лондона.

Работы по-прежнему было много, и обработать все, что мы получали, также не удавалось. В Соединенном Королевстве Великобритании у нас действовал ряд чрезвычайно эффективных агентов. Все они были британцы, работавшие для нас «на идеологической основе», как мы тогда говорили. Я снова и снова классифицировал входящие документы согласно степени их важности и самые интересные из них передавал старшим сотрудникам, специалистам по Англии. Когда выдавалось свободное время — а это случалось очень редко, — я брал в руки материал, который когда-то отложил в сторону как менее важный.

Мы разработали весьма действенную процедуру. Все наши тридцать с лишним агентов в Лондоне получили указание добывать информацию только по одному определенному вопросу. Они разрабатывали его как могли, а затем этот материал подвергался анализу. Сравнивая вклад каждого агента в дело, мы смогли провести их классификацию. Из общего их числа выделили пять наиболее способных. И действительно, они быстро проявили себя как самые ценные агенты.

Материал, присылаемый остальными двадцатью пятью, по сравнению с упомянутыми выше пятью, почти не представлял собой никакого интереса.

Годы спустя, когда я преподавал в учебном центре Комитета государственной безопасности (КГБ)[6], то старался объяснить слушателям, как мы поступали в то время. Я говорил им:

— Представьте себе кастрюлю, в которую повар закладывает различные ингредиенты, чтобы приготовить тушеное блюдо. Он ставит ее на малый огонь, и через час-другой в кастрюле остается то, что надо — суть.

Именно так мы отбирали главных из всех наших лондонских агентов.

«Кембриджская пятерка» — так называли у нас эту группу — была такой сутью. Она вовсе не представляла некоего единого целого. У каждого ее члена — свой характер, свои привычки. Они сильно отличались один от другого, хотя почти все друг друга знали. Информация, которой они нас снабжали, была насыщенной и в то же время такой лаконичной, что это дало возможность выделить одного переводчика, который занимался бы только документами «пятерки».

В 1944 году, когда мне исполнилось всего лишь двадцать два года, этим переводчиком стал я.

Какое-то время меня держали «в потемках», не называя даже кличек этих звезд нашей разведки. Я знал только, что документы, которые я перевожу на русский язык, поступают от них. У меня не было никаких данных, чтобы определить, кто из них присылает то или иное сообщение. Только проработав два или три месяца, я наконец узнал их псевдонимы: в НКВД они значились как «Стюарт», «Зонхен» (в переводе с немецкого «Сонечка»), «Медхен» («Девочка»), «Джонсон» и «X».

Я особенно заинтересовался этой пятеркой, воскресив в своей памяти документы, которые уже побывали на моем рабочем столе. В те годы НКВД не хранил подлинников расшифрованных телеграмм, опасаясь шпионажа в своей системе, признав за благо не сохранять никаких письменных следов нашего сотрудничества с иностранными агентами. Поэтому до прихода сотрудников, в обязанности которых входило уничтожение подлинников, мы должны были собственноручно составить их краткое резюме. Затем они направлялись спецсотрудникам, которые подшивали резюме в дело каждого агента. Хранились эти досье в сверхсекретных архивах, и я не сразу получил доступ к ним, так что старался запомнить все, что переводил из донесений «Стюарта», что сообщал «Зонхен», а что другие агенты.

В июне 1944 года я впервые точно узнал — и довольно необычным путем — кто были эти загадочные британцы.

В признание их выдающихся заслуг руководство НКВД решило назначить нашей английской пятерке пожизненную пенсию. Ее следовало передавать через нашу лондонскую резидентуру за один, сразу за три месяца ил и за год при соблюдении строгой конспирации.

По тем временам эти пенсии выражались в довольно солидной сумме. Информацию о их назначении члены пятерки получили от своего связного. Ответ от них пришел не сразу. Со временем каждый из них прислал в Центр личное письмо. Они поблагодарили нас за щедрый жест, но в то же время изложили мотивы своего сотрудничества с Советским Союзом: борьба против фашизма и содействие мировой революции. А в заключение все как один заявили, что им и в голову не приходило работать за деньги, а потому не может быть и речи, чтобы унизить дело, которому они себя посвятили, согласием принять даже самую незначительную сумму.

Отдавая дань моей добросовестности и эффективности в работе, начальник Английского отдела попросил именно меня перевести на русский язык эти пять писем. Одно из них, подписанное неким Гаем Бёрджессом, заключало в себе следующие строки, которые я навсегда запомнил:

«Не могу себе представить, чтобы любой уважающий себя человек мог бы жить в моей стране и не работать для партии».

Наконец-то я смог сопоставить имена и псевдонимы членов пятерки и ясно представить себе этих агентов, которых уже глубоко уважал. Один из них, значившийся под кличками «Зонхен», позднее «Том» и «Стэнли», был Ким Филби. «Медхен» или «Хиксом» оказался Гай Бёрджесс, «Джонсоном», «Тони», а позднее «Яном» — Энтони Блант. Под псевдонимами «Стюарт», «Вайз», «Лирик» или «Гомер» скрывался Дональд Маклин. О пятом члене пятерки я расскажу позднее.

Итак, я получал микропленки, обрабатывал, переводил с особой тщательностью, составлял резюме, подшивая их к переводу. Решая различные проблемы, возникавшие в ходе работы, я заметил, что все чаще высказываю свою точку зрения непосредственному начальнику. Конечно, он мог принять к сведению мои слова, но мог и проигнорировать. Но как бы то ни было, с этого времени началось мое превращение из рядового чиновника во вполне квалифицированного офицера разведки.

В течение трех лет, с 1944 по 1947 год, я ежедневно занимался донесениями этих людей, о жизни которых к тому времени знал все, что было о них известно. Когда меня допустили к архивным материалам, я прежде всего от корки до корки стал изучать личные дела каждого члена пятерки. В подшивках содержались подробнейшие биографические записи, включая имена, даты и сведения, которые агенты сообщили лично. Мне разрешили ознакомиться еще с одним делом, которое произвело на меня особое впечатление. В нем были названы конечные адресаты, получавшие документы нашей пятерки, а именно — Сталин, Молотов, Берия. Встречались, конечно, и другие имена, но эти — чаще всего.

В наши дни журналисты и историки энергично изучают так называемые архивы КГБ, но кроме малозначащих резюме и пометок, они не найдут ничего представляющего существенный интерес в работе советской разведки.

И самое главное — оригиналов давно уже не существует. Большая часть дел по кембриджскому звену была уничтожена в 1953 году. Почти все документы, непосредственно поступавшие в Кремль, уже больше не существуют.

Если бы работники МГБ были в то время подальновиднее, они поняли бы, какова реальная ценность хранившихся документов, и не уничтожили бы их, существенно облегчив нынешним историкам их задачу по воспроизведению картины событий, происходивших в то отдаленное время.

Само собой разумеется, что мне строго-настрого было запрещено делать для себя какие-либо записи, когда я работал с архивными делами. Поэтому я часами читал подшивки, запоминая документы наизусть.

Первая папка, открытая мной, касалась «Зонхен» или «Стэнли», то есть Гарольда (Кима) Филби. С 1944 года Центр считал этого агента самым ценным: ему удалось стать начальником IX отдела Британской секретной службы. А задачей этого отдела было изучение разведывательной деятельности Советского Союза и деятельности компартий. По сути дела, британская секретная служба поставила русского агента главой того самого отдела, который ставил своей задачей борьбу с русскими агентами. Отсюда понятно, почему Филби стал для нас самым важным оперативным агентом.

На протяжении многих лет я по крупице составлял для себя портрет Филби, который с самого начала произвел на меня исключительное впечатление. Вот что я узнал о нем.

Тарольд Адриан Рассел Филби родился в Индии 1 января 1913 года в городе Амбала, столице штата Пенджаб[7]. Его отец, Гарри Сен-Жан Бриджер Филби был личностью примечательной: окончил Кембриджский университет, легко говорил на восьми языках, включая восточные — фарси, балучи и афган. Гарри Сен-Жан поселился в Джидде, принял ислам, имя Абдулла и во второй раз женился на саудовской рабыне, от которой имел двух сыновей, Фарида и Халида, сводных братьев Гарольда. Будучи близким другом могущественного саудовского короля Ибн Сауда, Гарри снабжал его конфиденциальной информацией из британских секретных служб до той поры, пока правительство Его Королевского Величества не заставило Филби уйти в раннюю отставку.

Несмотря на то, что жили они врозь (Ким с матерью Дорой находился в Англии), Гарри Сен-Жан Филби по-прежнему был крепко привязан к сыну и всякий раз, когда приезжал в Англию, наблюдал за ним во время игры и в обществе взрослых, отмечая его жизнелюбие, энтузиазм и детскую настойчивость. Он сравнивал сына с известным героем романа Редьярда Киплинга «Ким»[8] и часто говорил сыну, что тот как две капли воды похож на киплинговского Кима и так же упрям, как осел.

Я читал «Кима» и нахожу, что Гарри Сен-Жан Филби был прав. Таким вот образом Гарольд получил прозвище «Ким». Так его стали называть и в семье, и в кругу друзей. Ему тогда было всего шесть лет, но эта простая смена имени задела его личность. Мало кто мог подумать тогда, что этот первый псевдоним повлечет за собой длинную череду двойственных жизней и деяний.

По своим взглядам на жизнь Ким сильно напоминал отца, искателя приключений, бунтаря, убежденного противника колониальной политики своей страны, а главное — смелого человека, который всегда доводил свои страстные увлечения до логического конца. Ким обожал отца и подражал ему. Оба были упрямы, решительны, кое в чем донкихотствовали, в общем — трудные для понимания люди. Например, англичане совсем не могли понять, почему Гарри Сен-Жан Филби, занимавший важный официальный пост, аристократ, богач, мог встать на защиту интересов какого-то эмира в никому не известной пустынной стране и даже жениться на мусульманке. Позднее их поставил в такой же тупик и Ким.

И другие черты отцовского характера передались Киму. Он так же, как и Сен-Жан, невыносимо долго обдумывал даже самое незначительное дело, но раз уж принимал решение, то никакая сила на свете не могла его поколебать. Его взгляды оставались неизменными до конца жизни, хотя социальная каста оказывала на него крепкое давление. Ким сделал своей великой целью борьбу против фашизма и до последнего дня своей жизни не изменял ей.

В последние годы жизни Филби кто-то спросил его в моем присутствии:

— Скажите, Ким, вы хотели бы, чтобы вас похоронили в Англии как Бёрджесса и Маклина?

— Конечно, нет. Положите меня в русскую землю, — не раздумывая ответил Ким.

Его желание исполнили. Ким Филби похоронен в Кунцеве на генеральском кладбище.

В 1929 году после небогатого событиями времени, проведенного в привилегированной Вестминстерской школе, Ким поступил в Тринити-колледж Кембриджского университета. На первом курсе он изучал историю и почти сразу же вступил в Социалистическое общество Кембриджского университета — так называлась их студенческая организация.

Экономический кризис, вызванный биржевым крахом в Нью-Йорке, должен был вот-вот охватить Европу. Победа левой, лейбористской партии на всеобщих выборах в 1929 году и возобновление дипломатических отношений между Великобританией и СССР всколыхнули море симпатий к коммунистической России. «Русский эксперимент», как тогда говорили, подействовал на британских рабочих и интеллигенцию, как гипноз.

В июне 1931 года кризис в Европе принял острый характер, число безработных в Великобритании достигло двух миллионов шестисот шестидесяти пяти тысяч. Левые силы Великобритании, идеалы которых разделяли очень многие представители средних и высших классов общества, утратили контроль над положением в государстве. Правительство не знало, как реагировать на голодные марши, организованные шахтерами и безработными по всей стране. Идеалистически настроенные слои общества считали тогда, что первый пятилетний план в Советском Союзе осуществляется успешно и может ускорить преобразование страны. Они видели, что в России создается новое общество — естественный враг заносчивого капитализма, загнавшего миллионы людей в трясину нищеты. Советская модель была чрезвычайно соблазнительна для молодых интеллектуалов, которые только и ждали повода взбунтоваться у себя дома.

Социалистические идеи привлекали к себе Кима Филби, но коммунизм пугал его, как и других сверстников. Его более радикальные взгляды формировались не сразу. Сначала он только посещал собрания своего Социалистического общества. Но Ким от природы стремился к лидерству, хотя никогда не был воинствующим организатором демонстраций и никогда не произносил зажигательных речей на митингах. Когда Филби заканчивал первый курс университета, его назначили казначеем Социалистического общества. В октябре 1931 года, в новом семестре, он перестал заниматься историей и переключился на экономику. Это объяснялось изменением политической обстановки в стране. Ким считал, что экономические знания пригодятся ему в предстоящей политической схватке. В это время он познакомился с Морисом Доббом[9], одним из главных экономистов, его преподавателем в Кембридже. Добб — талантливый политический оратор — заинтересовал Кима. К тому же он был в числе первых английских интеллектуалов, вступивших в компартию и получивших членский билет. Постепенно Филби все больше и больше проникался идеями Добба, но допустил при этом одну ошибку: стал делиться своими взглядами с окружающими. Теперь и другие преподаватели Кембриджа узнали, каковы его политические убеждения. Это причинило ему впоследствии уйму неприятностей.

В 1932 году Ким Филби, теперь уже известный своими коммунистическими симпатиями, получил приглашение вступить в кружок Апостолов — нечто среднее между клубом, где можно было неплохо пообедать, и закрытым обществом. Хоть он так и не вошел в кружок на правах члена клуба, но познакомился там с двумя студентами — Энтони Блантом и Гаем Бёрджессом. Вскоре они подружились. В 1933 году Ким получил диплом. К этому времени он стал убежденным коммунистом и сказал Морису Доббу, что собирается поехать за границу, в Австрию или Германию, чтобы совершенствовать немецкий язык. Добб живо одобрил эту идею. И добавил:

— Мне больше нечего вам посоветовать, но если вы хотите сделать что-нибудь полезное для нашего дела, находясь за границей, я могу дать вам адреса нескольких французских товарищей, которые, может быть, смогут вам помочь.

Упомянутые товарищи были активистами Международного комитета помощи жертвам германского фашизма, руководителем которого был Вилли Мюнценберг. С 1930 по 1935 год Мюнценберг активно и добровольно сотрудничал с НКВД, вербуя новых агентов. Сначала он работал в левых молодежных организациях, а позднее создал свой комитет в Париже с целью всеми средствами сводить на нет пропагандистские усилия нацистов, поднимавших свою голову в Германии. Впрочем, вербуя агентов для НКВД, сам он никогда таковым не был.

В Париже члены комитета отнеслись к Филби дружески. Добб писал им из Англии, с похвалой отзываясь о его искренности и надежности. Они уже знали, что Ким был казначеем Социалистического общества студенческой группы в Кембридже, и снабдили его адресами своих друзей в Вене. По одному из этих адресов находилась Международная организация помощи борцам революции (МОПР)[10], которой в то время требовался казначей. Они предложили Киму, если он согласится, временно занять этот пост.

Я хорошо знал организации МОПРа, еще в липецкой школе вступил в члены советской секции и каждый месяц платил несколько копеек в фонд помощи заключенным революционерам. В то время каждое промышленное предприятие, школы и правительственные учреждения имели свои МОПРовские ячейки. Собираемые ими деньги распределялись между семьями рабочих, попавших в тюремные застенки, на них также нанимали адвокатов для защиты попавших в беду рабочих.

По второму адресу, данному Филби, проживали Кольманы — еврейская семья, эмигрировавшая из Польши в Австрию перед первой мировой войной. Израэль Кольман-отец работал бухгалтером и большую часть свободного времени вместе со своей женой посвящал активной помощи евреям в Вене. У Кольманов была дочь Алиса, которую по-домашнему звали Литци.

Несмотря на маленький рост, Алиса была чрезвычайно хороша собой. В восемнадцать лет она вышла замуж за некоего Карла Фридмана, но почти сразу же развелась с ним. Литци и Филби с первого взгляда влюбились друг в друга. Приступив к временному исполнению обязанностей казначея местной секции МОПРа, Филби работал без особого усердия. Он больше интересовался самой Литци, которой уделял все свое свободное время.

Литци была убежденной коммунисткой и оставалась верна социалистическим идеалам до конца жизни. Она оказала решающее влияние на Филби, и именно Литци привела его к тому, что он посвятил себя справедливому делу.

Осенью 1933 года политическая ситуация в Вене стала взрывоопасной. Канцлер Дольфус[11], пришедший к власти больше года назад, установил авторитарный режим, запрещавший какие бы то ни было демонстрации, направленные против готовящегося Гитлером аншлюса, распустивший австрийский парламент и запретивший социалистическую и коммунистическую партии страны. В ответ социал-демократы подняли восстание, жестоко подавленное тридцатипятитысячными полицейскими силами Дольфуса. В результате полторы тысячи человек были убиты и пять тысяч ранены. Все те месяцы, когда Филби и Литци переживали страстное любовное увлечение, вокруг них бушевал террор. По приговору трибунала, людей расстреливали каждый день. В феврале 1934 года волнения приобрели массовый характер. Ким Филби, будучи британским подданным, не мог непосредственно вмешиваться в эту борьбу, но сумел проявить подлинное мужество и показал свою преданность, защищая рабочее дело. Поощряемый Литци, он вступил в группу, помогавшую преследуемым коммунистам бежать из Австрии: собирал одежду для беженцев, отыскивал конспиративные квартиры, налаживал переправы через границу.

В феврале 1934 года Филби женился на Литци, и она получила британское подданство. Тем самым он спас ее от неминуемого ареста, ведь Литци была широко известна как коммунистка, много времени отдававшая делу своей партии. Несмотря на чрезвычайно тяжелое положение, в котором оказалась молодая семья, Ким был очень внимательным и заботливым мужем. Подпольная деятельность Литци поставила ее на грань нервного срыва. Ким, понимая это, настаивал, чтобы они, по ее возвращении домой, каждый день выходили на прогулки по городу или пригородам. Это подкрепляло и успокаивало Литци.

Итак, еще один штрих характера Кима стал мне ясен: на протяжении всей жизни он всегда оставался добр и нежен по отношению к женщинам, хотя часто и изменял им.

Мне кажется, что кровавая расправа над социалистами и профсоюзными деятелями, учиненная правительством, свидетелем которой Ким был в Вене, стала поворотным пунктом для Филби и решающим фактором в его приобщении к коммунистам. В Австрии он понял, что коммунизм представляет собой реальную угрозу капитализму. События в Вене оставили в его сознании неизгладимый след. Более того, его встречи и работа с коммунистами в Вене привели к прямому отрицанию идей отца, который стал откровенным фашистом и горячим поклонником Гитлера.

Годы спустя Ким часто говорил мне, что советская секретная служба проявляла к нему большой интерес, когда он находился в Вене. Едва ли это так, хотя у него, должно быть, имелись свои причины для подобных предположений. Со своей стороны я с определенной уверенностью могу сказать, что на него повлияли и убедили его стать советским агентом не его друзья, а Литци, сыгравшая, как я уже писал, в этом деле решающую роль. Его завербовал не Теодор Мали, агент НКВД, дай никто другой. Его привела к такому решению, не в открытую, конечно, собственная жена. Делала она это не по поручению НКВД (Литци никогда не была его агентом), но по заданию Коминтерна — международной коммунистической организации, образованной Советским Союзом, которую называли также Третьим интернационалом, и в программу которой входила подготовка мировой революции. Литци была агентом Коминтерна. Она сообщила своему руководству, что познакомилась с одним очень интересным человеком, который может оказаться весьма полезным для дела.

Люди из НКВД встречали однажды Филби в Вене, но мне не верится, что к нему делали подходы именно тогда. Однако, когда по прошествии многих лет мы с Филби вспоминали Литци, уж не знаю почему, но он все время отказывался признавать, какую роль она сыграла в его решении.

Вот уже больше тридцати лет журналисты, писатели и самозванные эксперты строят догадки о том, как был завербован Филби. Весь этот эпизод скрыт густой завесой дезинформации. По крайней мере пять человек на протяжении ряда лет утверждали, что именно они открыли шпиона века. Я сам читал донесения нескольких сотрудников разведки, которые клятвенно заявляли, что они совершили сей подвиг. О таком мечтать может каждый разведчик, это понятно. Но все подобные домыслы — чепуха. Не хочу быть претенциозным, но имею смелость утверждать это. Даты, места, имена, которые эти люди называют, — все безнадежно перепутано. А действительность ясна как день! НКВД к этому не был причастен, и не было никакого заговора в духе Джона Лe Карре. Ким Филби, глубоко потрясенный и возмущенный зверствами, с которыми столкнулся в Вене, просто пошел по пути Литци. Ни их политические убеждения, ни их отношение к коммунизму не послужили здесь главным рычагом. Просто они были влюбленной парой, питавшей сильное отвращение к фашизму. Свою молодость, мужество, свой интеллект и энергию они отдали делу борьбы с фашизмом в Германии, Италии, Англии и в других странах, где он поднимал голову.

И хотя Теодор Мали, один из наших лучших агентов-нелегалов, не вербовал Филби, он и не выпускал его из своего поля зрения. Мали был одним из тех агентов на Западе до войны, которые засылались в разные страны под видом иностранцев. В прошлом священник, а затем артиллерист в австро-венгерской армии, Мали ушел от религии и уверовал в коммунизм. Из России он сначала отправился в Германию, а когда к власти пришел Гитлер — в Вену, где и находился в то время, когда там появился Филби.

На митингах в Вене, которые посещали Филби и Литци, Мали горячо убеждал собравшихся в том, что войну против нацизма следует вести и за пределами Германии и призывал сделать все возможное, чтобы отсечь щупальца нацистов, протянувшиеся к соседним странам. Мали говорил страстно и убежденно. Молодая пара слушала его с восхищением.

В мае 1934 года Ким Филби вернулся в Англию и привез туда Литци. Они поселились у его матери Доры, в Хэмпстеде. Как правило, матери и невестки между собой не ладят, но Дора и Литци быстро стали подругами и союзницами.

Как только Литци приехала в Лондон, она сразу же связалась с местными коммунистами и особенно тесно сошлась с Эдит Тюдор-Харт. Супруги Филби встречались и с другими активными коммунистами, среди которых были и агенты НКВД. Центру сообщили о молодом человеке, который решительно действовал во время венских событий, а сейчас продолжает работать в Англии, представляя собой подходящую кандидатуру для вербовки.

Следует подчеркнуть, что, вопреки установившемуся мнению, ни Бёрджесс, ни кто-либо другой из наших русских агентов не привлекали Филби к деятельности советского разведывательного аппарата. Это опять же была Литци. Через свою приятельницу Эдит она познакомила Кима с Арнольдом Дойчем, недавно приехавшим в Лондон. Еще в Вене Ким заметил, что им заинтересовалась подпольная антифашистская организация, близкая к Коминтерну. И будучи в Англии, побуждаемый Дойчем, он начал подпольную деятельность, полагая, что работает в какой-то коминтерновской ячейке.

Дойч, как и Мали, был агентом-нелегалом. Австрийский еврей, он широко интересовался вопросами психоанализа и принимал участие в деятельности венского психоаналитика Вильгельма Рейча, боровшегося против политических и сексуальных притеснений. Дойч встретился с Мали в начале 20-х годов, в 1924 вступил в коммунистическую партию, а в 1933 вместе с женой прошел подготовку в НКВД для работы в качестве нелегала. Позднее его направили в Париж, а затем в Англию, где он объявился под собственным именем как австрийский ученый. В течение 1934 года Арнольд Дойч несколько раз встречался с Кимом Филби. Но Дойч не был тем человеком, которому в конечном итоге Центр поручил координировать работу Кима. Кто был тогда его связным, мне этого установить не удалось.

Ким приступил к выполнению своего первого задания: завербовать одного-двух агентов, чтобы создать первичное звено. В мае он побывал в Кембридже. Встретив там Гая Бёрджесса, Ким рассказал ему о зимних событиях в Вене и своем участии в них. В конце концов он убедил Бёрджесса вступить в свою группу. Говорили, что Гая завербовал какой-то советский агент. Это совершенно неверно. Именно Филби в мае 1934 года сыграл здесь решающую роль. Прежде чем приступить к делу, Ким обстоятельно обсудил кандидатуру Бёрджесса со своим связным и с Арнольдом Дойчем, числившимся у нас в то время под кличкой «Отто». Встреча Бёрджесса и Дойча произошла через несколько недель в одном из лондонских баров.

Со временем маленькое звено получило третьего «рекрута». Филби еще раньше попросил Бёрджесса присмотреть для группы кого-либо из своих друзей, и Бёрджесс остановился на кандидатуре Энтони Бланта.

Помимо вербовки новых сторонников, связной Филби поручил ему найти возможность для поступления на правительственную службу, где наверняка должны были быть профашистски настроенные элементы. К ним следовало войти в доверие. Филби незамедлительно написал заявление о приеме его на такую работу и заручился рекомендацией одного из своих бывших преподавателей-экономистов — Денниса Робертсона, а также поддержкой его однофальмильца Дональда, одного из многочисленных друзей своего отца. Он навестил их обоих, и те согласились замолвить за него слово, но вскоре изменили свое решение. Не прошло и месяца, как Филби получил от Денниса Робертсона письмо, в котором тот с классическими британскими недомолвками сообщал Киму, что чрезмерная чувствительность к политической несправедливости может сделать его кандидатуру неподходящей для работы в правительственной сфере.

Ким Филби сразу понял, что причиной тому — его коммунистическое прошлое. Настаивать он не стал, взял назад свое заявление и решил пока отказаться от мысли поступить на работу в правительственные ведомства. Одновременно он стал постепенно, но методично рвать свои связи с коммунистической партией. Всем, с кем ему случалось беседовать, Ким говорил, что, по его мнению, коммунистические идеи — дело мертвое. Начиная с этого времени, он стал домогаться более легкой цели — занять определенное положение в высшем обществе Лондона.

Именно тогда связной открыл Киму его настоящих руководителей. Любопытно отметить, что, узнав тех, на кого он работает, Филби воспринял это известие спокойно. Я думаю, что он уже давно догадывался об этом. Связник попросил его сосредоточить внимание на Германии и поехать туда для сбора информации, которая могла быть использована против нацистского режима.

Несмотря на кембриджский диплом, Киму было довольно трудно устроиться на работу. Он хотел попробовать себя в журналистике и начал время от времени писать статьи в лондонский журнал «Ревью оф Ревьюз». Он знал, что на этой работе едва ли сможет собрать что-либо полезное для борьбы с фашизмом. И все же через связи своего отца проник в группу леди Астор, где объединялись люди, симпатизировавшие нацизму, и вступить в Общество англо-германской дружбы. Это дало Киму возможность познакомиться с Иоахимом фон Риббентропом, послом Гитлера в Лондоне и будущим министром иностранных дел Третьего рейха. У них установились теплые и даже приятельские отношения. Филби очень понравился Риббентропу, и тот рекомендовал его Йозефу Геббельсу — министру пропаганды Гитлера, прося подыскать для Кима дело в Германии. Филби отправился в Германию и предстал перед Геббельсом, взяв у него интервью. Это не дало конкретных результатов, но Ким не отступал. Отец представил его профессору Хаусхоферу, редактору солидного немецкого политического журнала «Геополитика», пропагандировавшего идеи Гитлера о новом порядке в мире.

Работа Филби начала приносить плоды. Первое, что он передал своему связному, был список имен нацистских сторонников в верхних эшелонах правительства и политических группировках из среды аристократов Великобритании. К списку прилагалось изложение взглядов бизнесменов и политических деятелей на национал-социализм, а также их суждения о Гитлере.

В середине 1935 года Ким Филби и Дойч («Отто») начали работать вместе. В начале 1936 года к Дойчу подключился Теодор Мали, приехавший в Англию под видом респектабельного банковского деятеля, некоего Пауля Хардта. Мали должен был осуществлять общий контроль над всеми нашими секретными операциями на территории Англии. Во время своего непродолжительного пребывания в стране он несколько раз менял фамилии. В течение нескольких месяцев Мали официально работал в штате советского посольства. Английская секретная служба к нему не приглядывалась.

Мали и Дойч были профессиональными агентами высокого класса и отнюдь не стремились получить информацию любой ценой. Они понимали, что Ким Филби — блестящее приобретение, но не торопили его, не требовали сразу же устанавливать необходимые ему контакты или искать себе места в той части английского общества, где он мог стать наиболее полезным для советской разведки.

Однако Ким начал активно искать себе такую работу, которая давала бы ему не только заработок, но и доступ к информации, касающейся Германии. В 1936 году он отправился в Берлин, чтобы укрепить свои связи среди высокопоставленных нацистов. Находясь в стране, он узнал, что в Испании вспыхнула гражданская война[12], и вернулся в Лондон. «Отто» попросил его переключить свою деятельность на Испанию, в делах которой Советский Союз в скором времени стал принимать самое активное участие. Ким должен был, если удастся, проникнуть в окружение Франко.

Это была задача деликатного свойства, так как Франко, называвший себя каудильо (вождем), чрезвычайно подозрительно относился к людям, прибывшим в Испанию из западных стран, особенно Англии и Франции. Каждого британца или француза он считал бойцом интернациональной бригады. Поэтому Франко разрешил впустить в Испанию лишь ограниченное число журналистов из этих стран. Филби пришлось провести очень осторожную кампанию, чтобы внушить к себе доверие. И опять он обратился к отцу, поклявшись, что перестал заигрывать с коммунистами и твердо решил стать международным обозревателем.

Гарри Сен-Жан клюнул на эту удочку и употребил все свое влияние, чтобы получить для Кима визу. У него в Испании был близкий друг — граф Альба, находившийся в то время в Англии в качестве представителя Франко. Граф похлопотал за Кима, и в феврале 1937 года Филби получил визу, разрешающую въезд на территорию, контролируемую националистическими силами Франко.

В Испании Филби почувствовал себя в своей стихии. Ким написал несколько блестящих статей, которые не обошел своим вниманием редактор газеты «Таймс». Он сразу же взял его к себе в газету военным корреспондентом.

Годы спустя Филби рассказывал мне, что его карьера разведчика чуть было не прекратилась там же, в Испании. Приехав в один маленький городок, он забыл отметиться в местном полицейском участке. Среди ночи его неожиданно поднял с постели гвардейский патруль. В кармане брюк у Кима был спрятан клочок бумажки с кодами для связи с НКВД. Под строгой охраной Филби доставили в полицейское отделение. По дороге он ломал себе голову, как избавиться от компрометирующего документа. Когда Кима обыскивали, он швырнул на стол бумажник так, что тот, соскользнув, упал на пол. Полицейские бросились поднимать бумажник, а Ким, воспользовавшись моментом, незаметно проглотил фатальную бумажку.

Второй инцидент, который произошел с ним в Испании, принес Филби успех. Он заслужил доверие самого Франко, что перевесило, по крайней мере на время, невыгодный эффект его юношеского сближения с коммунистами. Ким вместе с тремя журналистами выехал на передовые позиции, и тут в их машину угодил снаряд. Одного журналиста убило на месте, два других попутчика Филби позднее скончались от ран, а сам Ким отделался лишь несколькими царапинами. В результате Филби стал героем в глазах националистов, и Франко лично прикрепил ему на грудь «Красный Крест Военной Доблести». Награждение оказалось очень кстати для всей последующей работы Филби, предоставив ему доступ в высшие эшелоны националистического движения Испании.

Благодаря этому случаю, Ким добыл ценнейшие сведения о размере итальянской и немецкой помощи франкистской Испании. Итальянцы осуществляли ее, направляя в Испанию свою пехоту, а немцы, обеспечивая солидную поддержку самолетами.

Находясь в Испании, Филби сделал предложение НКВД: он брался лично убить генерала Франко. Не знаю, какова была первая реакция Центра на эту идею, но в конечном счете подобные действия были ему запрещены, вероятно, потому, что в это время на первом плане у НКВД стояли более важные заботы. Прежде чем уничтожать Франко, Советский Союз решил разгромить в Испании крайние левые силы — троцкистов и милитантов из партии Единения рабочих.

В это время Филби познакомился с Фрэнсис Линдсей-Хогг, по прозвищу Банни, женой английского баронета, которая жила в Испании уже несколько лет и вращалась во франкистских и монархических кругах. Банни сделалась любовницей Филби и невольной соучастницей его подпольной деятельности.

И вместе с тем она разрушила его супружескую жизнь. Ким часто ездил из Испании в Португалию, чтобы оттуда передавать свою информацию, и иногда встречался в Лиссабоне с Литци, куда она специально приезжала, чтобы повидаться с ним. Интуиция вскоре подсказала Литци, что муж ей изменяет.

Когда Филби вернулся в Лондон, ссоры между ними не произошло. Они остались друзьями, но жить вместе уже не могли. Ким по-прежнему работал в «Таймс», но по возвращении на родину его положение в газете значительно ухудшилось. Если раньше его статьи занимали целые страницы в газете, то теперь они усохли до узенького ручейка. К тому же Филби остался как бы не у дел: Теодора Мали и Арнольда Дойча отозвали в Москву. Сталинская чистка достигла наивысшей точки, и оба они знали, что их ждет: тайное расследование и расстрел. Но они все-таки подчинились приказу. Многие другие агенты поступили так же.

Несколько человек ослушались и сбежали. Среди них был Лев Лазаревич Фельдбин (он же Александр Орлов, он же Никольский). Когда в начале июля 1938 года Орлова, бывшего тогда главным представителем НКВД в Испании, вызвали в Москву, он почувствовал, откуда дует ветер, и вместе с женой и дочерью убыл в Канаду, прихватив из кассы резидентуры двадцать две тысячи американских долларов, а позднее обосновался в США.

Орлов, чья московская кличка была «Швед», занимал ответственный пост в НКВД и имел доступ к очень важной информации. В 1936 году во время гражданской войны в Испании он, будучи резидентом, создавал партизанские отряды, которые должны были действовать во франкистском тылу, и организовывал контрразведывательные операции республиканцев. В 1937 году Орлов, выполняя приказы Сталина, был одним из главных участников ликвидации троцкистской оппозиции.

Чтобы уберечь себя от преследования, Орлов направил американскому юристу письмо, в которое вложил список, включавший примерно сто имен советских агентов, работавших в различных частях мира. Юристу было сказано, чтобы он вскрыл письмо лишь в том случае, если Орлов умрет насильственной смертью.

За сим Орлов сообщил НКВД о том, какие меры предосторожности он принял. И этим спас себе жизнь. В конце концов этот список (если, конечно, он действительно знал имена агентов) оказался надежной страховкой его жизни. Позднее он сотрудничал с американскими разведывательными службами, но в очень ограниченном масштабе, и не назвал им каких-либо важных имен.

Орлов вероятно все же знал кодовые имена Филби, Бёрджесса, Маклина, Бланта и «X», но он не догадывался, как и никто другой в НКВД в 1938 году, что эти пятеро молодых людей в скором времени станут самым эффективным звеном в нашей разведке. Когда сбежал Орлов, они еще не давали никакой важной секретной информации.

Филби пришлось ждать до начала второй мировой войны в сентябре 1939 года, прежде чем он опять нашел для себя интересную работу. Его прикомандировали к штабу английских экспедиционных сил в Аррасе (Франция) в качестве военного корреспондента «Таймс». Здесь он оставался до июня 1940 года. После Дюнкерка[13] Ким вернулся в Лондон, где продолжал работать в «Таймс», ожидая призыва в армию. Его друг Гай Бёрджесс, занявший в 1939 году постоянную должность в английской разведке, дал ему хороший совет:

«Побыстрей устраивайся на приличную работу, а то не успеешь оглянуться, как окажешься на фронте, Бог знает в каких краях, и не сможешь принести нам никакой пользы».

Когда Бёрджесс упомянул «приличную» работу, Ким легко догадался, что его друг имеет в виду.

Недолго думая, Филби составил прошение с просьбой зачислить его в правительственную Шифровальную школу в Блечли Парке, который находился в 20 милях от Оксфорда. Начальник управления кадров этой школы, бывший профессор Кембриджского университета, принял его для ознакомительной беседы и сразу же предложил Киму место. Но Филби отказался: зарплата была слишком мала. Времени у Кима оставалось мало, каждый день его могли мобилизовать. Ему уже присылали повестку с требованием явиться на медицинский осмотр. Тут опять подвернулся Бёрджесс и предложил другу попробовать попасть в то же учреждение, где работал он сам — отдел «Д» службы МИ-6[14]. Этот отдел занимался подготовкой специалистов по пропаганде, саботажу и диверсиям. Он полагал, что Филби сможет вести там курс современной политики, поскольку этот предмет особенно интересовал Кима. Будучи тонким дипломатом, Бёрджесс не прямо отрекомендовал своему начальству Филби, а пошел к начальнику управления кадров — Марджори Макс, и порекомендовал для подготовки учащихся открыть штатную единицу преподавателя, который мог бы вести курс по изучению германской политики и пропаганды. Немного погодя, он заявил, что слышал о подходящем для этой цели человеке, бывшем корреспонденте «Таймс», который писал статьи об Испании во время гражданской войны и хорошо знаком с методами германской пропаганды. Бёрджесс действовал крайне осторожно, держался так, будто бы вовсе и не собирался повлиять на решение Марджори Макс. Поданное Кимом заявление было рассмотрено, и Филби пригласили на мелодраматическое тайное свидание в пустом доме с заколоченными досками окнами и дверьми. В маленькой комнатушке под самой крышей его проинтервьюировала Марджори — дама, изображавшая из себя сугубо профессионального знатока английской контрразведки, которой хорошо известна вся подноготная сего дела. Филби встречался с нею дважды. Во время второй встречи присутствовал и Бёрджесс.

Своим безупречным происхождением и изящными манерами Филби легко расположил к себе Марджори, и она приняла его на работу в качестве преподавателя знаменитой шпионской школы в Брикендонбери Холле, неподалеку от Херфорда.

Филби вел занятия по германской политике очень успешно и скоро приобрел солидную репутацию. Слушатели школы, простые ребята, готовящиеся стать военными (полевыми) агентами, едва ли были людьми интеллектуального склада. Филби старался привить им ненависть к фашизму и немецкой военщине, а главное — научить разоблачать нацистскую пропаганду. Он знал, как повлиять на своих слушателей.

Однако такого рода проникновение в английскую контрразведку не удовлетворяло НКВД. В Центре мечтали проникнуть в Блечли Парк. Но это было далеко не просто. Даже Бёрджесс тут оказался бессилен. Он старался помочь Филби, хвалил его своим высокопоставленным друзьям из разведки, но безрезультатно.

И все-таки первое назначение Кима ввело его в заветный круг секретной службы и способствовало знакомству с рядом агентов, таких же, как и он сам, преподавателей в Брикендонбери Холле, а позднее и в школе Белью в Хэмпшире, куда его перевели после слияния отдела «Д» с совершенно новым учреждением «СОЕ» (Отдел специальных операций).

Филби умел завоевывать доверие. Он частенько выпивал со своими коллегами, выходил с ними на прогулки или же играл в различные игры, не скрывая при этом своих взглядов.

В это время произошло событие, чреватое серьезными последствиями для будущего англо-советских отношений. 10 мая 1941 года в Шотландию тайно прилетел личный секретарь Гитлера Рудольф Гесс. Он хотел договориться о мире между Англией и Германией. Сделал он это по распоряжению высших властей или нет, об этом мы, вероятно, никогда не узнаем, но реакция английского правительства была настолько явной, что Советский Союз стал относиться к Англии с большим подозрением.

Эскапада Гесса сильно обеспокоила Кремль, ибо договор между Англией и Германией означал бы тяжелые последствия для Советского Союза. Русские дипломаты сочли поведение Англии бестактным и крайне странным. Советское руководство пришло к выводу, что англичане неосторожно вели переговоры с Гессом и слишком серьезно отнеслись к его предложениям, хотя и сделали публичное заявление, будто бы Гесс арестован и вообще психически ненормален.

Филби прилагал нечеловеческие усилия к тому, чтобы узнать подробности этого дела, но так ничего и не добился.

В числе сослуживцев Филби по Брикендонбери Холл был некто Томми Харрис, сотрудник МИ-6. Они крепко подружились. Харрис был богатым человеком, владевшим магазином, в котором продавал картины и антикварные вещи. В 70-х годах, когда Филби жил уже в Москве, Харрис прислал ему в подарок великолепный мозаичный инкрустированный стол — настоящее сокровище. Филби показывал его мне с величайшей гордостью. Харрис не питал к Киму неприязни за его шпионскую деятельность, хотя именно он помог Филби продвинуться по служебной лестнице в английской разведке. Это случилось в июле 1941 года, через месяц после «операции Барбаросса», вероломного нападения Германии на Советский Союз.

Под возрастающим давлением своего нового связного «Генри» (настоящее имя — Анатолий Борисович Горский) Филби, что называется, рыл носом землю, добиваясь перевода в святая святых Блечли Парка, то есть в отдел, где он мог бы найти доступ к важной информации.

У него были бы большие возможности стать эффективным агентом, ибо попав в это подразделение, Ким смог бы подняться до самого его верха. Помимо прочих достоинств, он свободно говорил на нескольких иностранных языках и хорошо знал Францию, Испанию и Германию. Когда Харрис рекомендовал Филби отделу кадров МИ-6, он упомянул вскользь, что отец Кима — друг Валентина Вивиана, одного из начальников 5-го отдела разведки (контрразведка). Вивиан — очень умный и сведущий офицер — был превосходным знатоком контрразведки. Он некогда служил в Индии и поэтому хорошо знал Филби-старшего. Когда он услышал, что кадровики обсуждают кандидатуру какого-то Филби, то сразу же заинтересовался и, удостоверившись, что Ким — сын Гарри Сен-Жана, вызвал его к себе. Оба понравились друг другу, и Филби получил назначение.

У Кима в это время опять завязался страстный роман. На этот раз с Айлин Фирс, работавшей в архиве МИ-6. Ким чистосердечно признался Валентину Вивиану, что разошелся с Литци. Она к тому времени жила где-то на континенте, продолжая заниматься коммунистической деятельностью. Ким говорил, что не имеет связи с ней вот уже несколько лет, и ни от кого не скрывал, что собирается жениться на Айлин, как только получит развод от Литци. После рождения первого ребенка, Ким и Айлин на самом деле хотели пожениться, но Филби, не желая сделаться двоеженцем, решил подождать до конца войны, чтобы официально развестись с Литци. С Айлин он был очень счастлив, но даже в самые интимные моменты жизни никогда не забывал о своем долге агента. Айлин имела доступ к архивам, и Филби, воспользовавшись этим, читал дела, заведенные на английских агентов, действовавших в различных частях мира. Составляя на них списки, он присылал их на Лубянку. Сведения эти были для нас чрезвычайно важными, поэтому Филби очень ценили и уважали в нашем учреждении.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.