Глава вторая ГЛЕЙР И ЭСМЕРАЛЬДА

Глава вторая

ГЛЕЙР И ЭСМЕРАЛЬДА

Холст, высотой немногим более метра и шириной полтора метра, объединяет портреты сорока трёх учеников мастерской Глейра. Такова традиция некоторых мастерских, где ученики пишут портреты друг друга. Я пишу тебя, ты — меня… И когда-нибудь потомки узнают здесь своих. Среди этих портретов, выстроившихся несколькими рядами, есть изображение Ренуара. Он написан в профиль: с короткими волосами, единственный из всех молодых людей, не имеющий ни бороды, ни усов. Лицом к нему, тоже в профиль, располагается его друг Эмиль Анри Лапорт. Над Ренуаром — Сислей. Несколько ниже, в белой сорочке с серым галстуком, — молодой человек, похожий на Базиля… Для всех учеников эта мастерская была организована на условиях, продиктованных Марком Габриелем Шарлем Глейром, когда он согласился возглавить её: «Вы мне не платите ни одного су. Я вспоминаю время, когда я довольно часто бывал вынужден отказываться от обеда, чтобы сэкономить 25 или 30 франков, которые должен был платить каждый месяц казначею, месье Эрсену». Поэтому Глейр приказал своим ученикам: «Снимите в аренду мастерскую… соберите на оплату аренды общие деньги, а я буду приходить к вам два раза в неделю, в зависимости от обстоятельств, проверять ваши работы и давать вам советы».

Таким образом, при поступлении в мастерскую ученики вносили по 15 франков, чтобы отметить начало обучения весёлым застольем, и отдавали казначею мастерской Эрсену по 30 франков, которые шли на оплату натурщиков, отопление и другие необходимые расходы… После этого всего за десять франков в месяц можно было рисовать натурщика. Он позировал на помосте в просторном зале, где свет поступал через высокое окно, выходящее на север, как того требовала традиция, чтобы солнце не мешало, давая слишком интенсивные свет и тени.

В отличие от других мастерских натурщики, позировавшие у Глейра, не были обнажёнными. Глейр считал, что они должны оставаться в кальсонах. Среди учеников было несколько женщин, и одна из них, англичанка, потребовала у мэтра, чтобы натурщик снял кальсоны. Если верить рассказам, она уточнила, что знает, что он там прячет, потому что у неё был любовник. Однако этот аргумент не переубедил Глейра. «Но я хотел бы сохранить клиентуру предместья Сен-Жермен», — якобы ответил он. Надо признать, что клиентура особенно не осаждала мастерскую Глейра. Та находилась «в дальнем конце двора, куда выходили обветшалые окна различных мастерских, среди которых принадлежащая Глейру была самой просторной и самой грязной. От тридцати до сорока академических художников собирались там каждый день, за исключением субботы, когда в мастерской проводилась уборка, правда, не особо тщательная, и воскресенья. Одна неделя посвящалась работе над этюдом, когда позировал натурщик, следующую неделю писали натурщицу. Такая последовательность соблюдалась в течение всего года. Мастерская была обставлена исключительно просто: печь, помост для моделей, несколько табуреток и ящиков, 50 низких и прочных стульев, мольберты, чёрные доски и ничего больше. Все стены были покрыты эскизами, карикатурами, написанными углём и мелом: многоцветная пестрота создавала очень красочный эффект».

Подтверждением уверенности Глейра в том, что модели должны всегда выглядеть пристойно, явился визит в его мастерскую посла Нидерландов, чья дочь захотела обучаться живописи. Можно ли было вообразить обнажённого натурщика перед дочерью и женой дипломата? «Ученица из страны Рембрандта и Рубенса, какая честь для мастерской!» Глейр, швейцарец из кантона Во, произносил всё это очень забавно, с ужасным акцентом.

Хотя ученики часто посмеивались над швейцарским акцентом Глейра, никто не ставил под сомнение его мастерство. Его картина «Вечер», которую большинство посетителей называли «Утраченные иллюзии», была отмечена медалью в Салоне28 и куплена за три тысячи франков 14 мая 1843 года, а с 1844-го стала одной из наиболее знаменитых картин в Люксембургском музее, в котором экспонировались произведения здравствовавших художников. А в конце 1861 года говорили, что мэтр подготовил ещё одну картину, «Геракл у ног Омфалы»…29 Но так как Глейр не принял орден Почётного легиона,30 присуждённый ему Империей, потому что был в оппозиции к монархическому режиму, он мог отказаться представить новую работу в Салоне.

В мастерской молодой Огюст Ренуар стал предметом насмешек: как с момента своего появления в ноябре 1861 года он носил белую рабочую блузу, тогда как большинство учеников были одеты в пиджаки из чёрного бархата. Живописец не должен был выглядеть как ремесленник-декоратор.

День за днём Ренуар покорно и пунктуально выполняет упражнения, даваемые учителем. Чтобы подготовить учеников к поступлению в Школу изящных искусств, мэтр предлагает им работать по мотивам классических сюжетов из Античности или Священного Писания. Он также требует, чтобы они снова и снова рисовали и гипсовые копии, и живых моделей.

Чтобы удовлетворить требования мэтра, Ренуар нарисовал обнажённого натурщика очень условно, каким он выглядел на первый взгляд. Это «тело цвета карамели, возникающее на аспидно-чёрном, как ночь, фоне, с отражённым светом на плече и страдальческим выражением лица, какое бывает при спазмах желудка». Глейр начал было хвалить ученика, затем снова внимательно посмотрел на изображённую фигуру — и взорвался от гнева. «Вы… Вы издеваетесь над всеми!» И это был Ренуар, очень старательный ученик, которого Глейр иногда приглашал к себе на улицу Бак, 96, и для которого он добился разрешения на посещение зала эстампов Императорской библиотеки. Не является ли он менее послушным, чем кажется? В другой раз во время очередного понедельничного визита, когда мэтр переходил от одного мольберта к другому, делая замечания, указывая на ошибки, он остановился перед одним из эскизов Огюста: «Молодой человек, Вы очень способный, талантливый, но, по-видимому, Вы пишете для забавы». Ответ Ренуара последовал незамедлительно: «Это очевидно; если бы это меня не забавляло, я бы не писал!»

Но работа в своё удовольствие вовсе не мешала добиваться успеха. В апреле 1862 года 80 молодых художников были приняты в Школу изящных искусств. Ренуар был 68-м в списке принятых. Студенческий билет Императорской школы изящных искусств, вручённый ему, был под номером 3325. В этом же месяце он занял пятое место из восьми среди тех, кто прошёл конкурс перспективы. Этюд «Иосиф, преданный братьями» и конкурс фигур в августе позволили ему занять лишь последнее место из десяти…

В октябре, ноябре и декабре 1862 года Ренуар был занят военными обязанностями.31 Вернувшись в мастерскую Глейра, он встретил там новых учеников — Альфреда Сислея, появившегося в октябре, и Фредерика Базиля, приступившего к занятиям месяцем позже.

Базиль жил на улице Кампань-Премьер и был элегантным молодым человеком, представителем того круга, «где отдают лакею разнашивать свои новые ботинки». Однажды вечером, выходя из мастерской, Базиль предложил Ренуару выпить вместе пива. Они направились к Обсерватории. Когда они проходили по Люксембургскому саду, Базиль заявил: «Большие классические композиции теперь в прошлом. Картины повседневной жизни намного интересней». Возможно, такое утверждение было спровоцировано впечатлением от женщин в кринолинах, которые, казалось, плыли по аллеям, цилиндров мужчин, словно чёрных знаков препинания, военных мундиров. Ренуар разделял его мнение…

В кафе «Клозери де Лила» на бульваре Монпарнас Ренуар не преминул поинтересоваться у Базиля, почему тот обратился именно к нему. Базиль заявил: «Манера, в которой ты рисуешь. Я верю, что ты личность». Ренуар в ответ едва заметно улыбнулся, пожав плечами. И Базиль рассказал ему, что приехал в Париж изучать медицину. Именно при этом условии отец позволил ему покинуть Монпелье и назначил пенсион. Если отец смирился с тем, что Фредерик поступил в мастерскую обучаться живописи, то это произошло, без сомнения, потому, что его жена, готовая одобрить любой поступок сына, сумела его убедить. Но даже если отец и признал, что живопись может являться развлечением для молодого интеллигентного человека, всё же не могло быть и речи о том, чтобы сын забросил медицину.

В декабре 1862 года в мастерской Глейра появился новый ученик, Клод Моне. Он оказался здесь под нажимом своей семьи. Художник Огюст Тульмуш, чьи картины дважды, в 1852 и 1861 годах, награждались медалями в Салоне, женился на кузине Клода Моне. Он убедил молодого человека, что ему стоит поступить в мастерскую Глейра: «Тебе необходим наставник, опытный и мудрый». Моне сдался перед предложенной альтернативой: или он будет учиться у Глейра, или ему прекратят выплачивать содержание и, того хуже, отправят принимать дела отца в Гавре.32

Беседы с Базилем, Сислеем, Моне становились всё более оживлёнными, горячими. Ренуар, продолжавший жить в одной квартире с Эмилем Анри Лапортом на площади Дофин, дом 29 на острове Сите, всё более отдалялся от него, хотя именно Лапорт убедил его поступить в мастерскую Глейра. «Нужно писать на натуре, устанавливать мольберты на природе», — убеждал всех Моне, делясь опытом, который он приобрел, живя в Нормандии рядом с Буденом и Йонкиндом.33 Ренуар внимательно слушал. Может быть, Моне прав?

Если Ренуар терпеть не мог Милле34 и его крестьян, которые ему казались ряжеными, то картины Руссо и Добиньи, а также Коро35 производили на него большое впечатление. «Я сразу понял, каким выдающимся мастером был Коро». Огюсту также очень нравилась манера Диаса.36 «Я люблю Диаса. Он мне доступен. Я говорил себе, что если бы я был художником, я хотел бы писать, как он, и, возможно, я смог бы это делать. И ещё мне нравится, когда в пейзаже леса можно почувствовать лесную сырость. А в картинах Диаса часто пахнет грибами, прелой листвой и мхом».

Летом 1862 года он отправлялся писать в лес Фонтенбло. Эти поездки напоминали ему прогулки с матерью в рощах в окрестностях Лувесьенна или в лесу Марли… Однажды на него наткнулась компания каких-то гуляк, которые стали насмехаться над художником, одетым в старую ремесленную блузу. Ренуар хотел сначала не обращать внимания на насмешки и издевательства, но один из парней ударом ноги вышиб из рук художника палитру. Огюст пытался сопротивляться, но его тут же повалили на землю. Девицы из этой компании стали бить его зонтами, ударяя по лицу. «Металлическим концом зонта они могли бы выколоть мне глаз!» На помощь ему неожиданно пришёл какой-то мужчина. Он размахивал тростью и наносил удары своей деревянной ногой. Нападавшие бежали. Спаситель поднял валявшийся на земле холст Ренуара: «Совсем неплохо. Вы способны, очень способны. Но почему у Вас всё так черно?» Ренуар пытался оправдываться, приводил примеры, но его собеседник отметал его доводы: «Даже в тени листвы есть свет, посмотрите на этот бук! Слишком тёмные краски, “битум”, — это условность. Но это ненадолго. Как Вас зовут?» Ренуар назвал себя. Мужчина представился: «Диас, Нарсис Диас. Заходите ко мне в Париже. Мы с Вами побеседуем». Когда новый знакомый удалился, Ренуар снова начал работать над своим холстом. Он принёс новую работу в мастерскую. Сислей, увидевший её, воскликнул: «Ты сошёл с ума! Что за идея написать деревья синими, а почву лиловой?»

Создание на пленэре этого пейзажа, так поразившего Сислея, не помешало Ренуару прислушаться к совету Фантен-Латура.37 Фантен-Латур признавал только Лувр и ходил туда копировать картины выдающихся художников снова и снова. Ренуар не противоречил ему, тем более что сам имел пропуск, позволявший ему регулярно работать в музее: за номером 320 в 1860 году, 128 в 1861-м, 67 в 1862-м и 247 в 1863 году. Огюст намеревался продлить его и на следующий год.

Ренуар не переставал повторять друзьям: «Именно в музее можно научиться писать». Это его убеждение было непоколебимо. Он продолжал настаивать: «Только здесь, в музее, можно постичь вкус живописи, чего природа сама по себе не может вам дать. “Я стану художником” не говорят перед прекрасным видом, а говорят это перед картиной». Эта убеждённость не мешала ему внимательно слушать друзей в ходе продолжительных бесед в кафе «Клозери де Лила». «Я участвовал в частых дискуссиях по этому вопросу с друзьями, которые пытались доказать первостепенную важность этюдов на природе». Ренуар хмурился, когда кто-нибудь из них упрекал Коро в том, что он пишет пейзажи в мастерской, и совершенно не разделял их пренебрежительного отношения к Энгру. «Я позволял им высказываться, но считал, что Коро был прав, и я тайно наслаждался, любуясь очаровательным маленьким животом девушки в “Источнике” Энгра, а также шеей и рукой «Мадам Ривьер”». Напротив, когда Ренуар произносил имя Делакруа («для меня, во времена занятий у Глейра, Лувр — это Делакруа»), все единодушно его одобряли. Не было никого, кто решился бы оспаривать его значение. Однажды из окна квартиры друга на площади Фюрстенберг Ренуар увидел, как в доме напротив Делакруа38 работал с натурщиком, который, как это ни парадоксально, не сохранял позу, а ходил взад и вперед по мастерской. Это восхищение молодых художников Делакруа вызывало раздражение и гнев преподавателей Школы изящных искусств. Художник Синьоль, удостоенный Римской премии в 1830 году и ставший членом Института39 с 1860-го, выгнал Ренуара из своей мастерской в Школе изящных искусств. «Его враждебность по отношению ко мне проявилась в тот день, когда он увидел этюд, принесённый мной на занятие. “Будьте осторожны, чтобы не превратиться во второго Делакруа!” — воскликнул он вне себя из-за светлого красного мазка на моём холсте».

Однажды в мастерской Глейр приблизился к мольберту Моне. Вот как вспоминает об этом сам Моне: «Когда мы рисовали натурщика — кстати, великолепного, — Глейр стал высказывать критические замечания в мой адрес. “Неплохо, — сказал он, — но грудь тяжеловесна, плечи слишком мощные, а ноги слишком крупные”. “Я могу рисовать только то, что я вижу”, — скромно ответил я. “Пракситель взял лучшие элементы от сотни несовершенных моделей, чтобы создать шедевр, — сухо возразил Глейр. — Когда пишешь что-нибудь, нужно помнить об античных образцах!” В тот же вечер я отвёл в сторону Сислея, Ренуара и Базиля и предложил: “Бежим отсюда. Это место нездоровое, здесь недостаёт искренности”».

Ренуар колеблется… Он не готов «бежать отсюда». А вот снова отправиться на природу — почему бы и нет?

Как утверждал Моне, очевидно, что большинство учеников Глейра — «лавочники». Ренуар не стал с ним спорить. Эти «лавочники» не только насмехались над рабочей блузой Ренуара, они также высмеивали элегантность Моне, который «носил сорочки с кружевными манжетами». Эти элегантные манжеты вовсе не означали, что Моне был богат. У него не было ни су, как и у Ренуара. Но во время занятий в мастерской Глейра дружба «денди» и «рабочего» крепла с каждым днём. «Это наша нужда сблизила нас, и именно она позволила нам, объединившись, создать школу импрессионизма. Каждый, сам по себе, никогда не имел бы достаточно силы или мужества и даже идеи. Помимо нашей бедности, источником школы импрессионизма стали наша дружба и наши дискуссии», — признавался Ренуар за год до смерти. А в 1863 году к их горячим дискуссиям присоединились два других художника, посещавших Академию Сюиса на набережной Орфевр, дом 4. Её возглавлял Шарль Сюис, гордившийся тем, что позировал самому Давиду.40 Базиль представил друзьям незнакомцев, заявив: «Я привёл двух знаменитых новобранцев». Одним из них был Камиль Писсарро, другим — Поль Сезанн. И тот и другой тоже испытывали трудности…

А сам Ренуар снова оказался в стеснённых обстоятельствах. Небольшие сбережения, заработанные росписью штор, практически иссякли. «Он — художник, но он умрёт с голоду», — грустно заявил Леонар Ренуар. Чтобы не умереть, Огюст снова начал расписывать шторы. В то же время он создал несколько портретов. «Единственным недостатком было то, что моими моделями были друзья и их портреты я писал задаром». Возможно, отец Альфреда Сислея, Уильям Сислей, позировавший в строгом костюме с пенсне в руках в своей квартире на улице Мартир, дом 43, и дал несколько франков другу своего сына. Сам Альфред тоже позировал ему, сидя, опустив левую руку в карман брюк… Сколько мог заплатить Поль Адольф Локо, фабрикант керамики, которого Ренуар знал, очевидно, ещё с тех пор, когда расписывал фарфор, а теперь написал портрет его дочери Ромэн? В лучшем случае, несколько сотен франков… Мог ли он отказаться писать портреты мелких лавочников за 50 франков? Иногда они расплачивались натурой, как, например, бакалейщик — он рассчитывался то мешком фасоли, то мешком чечевицы. Это помогало Ренуару и Моне, снимавшим вдвоём скромную квартиру, продержаться месяц. «Я никогда не был так счастлив в своей жизни, как в то время. Следует отметить, что иногда Моне удавалось раздобыть приглашение на обед, и мы объедались индейкой, начинённой трюфелями, запивая её шамбертеном».

В 1863 году император принимает беспрецедентное решение, поразившее художников и потрясшее традиции Салона, которые до сих пор никогда не подвергались сомнению.

С 15 января новые правила Салона позволяли каждому художнику представлять только три работы. Эта мера вызвала возмущение в художественных кругах Франции. Следовало ожидать худших времен. И они наступили. Жюри Салона отклонило более половины представленных работ живописцев. Картина Ренуара «Нимфа с фавном» была отвергнута… Жюри под председательством графа Альфреда Эмильена де Ньюверкерка, генерального директора Императорских музеев, было беспощадным. Возмущения, прозвучавшие в прессе, были услышаны в Тюильри. 20 апреля Наполеон III неожиданно посетил Дворец промышленности, где попросил представить ему принятые работы, а также те, что были отвергнуты. А 24 апреля по распоряжению императора, не посчитавшего нужным предупредить членов Института, входивших в состав жюри Салона, в газете «Ле Монитор» было опубликовано следующее заявление: «До императора дошли многочисленные протесты и жалобы по поводу работ художников, отвергнутых жюри выставки. Его величество, желая позволить публике самой судить о законности этих жалоб, решил, что отвергнутые произведения будут выставлены в отдельной части Дворца промышленности. Эта выставка не является обязательной для всех, и художники, не пожелавшие принять в ней участие, должны будут проинформировать администрацию, которая тут же вернёт им их работы».

Публикация была словно гром среди ясного неба. В журнале «Л’Артист» критик Кастаньяри41 сообщает: «Когда парижская публика узнала об этом решении, оно вызвало всеобщее возбуждение. Художники смеялись, плакали, обнимали друг друга». В заключение он отметил: «На площади перед Обсерваторией, в кабачке “Мулен де ла Галетт” артистическая братия бурлила от восторга».

Ренуар неоднократно посещал этот Салон отверженных. Он ходил туда один или в компании с Сислеем или Моне, вернувшимся из деревушки Шайи-ан-Бьер в лесу Фонтенбло, куда он весной увлек Базиля. Ренуар отправлялся на выставку, чтобы снова и снова смотреть на поразившую его картину, помещённую в самом дальнем зале. Речь идёт о картине Эдуара Мане «Купание», которую вскоре стали называть «Завтрак на траве». Она шокировала публику своей «сомнительной» моралью, по мнению одних, и провоцировала взрывы смеха, саркастические замечания и насмешки у других. Но она восхитила Ренуара и его друзей.

В августе 1863 года Ренуар снова участвует в конкурсе фигур. Предложенный сюжет, «Улисс во дворце Алкиноя»,42 его вдохновляет не больше, чем «Иосиф, преданный своими братьями» в предыдущем году. Он занял девятое место из двенадцати… Стоило ли вообще писать этих героев и проповедников? Результаты конкурса были оглашены 14 августа. А накануне умер Делакруа…

В 1864 году Ренуар напряженно работает над новой картиной: «На картине была изображена Эсмеральда,43 танцующая вместе с козочкой вокруг костра, освещающего толпу бродяг. Я всё ещё представляю отблески огня на фоне мрачных стен собора». Выбор подобного сюжета тем более удивителен, что Ренуар уже давно не любил Гюго. «Виктор Гюго? Этот зануда… Этот позёр… Этот честолюбец. Я его ненавижу за его отвращение к жизни… Он никогда не мог правдиво изображать… У него лошадь — больше не лошадь, а какое-то допотопное животное». И добавляет: «Его искусство, с моей точки зрения, отвратительно; и особенно моя ненависть к этому человеку основана на том, что это именно он отучил французов говорить просто». Но, несмотря на эту «ненависть», Ренуар пишет Эсмеральду… Возможно, из-за этого замечания: «Она была смуглой, но можно было вообразить, что днём её кожа должна была обладать восхитительным золотистым оттенком андалузок и римлянок». Красивую кожу Ренуар всегда искал в своих моделях: «Что я люблю, так это девичью кожу, розовую, позволяющую представить отличную циркуляцию крови под ней».

«После закрытия Салона я не знал, что делать с этой картиной, не только мешавшей мне, но и вызывавшей некоторое раздражение, так как я ненавидел мрачные тона, от которых ещё полностью не освободилась моя палитра, и я уничтожил своё творение. И надо же, какое невезение: в тот же день меня посетил один англичанин, пожелавший приобрести именно эту картину. И я могу утверждать, что “Эсмеральда” была действительно последней картиной, которую я написал в чёрных тонах». Кроме этого англичанина, никто больше не обратил внимание на холст ученика Глейра… Единственным журналистом, отметившим эту картину, был Эдмон Ренуар, младший брат Огюста. К сожалению, не осталось никаких следов этой статьи, одной из первых опубликованных начинающим журналистом. В отборе картины для Салона большую роль сыграл член жюри Кабанель.44 Он был обладателем Большой Римской премии в 1845 году, членом Института с 1863 года, когда представил в Салоне картину «Рождение Венеры», которая была приобретена самим императором. Кабанель поддержал работу Ренуара, заявив: «В этой картине заметно старание, которое всё же следует поощрить, несмотря ни на что».

Это «несмотря ни на что» огорчало, содержа намёк на то, что формирование Ренуара как художника ещё далеко от завершения… А значит, придётся продолжать занятия у Глейра… 20 января 1864 года Базиль написал отцу: «Месье Глейр серьёзно болен, кажется, ему угрожает потеря зрения. Все его ученики очень огорчены, так как относились к нему с любовью». Глейр пострадал от последствий офтальмологической инфекции, перенесённой им ещё в 1837 году в Египте, в Хартуме, из которого он вернулся почти в состоянии агонии. Ренуар больше ничему не мог научиться у Глейра. Оставаться в его мастерской имело не больше смысла, чем добиваться выставления своих работ в Салоне. «Очень приятно быть принятым в Салон. Но это произошло со мной по недоразумению. Я уже предчувствовал, что официальные круги обернутся против нас». Настало время разобраться в недоразумении.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.