Обоз — десять подвод

Обоз — десять подвод

— Имейте в виду, что наши офицеры и солдаты должны вести себя безукоризненно по отношению к женщинам. Я не допущу, чтобы в моей части занимались развратом!

Бёрш был крайне рассержен. Он ходил из угла в угол по кабинету и беспощадно бранил унтер-офицера, стоявшего навытяжку возле полуоткрытой двери, за которой стоял я, ожидая приема. Унтер-офицер был замешан в какой-то скандальной истории с румынской женщиной.

— И потом, понимаете ли вы, — тут Бёрш остановился перед унтером, — понимаете ли вы, что по нашим следам идут советские войска. Вот-вот вступят на румынскую землю. И сейчас мы особенно должны беречь честь и достоинство немецкого мундира. — Бёрш всем корпусом наступал на унтера. — Любой конфликт здесь, в Румынии, может создать очень неблагоприятную для нас ситуацию.

Такое сложное время, а я должен, черт вас побери, отвечать за ваши адюльтеры перед румынскими властями. Позор! Позор! Вон отсюда! — вдруг гаркнул он, и бледный унтер-офицер вылетел из двери с вытаращенными глазами.

Я постоял еще с минуту и постучался.

— Войдите!

Бёрш совершенно спокойно сидел за столом, занимаясь маникюром.

— Ну, все достал?

— Так точно, господин капитан! Все в самом лучшем виде!

Бёрш заметил, что я в новом костюме.

— Вот-вот, так и ходи! Это даже лучше… Ты же у нас не аттестован, в дивизию я о тебе не докладывал. Спокойно можешь ходить в гражданском… А при обозе ты мне нужен… Так что ты достал?

— Изюм, орехи и миндаль.

— Очень хорошо! Ступай к фельдфебелю. Пусть упакует и отправит посылку моей жене и детям во Франкфурт-на-Майне.

Я направился к фельдфебелю.

— Слушай, — таинственно заметил он, принимая мешочки с орехами и миндалем, — как бы нам с тобой еще одну лошадку загнать? При тех же расчетах? А?

— В обозе каждая лошадь — на вес золота… Груз… Амуниция… Повозки перегружены…

— Сходи, скажи — для меня, пусть подыщут… Разберемся. Понимаешь, мне сейчас позарез нужны деньги.

Переодевшись в солдатскую форму, я пошел к обозу. Кроме Дикаря, ничего раздобыть не удалось. Пришлось взять жеребенка, который к этому времени сильно подрос. Как я и предполагал, на базаре никто даже не подошел ко мне. Я повел Дикаря обратно в часть. «Зачем крестьянину жеребенок, ему лошадь нужна — тягловая сила», — рассуждал я. И вот на обратном пути я сел на жеребенка верхом. Необъезженный жеребенок начал упираться, крутить головой, подкидывать меня. Без седла и стремян, обхватив его бока ногами, а шею руками, я держался как мог. Но все же он выкинул со мной злую шутку: бросился вскачь и вдруг остановился как вкопанный, так что я, перелетев через его голову, шмякнулся о мостовую.

— Хреновый ездок! — услышал я. Слова эти были сказаны по-русски.

Наискосок от меня на краю дороги сидели двое мужчин в крестьянской одежде.

Замечание меня задело. Я вскочил, отряхнулся, поймал стригунка:

— Жеребенок еще не объезжен, а в конюшне седла не было. — Я присел рядом с незнакомцами и закурил, очень уж хотелось поговорить по-русски. — Откуда, хлопцы?

Они переглянулись.

— А сам-то ты откуда?

Завязался разговор. Я пошел ва-банк. Реакция с их стороны оказалась менее острой, чем я предполагал. Более того, мне показалось, что эти отлично говорившие по-русски и одетые в румынскую крестьянскую одежду люди здесь тоже не случайно… Вскоре был найден общий язык. Когда во время беседы сгладилось обоюдное недоверие, один из них, назвавшийся Григорием, сказал:

— Бери своего Дикаря и айда с нами. На месте разберемся.

Спутники мои оказались неразговорчивыми. На некоторые мои вопросы даже не отвечали. Я шел сзади, они впереди. Я смотрел на них, молодых, крепко сложенных, суровых. Под вышитыми холщовыми рубашками угадывались сильные, тренированные мышцы. Парни подвели меня к небольшой беленькой хатке, стоявшей за плетнем в оголенном фруктовом саду. Я привязал Дикаря возле крыльца, и мы вошли в дом. В светлой горнице находилось еще двое мужчин, один — высокий, с усами, второй — небольшого роста, со шрамом на лбу. Мои спутники о чем-то перемолвились с усачом, он, видимо, был у них старшим, затем трое ушли в соседнюю комнату и вскоре вернулись.

— Где служил? — спросил меня старший.

Рассказал все, как было.

— А сейчас здесь — при обозе 2-й штабной роты танковой дивизии СС «Великая Германия»… Остался один. Ищу связь с Центром.

— Ну что ж, — как бы подводя итоги, сказал старший. — Проверим тебя на деле.

— Продаст — десять граммов свинца заработает. Под землей найдем! — заметил незнакомец со шрамом.

Старший снова оглядел меня с ног до головы, подумал, затем вышел из комнаты и вскоре вернулся с хозяином-румыном, который, поклонившись мне, поставил на стол глиняный кувшин с вином и пять кружек и тут же вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.

— Садись, — сказал старший. — Отведаем румынского… Потолкуем.

Сели за стол, долго беседовали, пили вино. Новые знакомые поочередно задавали мне вопросы, я отвечал на них. Беседа становилась непринужденнее. Обоюдная настороженность постепенно рассеивалась.

— Нам нужно иметь десяток повозок с лошадьми, — сказал старший. — Как их раздобыть?

Я пожал плечами:

— Подумать надо… У крестьян лошадей почти нет, какие получше — у немцев, какие похуже — в румынской армии. А дома у них только захудалые клячи, да и тех, чтобы не отняли, они стараются сбыть на базаре… Повозки с лошадьми купить надо…

— А сколько это может стоить?

— На базаре лошадь с плохонькой повозкой стоит около пятнадцати тысяч леев. Вот и считайте…

— Нет у нас таких денег, — с досадой произнес старший.

— Деньги? Деньги, — после секундной паузы сказал я, — я вам достану.

Мы условились встретиться и все обмозговать.

Я вернулся в обоз, ведя под уздцы Дикаря. Объяснил фельдфебелю, что на этот раз покупателя, к сожалению, не нашлось.

Весь вечер бродил по городу, обдумывая, что предпринять. На сердце было легко и весело: наконец-то я встретился со своими… План созревал на ходу…

Было уже, пожалуй, часов одиннадцать вечера, когда я в офицерской форме капитана Бёрша (я взял ее у денщика, чтобы почистить) стоял против двери небольшого особняка, принадлежащего румынской генеральше. Долго отряхивал пыль с черных офицерских галифе (пришлось перелезать через высокую каменную ограду), прежде чем потянул за медное кольцо колокольчика. За дверью раздался дребезжащий звонок, и немного спустя женский голос спросил по-румынски:

— Кто там?

— Гестапо! Откройте! — гаркнул я по-немецки, стараясь подражать тону матерых фашистов. (Я предварительно выяснил, что генеральша жила одна. Ее единственный сын — офицер румынской армии — со своей молодой женой находился на отдыхе в Ницце, а приходящая служанка давно ушла к себе домой.)

Дверь тут же открылась, и я оказался перед маленькой старушкой с гладкими седыми волосами, причесанными на прямой ряд.

— Прошу прощения, мадам. Где ключ от ваших ворот?

— Вот он, пожалуйста. — Она сияла в кухне со стены большой ключ и протянула мне.

Я взял ключ и направился к воротам. За ними стояла лошадь с подводой, на которой сидели двое моих новых знакомых и румын-возчик (хозяин конспиративной квартиры). Открыл ворота. Подвода въехала во двор. Я поставил ее между террасой и погребом так, чтобы она не была заметна с улицы.

Генеральша стояла в дверях и спокойно наблюдала за нами. Впрочем, если бы она и вздумала звонить в полицию, это было бы бесполезно, так как, перелезая через ограду, я предусмотрительно перерезал телефонный провод.

— Прошу прощения, мадам! Я имею приказ воспользоваться вашим личным имуществом в целях пополнения армейского фонда рейха. Разрешите войти? — Слова эти я произнес тоном не допускавшим пи малейшего возражения и, закурив сигарету, щелкнул зажигалкой.

Хозяйка посторонилась, мы с Григорием, одетым в гражданский костюм, прошли в переднюю. Его напарник и румын-возчик остались при подводе, на которой были припрятаны от посторонних глаз четыре немецких автомата на случай столкновения с немцами. Генеральша свободно изъяснялась по-немецки.

— Что вам угодно?

— Проведите нас по комнатам, мадам, и мы отберем то, что нам нужно.

Беспрекословно подчинившись, она повела нас по анфиладе комнат со старинной мебелью, дорогими коврами, массивными вазами и бронзовыми скульптурами. Окна были занавешены плотными бархатными шторами. Я осведомился относительно драгоценностей и денег, и она вынула из шкафчика шкатулку с кольцами, брошками, браслетами, среди них было необычайно красивое изумрудное ожерелье, усыпанное бриллиантами. Все это она вручила мне вместе с бумажником, в котором было около сорока тысяч леев. Ни один мускул не дрогнул на ее спокойном и строгом лице. Это заставило меня спросить:

— Может быть, мадам, что-нибудь из этих вещей вам особенно дорого? Можете оставить у себя.

Она открыла шкатулку, взяла цепочку с большим золотым медальоном, осыпанным мелкими бриллиантами, и, сказав: «Память о моем отце», положила свое сокровище в карман передника. Продолжая разыгрывать роль гестаповца, я галантно предложил:

— Не стесняйтесь, сударыня, оставьте себе на память и это кольцо с изумрудом.

Генеральша охотно последовала моему совету.

Мы поднялись наверх, где были спальня и кабинет мужа — генерала, командира румынской пехотной дивизии, воевавшей где-то в России. В стенных шкафах было множество платьев и мужских костюмов — они нас не интересовали. Но в ящике письменного стола (который пришлось взломать) я обнаружил маленький дамский «Браунинг» и две обоймы. Это было весьма кстати.

Мы спустились вниз.

Меня крайне удивило спокойствие старой генеральши, безропотно открывшей нам свой дом. Видимо, она была наслышана о мародерстве немцев и ей ничего не оставалось делать, как выполнять волю «немецкого капитана», чтобы сохранить себе жизнь.

Мы спустились в погреб, вытащили два ящика коньяка, две бочки вина, мешок орехов, мешок миндаля. Потом погрузили на подводу шесть лучших ковров, изделия из хрусталя и столовое серебро. На прощание я предупредил генеральшу:

— Имейте в виду, мадам, вам не следует поднимать шума. Это в ваших же интересах. Не пытайтесь звонить куда-либо, провод перерезай. И до утра будьте дома. Больше мы вас не потревожим. Хайль Гитлер! — Я козырнул, вышел во двор, и подвода, затарахтев по каменным плитам, выехала на улицу под гоготанье разбуженных генеральских гусей.

По темным улицам я шагал впереди подводы, зная, что румынский патруль не посмеет остановить немецкого офицера, какой бы груз он ни сопровождал. Солдаты из 2-й штабной роты, которые могли бы меня опознать, после одиннадцати часов не разгуливали по городу: казарменная дисциплина этого не позволяла. Железный крест с мечами на кителе Бёрша при встрече с немецкими городскими патрулями меня безотказно бы выручил. Сам же капитан в это время где-то в другом городе кутил со своим начальством.

Своих спутников я отправил по домам, договорившись встретиться утром на базаре, а сам с возчиком развез груз по заранее подготовленным местам, где меня ждали. Вино, коньяк, миндаль и орехи приняла с черного хода содержательница кафе, пожилая белоэмигрантка, которую звали Анна Васильевна. Я частенько заходил к пей закусить, и она обычно сама обслуживала меня на кухне за служебным столиком. Ковры, хрусталь, серебро и драгоценности я в ту же ночь сплавил в антикварный магазин, заранее договорившись с желчным и алчным стариком антикваром. Он тут же все оценил, заплатил мне наличными и, конечно, здорово нагрел на этом руки.

Таким образом, к тому времени, когда мы с возчиком расстались, в кармане бёршевского кителя, который совсем неплохо сидел на моих плечах, было не менее девятисот тысяч леев. Я благополучно добрался до укромного места — разбомбленного цыганского домика, вытащил из-под обломков свою солдатскую форму, переоделся, затем вернулся в расположение обоза. Деньги спрятал в подводе Пикколо и, отдохнув часок, тщательно почистил бёршевский мундир с сапогами, ремнем и кобурой, оказавший мне поистине неоценимую услугу. Заспанный денщик был крайне удивлен моей исполнительностью: было еще только пять часов утра. Над городом занималась заря. День был базарный…

В семь часов я был уже на базарной площади. Возле лудильного ряда, где цыгане начинали раздувать свои горны, поджидали мои сообщники. Увидев меня опять в солдатской форме, они одобрительно заулыбались:

— Если бы тебя сейчас посадили на место короля Михая, — шепнул мне на ухо Григорий, — я бы не удивился!

А часа через два десяток подвод с лошадьми был куплен. Я не знал, зачем нужен моим спутникам такой большой обоз. Но интересоваться не стал. Только урывками, ловя реплики, я догадался, что неподалеку сброшены два десанта советских бойцов с боевой техникой и их требуется перебросить в другой район. Они оказались в критической ситуации из-за того, что два переводчика-румына сбежали от них, прихватив с собою часть денег.

Обоз выехал за город и остановился. Стою в сторонке от обозников. Крестьяне, продавшие свои подводы и лошадей, деньги получили еще на базаре и думали, что сейчас их отпустят. Но по заранее разработанному плану хозяин дома, где временно остановились десантники, знал, как надо ему поступить, и сказал крестьянам по-румынски, что сейчас необходимо выполнить небольшое задание. Вечером они уже будут свободны и смогут вернуться к себе домой, каждый на своей подводе. И полученные деньги могут оставить у себя. Крестьянам это было выгодно, и они одобрительно закивали.

Надо сказать, что к моим новым друзьям ночью прибыли два советских разведчика в форме немецких офицеров, и они находились здесь же, рядом. С ними меня не познакомили.

Хозяин дома, указав крестьянам на этих двух офицеров, сказал, что опасности для них никакой нет, ибо эти два немецких офицера возглавят их обоз и двигаться они будут беспрепятственно. На том и порешили.

— Итак, — сказал старший, прощаясь и по-дружески меня обнимая, — гора с горой не сходится, а человек с человеком всегда сойдется. Спасибо тебе, солдат! Что просил, обязательно передам на Большую землю: «Хозяйство Грачева. Пароль: „Дунай — Измаил“, Шахматист, он же — Сыч, находится при 2-й штабной роте капитана Бёрша, танковая дивизия СС „Великая Германия“».

— Точно. Прошу связь.

— Как только выйду в эфир, сразу же доложу. Мы пожали друг другу руки.

Отойдя в сторону, я с Григорием имел еще особый разговор…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.