Малина

Малина

Мы с папой вдвоем идем по улице. И вдруг к нам подходит маленькая старушка. Сразу видно, очень добрая и очень печальная.

Вообще-то тут все люди добрые и тихие. Говорят на «о». Окают. Мне очень нравится такой разговор, я тоже иногда начинаю окать, мне кажется, что так звучит красивее.

Дома? никто не запирает. Можно просто постучать в дверь и войти. Мы так однажды к соседям ходили, смотреть теленочка. Там многие дома? были еще по-старому устроены. Сначала заходишь в теплые сени, а там скотина — коровы, телятки. Это чтоб зимой они не замерзли. А потом уже, после сеней, начиналось человеческое жилье… Близко друг к другу жили люди и их кормильцы-коровы. Нас соседка позвала смотреть на теленка, мы пришли, посмотрели, полюбовались… Все открыто… Сейчас даже странно о таком писать.

…Вот подходит к нам старушка. У нее глаза светлые, и в них слезы стоят. И она говорит папе:

— Помоги мне, мил человек. Ты ж в прокуратуре работаешь?

— Да, — говорит папа.

— Я вот там, за углом живу, у реки. Зайди ко мне, помоги заявление написать. Я ничего не пойму, как его писать… Сына у меня посадили. Сидит, суда ждет. Ему грузовик дали, а он на ладан дышал, грузовик-то. Сын не хотел за руль садиться: неисправный, говорит, грузовик даете… Я за такой отвечать не могу… Только на работу устроился. Один он у меня, сын… Муж на войне полег, я сыночка вырастила… Выучился он у меня на шофера… А этот сразу начальник ему такой грузовик дал — на погибель. А отказаться нельзя: нарушение трудовой дисциплины. И он с этим грузовиком в первый же день в реку загремел. Тормоза там неисправные и еще что-то… Хорошо, сам спасся. Теперь сидит. За что? Как быть-то мне? Они посадят его, как мы с ним? Разлучат, так и не увидимся… Разве сделать ничего нельзя?

Папа мрачнеет. У него желваки на лице ходуном ходят. Он никогда не кричит. Я понимаю, когда он сердится, по этим желвакам.

— Можно сделать, — твердо говорит папа. — Я помогу. Заявление напишу вам. Отпустят…

— Ты только приди. С дочкой приходи. Хорошая дочка у тебя, одно лицо с тобой.

Бабушка протягивает руку и гладит меня по голове. Рука ее немножко дрожит, мне делается жалко до слез и ее, и ее сына, и мужа, который погиб…

— Сегодня же придем, — обещает папа.

Мы заходим домой, он переодевается, и мы идем искать бабушкин дом. Папа находит его быстро. Домик совсем маленький, как сама старушка. И забор старый, весь наклонился. Скоро упадет.

Бабушка выходит на крылечко, радуясь, что папа сдержал слово.

— Вот спасибо тебе, мил человек! Пусть твоей дочке такие люди в жизни попадаются, как ты сам.

Она ведет папу в дом, а мне говорит:

— Иди, деточка, в сад, там у меня малины — видимо-невидимо. Пойди, поешь. Некому малину мою есть. Сидит сыночек. А ты пойди, поешь…

Я иду в ее садик и вижу: вдоль забора сплошь заросли колючие, а на них — настоящая огромная ягода-малина. Ее и правда так много, что красного цвета на кустах больше, чем зеленого. Ягоды заслонили собой листья. Бедная бабушка! У нее такое горе, что нет сил малину собрать! У нас бы тут же собрали и принялись варенье варить.

Я подхожу к этому великолепию, не веря себе. Никогда не видела, чтобы малины было столько! И — мне разрешено ее есть, прямо с куста! Я пробую — ах, какая душистая! И сама падает в руки, как только дотронешься до нее. Одна за одной, одна за одной… Я ем малину, но мне почему-то ужасно стыдно. Получается — я наслаждаюсь тут из-за чужого горя. Бабушка может сына лишиться, а я… Еще одна крупная ягода падает мне в ладонь, и я вижу, что внутри нее извивается большой белый червяк.

Я очень боюсь некоторых насекомых. Ночных мотыльков, ос и вот теперь — белых малинных червяков.

Я отбрасываю от себя ягоду, отчетливо понимая, что червяк попал мне в ладонь не случайно. Это понадобилось, чтобы я прекратила обжорство и вела себя достойно.

Острое чувство стыда пронзает меня. Я иду в дом, сгорая от стыда.

— Что? Так быстро налакомилась? — участливо спрашивает бабушка.

— Да, спасибо, — шепчу я.

Папа что-то скучное объясняет бабушке. Потом мы уходим.

— Ты ей правда поможешь? — спрашиваю я папу.

— Помогу, — отвечает он. — Там нетрудно помочь. Махинаторы…

— Они ему специально подстроили? — догадываюсь я.

— Очень похоже на то, — отвечает папа.

Некоторое время идем молча. Потом папа говорит:

— Видела мать? Запомни! Ей памятник надо поставить. Мужа на войне потеряла, сына одна вырастила. И им все мало. Они последнее отнять хотят.

Мне делается еще стыднее. Я тоже имею отношения к «тем», которые извлекают пользу из чужого горя. Накинулась на малину…

Я стараюсь поскорее забыть про червяка в ягоде…

Иногда это получается, а иногда позор мой снова всплывает в памяти. Однажды я спрашиваю папу:

— Как там сын той бабушки? Отпустили его?

— Отпустили, — отвечает папа и улыбается.

— Ты помог?

— Немножко и я помог…

Но надо же! Беда миновала, а стыд мой все-таки остался.

До сих пор о нем помню.