XI. «БРЮНН, 8 ФЕВРАЛЯ». «БРЮНН, 8 МАРТА»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

XI. «БРЮНН, 8 ФЕВРАЛЯ». «БРЮНН, 8 МАРТА»

Чем больше габсбургскую монархию трясло от волнений и восстаний то в польских владениях, то в итальянских вассальных королевствах, тем старательней монархия стремилась выглядеть процветающей, и потому всякая демонстрация развития наук и распространения просвещения считалась благим делом.

В один прекрасный день опальный эмеритальный профессор Лембергского университета Александр Завадский произнес перед коллегами, перед учениками-реалистами, их родителями и департаментскими чинами длившуюся более часа лекцию «О требованиях, предъявляемых к естественнонаучным исследованиям в настоящее время». Немного спустя в соответствующей канцелярии было сочтено целесообразным дозволить отпечатать означенную лекцию типографским способом и выпустить ее в свет, дабы благонамеренные мысли ее распространялись сколь можно шире. Именно поэтому автор имеет возможность привести некоторые выдержки из лекции, а читатель — возможность убедиться, что краснобайство вокруг науки в XIX веке уже практиковалось изрядно. Ботаник Завадский умел препарировать, описывать и классифицировать растения, но не об этом он говорил. Его идеи более общего плана выглядели так:

«…Мир столь великий, заполненный мириадами живых существ, — Небо, Земля, Море, населенные бесчисленными созданиями, пробудили, благоприятствуемые судоходством, умножить знаемое число форм животного и растительного мира, а пытливый Дух, приводя в порядок, сортируя и объединяя, нашел здесь в большей, чем где-либо, степени пищу для себя. Там же, где разум настаивал на застывших догмах, и там, где природные тела проявлялись не только внешне расщепленными, но и разделенными внутренне, — там под препарирующими Руками Дух Природы бежал, а сердце исследователя иссушалось. Лишь того назовем мы Мастером, кто стремится Разгадать Законы Природы, обладая ясностью ума и теплотой чувства…

…В известной степени природа во всех своих частях живая; чувственное и вещественное взаимосвязаны в Природе, которую следует прочувствовать, а не сконструировать в уме. Рационалист рассматривает явление для себя и познает его абсолютную сущность; зависимость же одухотворения свыше находит лишь кроткий жрец Природы, и лишь ему наука обязана тем расширением Знания, которое она черпает из так называемой натурфилософии…»

Общие фразы подобны омуту, который затягивает все глубже и глубже и слушающих и произносящих эти общие фразы. Речь Завадского была в известной степени «тронной», ибо он оказался самым маститым из ученых людей Оберреальшуле и всего Брюнна. Многочисленные печатные труды и высокие степени автоматически делали его местным научным вождем.

Однако к тому времени, как благовоспитанное внимание слушателей стало сдавать, профессор все-таки, хоть и с трудом, добрался и до основного вопроса лекции, на котором он, правда, не стал задерживаться слишком.

«…Но что же мы должны сказать о насущных принципах, которые в настоящее время лишь одни могут обеспечить науке ее ценность? Ведь сельское хозяйство, горное дело, промышленность и торговля, ведь медицина и другие науки будут как бранящиеся бабы стоять вокруг естествознания, злобно шипя: «Дай нам только то, что нам нужно!…»

Здесь Завадский принялся бегло перечислять проблемы минералогии, ботаники и зоологии, еще не тронутые, не освоенные, он говорил о тайнах, которые раскрывают микроскоп и эксперимент, но беда заключалась в том, что сам он всю жизнь занимался описательной ботаникой. Ни «Chrisanthemum Zawad-zkii», найденная Гербихом, ни «Herbichia abrotanifolia», открытая Завадским, не ложились в прикладные задачи, и потому, резким движением оправив бакенбарды, лектор был вынужден сделать новый пассаж, оправдывающий и его жизнь в науке:

«…Конечной целью человечества является: «осветить природу искрой духа, который дает нам жизнь», укрепить дух и объяснить с помощью тысяч голосов, которыми природа обращается к нам с помощью тысяч молниеподобных вспышек явлений, ею излучаемых, как Божественное озарение… Короче: «Учитесь зорко смотреть, точно мыслить, тепло и искренне чувствовать!»

Однако же нельзя было не упомянуть в такой лекции и перед такой аудиторией о достижениях науки последних лет. Профессор, конечно, отдал им должное и сделал это с достаточной быстротой, дабы большая часть слушателей не успела заметить, что речь идет о делах, не слишком хорошо им знакомых.

«…Кто может изложить, как происходит процесс развития ростка, чем определяется форма семени, кто может определить закономерность в расположении чешуек на елочной шишке, кто может познать законы превращения растений, если он не проникся учениями, внесенными в последнее время в физиологию растений Робертом Броуном, Шлейденом, Унгером и многими прочими!… Мы не сможем увидеть в яблоке цветочную завязь, в землянике — цветоложе, отделяющееся от ножки цветка, и того, как финик рождается из опавшего цветка, если мы не усвоим учения о листе и его превращениях, познанию которых мы обязаны пристальному наблюдению и ясной способности к восприятию. Наш долг познать Природу. Это и долг ученого увеличить знания человечества, это и долг учащегося воспринять дух учения и благодаря этому обогатить себя…»

Речь была завершена лирическим, тщательно отполированным эпилогом:

«…Бди! Когда погожим утром ты вступаешь в долину, где играл, будучи ребенком, где старая буковая роща бросает привычные тени, где зеленая трава манит к покою, и ты как будто снова с любимыми воспоминаниями твоего детства, когда все, на чем останавливается твой сияющий взор, дышит юношеской свежестью, жизнь бьет тысячью ключей и ничто не умирает, не погибает: что же это такое, что так тронуло тебя, что заставило твое сердце биться чаще и взволнованнее?…»

Естественно, тотчас последовали аплодисменты и выражения восторга, кои высказывались оратору коллегами и родителями. Равно последовали и скептические замечания насчет часовой болтовни, в которой Завадский ухитрился самым ласковым образом примирять чистую науку, практику и религию и не задеть ни консерваторов, ни радикалов, ни клерикалов, ни материалистов. Эти замечания коллеги помоложе, дабы не испортить старому изгнаннику триумфа, конечно, высказали не ему, а друг другу.

Что касается учеников, то они ухитрялись и во время речи перекидываться шариками из жеваной бумаги.

Однако на это событие стоит посмотреть и с другой стороны. Завадский не мог читать в актовом зале школы лекцию более конкретную — о реальных требованиях к научным исследованиям — в них он, как человек конкретной науки, все-таки не столь уж плохо разбирался. Учащихся, родителей и представителей соответствующих канцелярий вряд ли заинтересовала бы такая материя: первые еще недозрели, а для большей части остальных все это было чуждым. Что же касается коллег, то специальные вопросы можно было обсудить с ними накоротке.

И конечно же, их обсуждали. А в городе было достаточное число людей — педагоги, врачи, аптекари, инженеры, фабриканты, владельцы пригородных пасек, виноградников, садов, — которые интересовались всерьез наукой — кто из любви к познанию, а кто пусть даже из практической корысти, дабы с помощью науки извлечь прямую прибыль. И естественно, что Высшая реальная школа и Технологический институт стали в городе своего рода магнитом, таких людей притягивающим. Им нужна была профессиональная научная среда, нужна была аудитория, в которой можно было бы выговориться и наслушаться, проверить себя или быть хотя бы опровергнутым.

Нужна была трибуна, чтобы с нее можно было возвещать о себе миру, ибо нет исследователя — даже среди заведомо бездарных, — который считал бы итоги трудов своих недостаточными для всеобщего внимания.

Поэтому можно усмотреть связь между публичной лекцией о задачах благонамеренной науки, прочитанной для широкой аудитории, и состоявшимся, хотя и спустя изрядное время, преобразованием одной из секций давно уже существовавшего Моравского земледельческого общества в самостоятельный Ферейн естествоиспытателей в Брюнне, которому власти даже дозволили издавать ежегодно сборник трудов.

Именно профессор Александр Завадский считался основателем ферейна. Сразу при основании он был избран его вице-президентом. А президентом избрали графа фон Митровского. Он, правда, и на заседаниях-то бывал только по особым случаям. Но если бы в президенты избрали не чиновную титулованную особу, а какого-нибудь ученого, это ведь не придало бы научному обществу солидности.

Примечательно, что ферейн был создан именно в 1862 году — в том году в Лондоне открылась Всемирная промышленная выставка, и габсбургское правительство крайне заботилось о том, чтобы Австрийская империя выглядела на ней процветающей и просвещенной.

К всемирной выставке готовились многие месяцы. Все отобранное для экспозиции свезли сначала в Вену на выставку имперскую. Брюннское просвещение было представлено в Вене, а затем и в Лондоне наглядными пособиями — проекционными моделями по начертательной геометрии и кристаллографическими таблицами, изготовленными учителями и учениками Оберреальшуле. В 30-х годах Освальд Рихтер упорно пытался найти доказательства участия Менделя именно в изготовлении экспонатов, но, увы, не нашел их. Независимо от этого Мендель, как уже упоминалось, совершил туристскую поездку в Париж и в Лондон и не преминул сфотографироваться в Париже у подъезда отеля в большой группе брюннских экскур сайтов.

Надо заметить, что на этой фотографии облик патера Грегора совершенно не соответствует его сану — он в цивильном костюме, и не в том полуцивильном черном мундире Службы Спасения, который обычно носил, а в светлом летнем сюртуке и при галстуке-«бабочке». И на щеках у него маленькие бакенбарды. И все это прямое нарушение орденского устава и тяжкий грех. Только иезуитам, да и то лишь по специальным разрешениям старших в ордене устав в особых случаях дозволял носить мирское платье. А он был августинцем, а не иезуитом. В его ордене этого совсем не разрешалось.

Но в 1862 году экспериментальная часть главной его работы была в основном закончена, и он сформулировал уже для себя основную часть своей концепции. Он уже понимал, к чему пришел. Уже ощутил собственную ценность и истинное свое место в жизни. И потому хоть какое-то время, хоть две этих недели путешествия ему надо было дать себе ощущение свободы во всем. Даже в одежде.

Интересно, молился ли он там, в парижском «Гранд-отеле», соблюдая каноны изустных и мысленных молебствий, которые усвоил в год новициата?

Позднее нам придется еще раз вернуться к этому путешествию.

…Итак, наука и просвещение «долженствуют» демонстрировать процветание империи. И поэтому одна из брюннских газет, «Нейхкайтен» («Новости»), принимается регулярно публиковать отчеты о заседаниях Ферейна естествоиспытателей. Верстка тогдашних австрийских газет незатейлива. На страницах не видно широковещательных шапок. Заголовки набирались почти таким же шрифтом, как и текст статей и корреспонденций — чуть крупнее, чуть пожирнее. В этом тоже есть свой смысл: если вас интересует в прессе только что-то определенное, вам все равно приходится просмотреть столбец за столбцом всю газету, и хотите этого или нет, но узнаете все, что газета вам приготовила: и о дебатах в ландтаге, и о делах ужасного Гарибальди — этого вожака итальянцев, осмелившегося восстать против имперской власти, и о том, какие коммерсанты приехали в Брюнн и где остановились, и о том, кого принял кайзер, — обо всем!

В Брюнне выходили три немецкие газеты: совсем официальная «Брюннер цайтунг», несколько менее официальный «Ежедневный Моравско-Силезский курьер» и вот эти самые «Новости» — «Нейхкайтен». Комплекты двух первых были проработаны еще Ильтисом, и каждая строка, имевшая отношение к Менделю, была взята на специальный учет. Однако в тех газетах никаких упоминаний о его труде не было… А вот за комплект «Нейхкайтен» 1865 года биографы Менделя догадались взяться совсем недавно, и неожиданно в ее номерах были обнаружены драгоценные сообщения, которые позволили нам увидеть сейчас, век спустя, как были восприняты два последовавших одно за другим весьма важных события в тогдашней научной жизни моравской столицы.

Кто были авторы корреспонденции в «Нейхкайтен», к сожалению, неизвестно, ибо газетные заметки и статьи тогда подписывать принято не было.

Итак, «Нейхкайтен» от 15 января 1865 года.

«Деятельность Ферейна естествоиспытателей.

Брюнн, 12 января. На вчерашнем заседании Ферейна, проходившем под председательством графа фон Митровского, после обычного сообщения секретаря д-ра Калмуса о весьма многочисленных печатных трудах и натуральных препаратах, полученных обществом в дар, профессор Маковский начал читать изложенный в ясной и последовательной манере доклад о теории Чарлза Дарвина касательно развития органической жизни.

Основой его лекции, которая была выслушана с напряженным интересом, послужила работа, опубликованная упомянутым англичанином в ноябре 1859 года и быстро переведенная на языки всех культурных наций, каковая направлена противу доныне всеми признаваемого принципа «Omne vivum ex ovo» («все живое — из яйца»).

Дарвинова теория опирается прежде всего на следующие утверждения: на низшем уровне Животного и Растительного Царств мы находим организмы, которые обнаруживают свою животную или растительную природу лишь при пристальном рассмотрении стадий их развития. Размножаются оные делением.

Особи же, таким путем сформировавшиеся, постепенно — по мере возрастания числа делений — меняют свою конституцию и переходят к другому способу воспроизведения. Это так называемое спорообразование, при оном особь дробится на множество маленьких гранул, или же спор, кои развиваются в новые организмы. После множества поколений спорообразующие особи постепенно трансформируются в организмы, производящие спермин и яйца и, в конце концов, путем постоянного изменения в их признаках и их потомстве кладут начало бесконечным рядам растительных и животных видов, населяющих Землю…»

Не правда ли, как эрудиция, так и стиль неведомого популяризатора науки великолепны? Если бы Дарвину досталось увидеть свое учение в таком варианте, он не прожил бы еще двух десятков лет.

Маковский, конечно, нести такую чушь не мог. Просто репортер, записав в своем блокноте имена особ, о присутствии которых надо было обязательно так или иначе упомянуть, дабы не нажить неприятностей, в течение всего доклада хлопал ушами, а потом в поте лица пытался связать усвоенные им обрывки мыслей так, чтобы была и видимость логики и сенсационность звучания.

«…В заключение своей лекции (коя была принята со всеобщим удовлетворением) профессор Маковский подчеркнул тот факт, что Дарвинова теория, которая, как и всякая другая имеющая обоснования, открывает новое широкое поле для исследований и служит предостережением противу равнодушия, каковое в любой науке ведет к невежеству.

Весьма кстати в этой связи было приведено Гётево изречение: «Задачей научного исследования в будущем должно стать исследование, не для чего быку рога, а как они у него появились».

Однако эти литературные ухищрения не спасли автора заметки. Из-за нее последовал скандал, и дальнейшие сообщения о деятельности ученых светил Брюнна были написаны в «Нейхкайтен» уже другою рукой.

Заседания ферейна собираются регулярно, раз в месяц. Следующее посвящено знакомству с трудом Грегора Менделя.

И его доклад, звучащий много суше и специфичней, чем пересказ Маковским основных положений «Происхождения видов», изложен в газете без прежних ляпсусов. Можно предположить даже, что на этот раз автором корреспонденции был человек, более компетентный в биологии, чем тогдашний рядовой редакционный репортер. Быть может, кто-то из членов ферейна…

«Нейхкайтен» проявляет завидную оперативность. Заседание происходит вечером, а на следующий день — в номере от

9 февраля 1865 года уже напечатано:

«Б р ю н н, 8 февраля.