«Элис Адамс»
«Элис Адамс»
Джордж Стивенс снял много замечательных картин, в том числе «Место под солнцем» и «Гигант».
Мы впервые встретились с ним, когда помощник режиссера Эдди Килли, работавший со мной на многих картинах, предложил его кандидатуру в постановщики «Элис Адамс». Джордж тогда снимал — не могу припомнить какую именно — малозатратную картину. Эдди Килли помогал ему и пришел к выводу, что он очень талантлив. Стивенс снял несколько комедий по сценариям Уилера и Вулси, и мне казалось, что «Элис Адамс» может получиться, если ее поставит режиссер, обладающий хорошим чувством юмора. В противном случае может выйти что-нибудь тяжеловесное.
Вместе с Чарльзом Бойером я снималась тогда в «Разбитых сердцах». И попросила Эдди познакомить меня со Стивенсом. Однажды вечером, после съемок, сидя на переднем сиденье своей машины и безуспешно кокетничая с Чарльзом Бойером, я подняла глаза и вдруг увидела сквозь ветровое стекло глядящее на меня лицо.
— Да?
— Меня зовут Джордж Стивенс.
— Да… Хорошо… Идите в офис Пандро Бермана, я подойду туда через десять минут.
Каково?
И вот, слегка растерянная, повернувшись в Бойеру, я извинилась и распрощалась с ним.
Поднялась в офис Бермана. Джордж был уже там.
Начали разговаривать. Мне показалось, что его привлекла «книга». Я уже поняла для себя, что известные режиссеры, проявляющие интерес к тому или иному проекту, в большинстве своем прельщаются скорей возможностью работать со мной, чем конкретным сценарием.
Как бы там ни было, Джордж Стивенс дал согласие снимать картину.
«Элис Адамс» — это история о стремительном социальном взлете девушки, которая ни по своему происхождению, ни по своему финансовому положению не могла и пробиться наверх. И она начала гонку, которую не могла выиграть.
Потом как-то в воскресенье Стивенс пришел ко мне вместе с Берманом, чтобы обсудить сценарий, но не сказал при этом ни слова.
— Ну что, Пандро, — сказала я после того, как он ушел, — кажется, мы совершили большую ошибку. Похоже, ему было непонятно, о чем мы с тобой говорили.
Позже Джордж рассказал мне, что к тому времени он еще не прочел книги и что всегда мечтал поработать со мной. Тогда он был так занят работой по завершению картины, которую снимал, что к моменту нашей первой встречи не имел возможности прочесть сценарий. Неудивительно, что он показался мне чуточку отстраненным.
Интересный был человек Стивенс — действительно блестящий режиссер. Особенно комедийный. Работая с комиками и наблюдая за ними, он овладел всей гаммой замечательных приемов. Заставить людей смеяться — как же это здорово!
Мы несколько раз встречались, чтобы подработать сценарий. Стивенс вел себя странно: мало говорил, отвечал односложно. Обсуждение вели в основном Пандро и я. Признаюсь, у меня было такое ощущение, что мы пригласили весьма своеобразного режиссера.
Наконец он начал распределять роли. Фрэнки Альбертсон получил роль брата. (Я считала тогда, что в сравнении со мной он несколько ординарен. Объявить это во всеуслышание я, к счастью, не осмелилась, ведь сыграл он просто замечательно.) Фред Стоун получил роль отца. Энн Шумейкер — матери. Хэтти Макдэниэл — служанки.
Мы приступили к съемкам. Я успела к тому времени приобрести необходимые мне костюмы, истратив на них совсем немного денег. Единственная вещь, которая обошлась достаточно дорого, — это вечернее платье от Хэтти Карнеги. Я добавила ему еще больший шик, нашив на него красивые черные бантики; вплела я их и в волосы.
Работа началась. Все шло вполне сносно до сцены в моей спальне после танцевального бала, на котором я чувствовала себя униженной, поскольку меня никто не приглашал. В соответствии с романом (который был как бы моей Библией) я возвратилась домой, поднялась наверх, подошла к родительской спальне и сказала: «Я вернулась». Потом направилась в свою спальню, закрыла за собой дверь, бросилась на постель и разразилась плачем.
Стивенс подошел ко мне и сказал:
— Мне кажется, было бы куда интересней, если бы ты прошла к окну и, сильно подавшись вперед, выглянула бы наружу. Идет дождь, ты глядишь на него, твои глаза начинают медленно наливаться слезами, они катятся по щекам, катятся все сильней, ну и так далее.
Эта мысль показалась мне великолепной. Но холодная дождевая вода, попадавшая внутрь через открытое окно, заливала мне руки, холод сковывал мои пальцы и осушал слезы.
Что делать?
Мне никак не удавалось сыграть сцену. Сказать же Джорджу о том, что мешало, я не решалась, потому что прекрасно понимала, что сделать так, чтобы вода не попадала внутрь, практически невозможно.
Наконец после четырех или пяти попыток я поднялась к Джорджу и довольно резко сказала:
— Понимаешь, я настроилась делать эту сцену, как это было запланировано в…
Джордж, вдруг разозлившись, воскликнул:
— Так ты будешь!..
Его внезапная ярость раскрепостила меня, и я решительно сказала:
— Снимайте.
И великолепно справилась со сценой — с окоченевшими пальцами и так далее. Сама удивилась.
— Нормально, правда?
Джордж сказал:
— Да… отлично. — Но все еще был зол. Я объяснила ему свою трудность спустя несколько недель. Он сказал мне, что был очень близок к тому, чтобы уйти с картины.
Мы с Джорджем остались хорошими друзьями. Впоследствии я снималась еще только в двух картинах Стивенса: в «Дорогой улице» — так себе, и в «Женщине года» — первой своей картине, где я играла вместе со Спенсером Трейси, — очень удачной.
Я многому научилась у Стивенса. Нередко мы вместе отрабатывали определенные «штампы».
Однажды на картине «Отсутствие любви» в интимной сцене Спенсеру надо было лечь ко мне в постель.
— Ну нет! — воскликнул Джордж. — Если мужчина ложится в постель, а в ней женщина — это серьезно, опасно. Вам надо встать с постели, ну, скажем, чтобы набрать в бутылку горячей воды. Вы идете в ванную комнату, а Спенс тем временем раздевается и ложится в пустую постель. Публика смеется. Кэтрин возвращается и ложится…
— Вот так вот.
Стивенс был специалистом в такого рода вещах. Несмотря на то, что снятые Стивенсом «Гигант» и «Место под солнцем» имели большой успех, мне всегда было жаль, что он тратил свой талант на них. Но заставить людей смеяться…
Приезжая в Нью-Йорк, он часто приходил ко мне в гости. Хорошо помню один такой вечер. Мы сидели перед камином, Джордж не в меру много пил. Время от времени я подбрасывала дрова в огонь. Вдруг услышала треск в дымоходе.
Я вскочила и очень деловито воскликнула:
— Джордж, дымоход горит! Я позвоню в пожарную часть. Спустись в кухню, наполни водой кастрюлю, вернись и, если из дымохода прорвется огонь, — заливай! А я побегу на крышу посмотреть, чтобы она не загорелась от искр из трубы.
Я помчалась вверх по лестнице. После того, как все страсти-мордасти улеглись, Джордж рассказал мне следующее.
Он спустился в кухню, нашел кастрюлю, налил воды и тут услышал, что стучат в парадную дверь. Он открыл ее, все еще держа в руках кастрюлю. В прихожую вбежали шесть громадного роста — все выше 180 сантиметров — мужчин (в Джордже было примерно 166 сантиметров).
— Где горит? — спросили они.
— В камине, — ответил Джордж.
Так оно и было в действительности, но ответ его звучал несколько глуповато. Они оттеснили Джорджа в сторону и помчались дальше. Джордж последовал за ними с кастрюлей в руках.
— Где Кэтрин? — спросили пожарники.
— На крыше.
Все понеслись наверх. Надо сказать, что когда они вылезли на крышу, то показались мне невероятно большими.
Я предупредила:
— Осторожней, можно провалиться.
В ответ на мое предупреждение один из них подпрыгнул несколько раз на кровле.
— Вот видите, ничего страшного!
Когда они ушли (огонь, конечно, загасили) и я вернулась в гостиную, Джордж все еще держал в руках кастрюлю. Я рассказала ему о пожарнике, проверявшем прочность крыши.
Он улыбнулся:
— Если бы он провалился, то приземлился бы прямо в кастрюлю.
Он был шутник, Джордж.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.