Ожидавшаяся внезапность, или Чем обернулась забота вождя об авиации

Ожидавшаяся внезапность, или Чем обернулась забота вождя об авиации

В кои-то веки собрались наконец сделать воскресную семейную прогулку – в Загорск, в Троице-Сергиеву лавру, благо от Подлипок, где были дачи работников Наркомата авиапромышленности, до Загорска час езды. Уже сложили корзинки, сбегали за забытым фотоаппаратом, как вдруг от ворот к даче примчался испуганный шофер Миша Сущинский:

– Александр Сергеевич, война!

– Как война?!

– Война! В 12 часов Молотов будет по радио выступать.

Яковлев слушал речь чуть заикавшегося Молотова, чувствовал, как нелегко она дается Вячеславу Михайловичу. Ведь совсем недавно, несколько недель назад, он вместе с наркомом иностранных дел Молотовым был в Берлине. Яковлеву запомнился тост, который сказал Вячеслав Михайлович на приеме у Гитлера, в котором наш нарком выразил надежду на долгий и добрый мир, на плодотворное сотрудничество. После этого тоста Гитлер подошел к Молотову, чокнулся с ним бокалом и приобнял его.

А на Киев, Одессу, Минск, Ленинград уже сыплются фашистские бомбы. Как там наши самолеты? Выдержат схватку с немецкими асами?

Члены коллегии сидели в кабинете у Шахурина, но сам нарком еще не появлялся. Он был в Кремле, позвонил оттуда и велел ждать его. Яковлев был уверен, что Алексей Иванович вместе с другими наркомами сейчас у Сталина, он-то и привезет сейчас ясную картину происходящего.

Шахурин приехал бледный, осунувшийся, передал распоряжения Молотова на текущий день и велел связаться с заводами, обеспечить четкость работы в суровое военное время.

– А что сказал Сталин? – не выдержал Яковлев.

– Сталина не было. Точнее, нас к нему не пригласили…

Такой звенящей тишины Яковлев никогда в жизни не ощущал. Стараясь не глядеть друг на друга, члены коллегии расходились из кабинета наркома…

Черные тарелки громкоговорителей говорили об упорных боях, о больших потерях с обеих сторон, а дома зеленоглазый «Телефункен», привезенный Яковлевым из Германии, словно нарочно, вещал о каких-то немыслимых потерях с советской стороны, о триумфальном шествии вермахта по Белоруссии, Прибалтике, Украине.

В наркомате срочно разработали программу действий предприятий в условиях военного времени. Был разработан план срочного перебазирования авиационных заводов из мест, оказавшихся в зоне боевых действий – из Ленинграда, Минска, Каунаса и других городов.

В конце июня наркома срочно вызвали в Кремль – он успел только шепнуть своим замам, находившимся у него в кабинете: «Сталин» и сбежал по ступеням вниз.

Дементьев, Яковлев, находившиеся тогда у шефа в кабинете, переглянулись: слава богу, Сталин объявился, есть надежда, что все станет на свои места.

Приехавший через час Шахурин приказал готовить расширенную коллегию с привлечением директоров заводов, институтов и других крупных организаций.

На собравшемся 1 июля 1941 года заседании коллегии НКАП доклад делал сам нарком. Отметив исключительно сложную обстановку на фронтах, где наши войска, отбивая наступление превосходящих сил противника, истекают кровью, он сказал, что товарищ Сталин очень недоволен тем, что руководители некоторых тыловых предприятий не осознали серьезности момента, что они ведут роскошный образ жизни, надеясь на прежние заслуги, фактически не помогают сражающейся армии.

Яковлев с некоторым удивлением слушал эти слова, не представляя даже, к кому подобные слова можно было бы отнести – все руководители, с которыми он общался в последние недели, только тем и жили, что наращивали производство, выполняли и перевыполняли поставленные планы. А нарком продолжал доклад – он уже ставил задачи, определял сроки их выполнения и наконец произнес слова о возможной эвакуации предприятий не только из приграничных районов страны, но и из тех, что доступны вражеской бомбардировочной авиации.

На перерыв, объявленный после доклада, все расходились подавленные, молчаливые. Александр Сергеевич поспешил в свой кабинет, ему захотелось тотчас же позвонить к себе на завод, отдать какие-то распоряжения в свете только что услышанного, но тут затрещал звонок телефона внутренней связи, и секретарь наркома сказала, что надо срочно явиться к шефу в кабинет.

Вокруг бледного Шахурина стояли его ближайшие помощники, и ничего не понимающий Яковлев вопросительно глянул на стоявшего рядом Дементьева.

– Каганович застрелился, – тихо шепнул в ответ на этот немой вопрос Петр Васильевич.

– Какой? – запоздало кляня себя за бестактность, спросил Яковлев.

– Наш. В перерыве коллегии спустился в туалет – и все…

– Первая жертва начавшейся войны, – как-то отрешенно произнес Яковлев.

– И, наверное, не последняя, – произнеся это, Дементьев прижал палец к губам: молчи, дескать…

– Товарищи, просьба соблюдать режим секретности. Отправляйтесь на рабочие места и работайте в свете тех требований товарища Сталина, что я изложил вам, – Шахурин жестом попросил оставить его одного и потянулся к телефону с гербом СССР на диске.

Режим секретности в стране в те годы был возведен в какой-то культ, знание секретов было просто-напросто опасным делом, и задавать вопросы не решался никто. Никто в НКАПе даже и не подумал задать вопрос, а почему это бывший нарком, а потом директор одного из крупнейших в стране авиационных заводов (124-го в Казани) вдруг кончает жизнь самоубийством? Этот вопрос стали задавать историки, исследователи авиационного прошлого нашей страны лет через сорок-пятьдесят, но внятного ответа так и не получили.

Задавая вопросы, историки через эти самые сорок – пятьдесят лет приоткрыли такие пласты засекреченных документов, которые заставляют нас по-иному взглянуть на ход подготовки страны к войне, на роль товарища Сталина в этой подготовке. Причем эта роль наиболее выпукло проявилась во взаимоотношениях с представителями ВВС и авиационной промышленности, что позволило историкам объединить эти факты в так называемое «дело авиаторов».

Смерть Кагановича, несомненно, вписывалась в это дело, но он был далеко не первой жертвой в печальном списке жертв этого «дела».

Одной из первых жертв стал начальник НИИ ВВС Александр Иванович Филин, сменивший на этом посту расстрелянного в 1938 году комбрига Н.Н. Бажанова. Инженер-пилот Филин пользовался всеобщим уважением и даже, говорят, был в фаворе у Сталина. Это подтверждает не кто-нибудь, а нарком Шахурин в много раз цитировавшейся здесь книге:

«Однажды Сталин после обсуждения с Филиным какого-то авиационного вопроса пригласил его обедать. Как сейчас помню красивое бледное лицо Александра Ивановича, стройную фигуру, взгляд внимательных голубых глаз и улыбку. За обедом Сталин расспрашивал Филина о летной работе, о самолетах. Интересовался здоровьем… Затем, спросив, какие фрукты любит Филин, распорядился отнести в его машину фруктов и несколько бутылок вина. Смотрел на него все время приветливо и дружелюбно.

А через несколько недель стоило одному конструктору доложить: «Товарищ Сталин, Филин тормозит испытание моего истребителя, предъявляет всякие претензии», и в судьбе Филина произошел крутой поворот.

– Как так? – спросил Сталин.

– Да вот указывает на недоработки, а я утверждаю, что самолет хороший.

Присутствовавший Берия что-то пробормотал про себя. Можно было понять только одно слово: «Сволочь». А через несколько дней стало известно, что Филина арестовали».

Дотошные исследователи выяснили, что Филин был арестован в конце мая 1941 года. Вот что пишет по этому поводу М.С. Солонин:

«Постановление СНК о НИИ ВВС вышло 27 мая, приказ НКО о предании начальника НИИ ВВС суду военного трибунала вышел 31 мая, но в докладной записке Берии, составленной в январе 1942 года, указано 23 мая. Судя по записям в «Журнале лиц, принятых И.В. Сталиным, 21 мая в его кабинете побывал Артем Микоян, 22 мая – А.С. Яковлев. Впрочем, и без рассекреченного только в 1990 году «Журнала записи» понятно, что «конструкторов истребителей», способных пожаловаться на генерала, которому Сталин лично посылает вино и фрукты с царского стола, было ровно двое».

А потом дело авиаторов стало стремительно пополняться фигурантами. Через несколько дней после Филина арестовали генерал-майора Э.Г. Шахта, участника боев в Испании, ставшего там Героем Советского Союза. Еще через неделю взяли еще одного «испанца», тоже Героя Советского Союза Н.Н. Пумпура, на следующий день пришли за комдивом Н.Н. Васильченко, помощником генерал-инспектора ВВС.

4 июня 1941 года арестовали генерал-майора П.П. Юсупова, заместителя начальника штаба ВВС КА. В тот же день арестованы два сотрудника Научно-испытательного полигона ВВС С.Г. Онисько и В.Я. Цилов.

«Урожайным» для Органов был день 7 июня – ими арестованы начальник управления ПВО страны генерал-полковник Г.М. Штерн, Герой Советского Союза, получивший это звание в Испании; А.А. Левин, заместитель командующего ВВС Ленинградского округа; и наконец, Б.Л. Ванников, нарком вооружения – ему удастся вырваться из объятий любимого вождя и он впоследствии станет руководителем Атомного проекта.

На следующий день арестовали главкома ВВС Я.В. Смушкевича, одного из пяти дважды Героев Советского Союза. Потом пришел черед А.Д. Локтионова, зам. наркома обороны, командующего Прибалтийским ВО, К.М. Гусева (Дальневосточный ВО), П.А. Алексеева, начальника управления авиационного снабжения РККА.

Грянула война, но вал арестов не прекращался. 24 июня 1941 года арестован тот самый П.В. Рычагов, Герой Советского Союза, главком ВВС, который якобы сказал Сталину нелестные слова о самолетах, поступающих на вооружение.

27 июня 1941 года Органы широким неводом прошлись по командному составу ВВС: начальник штаба ВВС генерал-майор П.С. Володин, Герой Советского Союза генерал-лейтенант И.Н. Проскурин, генерал-лейтенант Е.С. Птухин.

Немецкие колонны танков рвутся к Минску, а в Москве продолжается битва Органов (вождя) с руководством столь любимой им авиации. 28 июня 1941 года арестован генерал-лейтенант Ф.К. Арженухин, начальник Академии командного и штурманского состава ВВС. 8 июля 1941 года взят под стражу генерал-лейтенант А.И. Таюрский, 12 июля 1941 года арестован генерал-майор Н.А. Ласкин, начальник штаба ВВС Юго-Западного фронта.

Практически все из арестованных в мае – июне 1941 года были расстреляны. Даже тогда, когда было все уже ясно, никто и не подумал проявить милосердие к невинно осужденным. Их добивали уже в Куйбышеве, приводя приговоры в исполнение…

Это далеко не полный перечень потерь руководства ВВС по «делу авиаторов». Да никакому Гитлеру и не снился такой поворот событий – никто лучшего подарка ему сделать не мог бы. А ведь надо учитывать то, что арест руководителя в то время неизбежно порождал «эффект домино», когда вслед за генералом, возглавлявшим участок работы, шли аресты полковников, майоров, капитанов, «завербованных» врагом народа. Так что объем того вреда, который нанесла ВВС горячая любовь товарища Сталина к авиации, не поддается подсчету.

А ведь к этому надо добавить широкомасштабную кампанию по поиску врагов в авиационной промышленности – вспомним аресты Туполева, Мясищева, Петлякова, Бартини, Королева, Глушко: там ведь счет тоже шел на многие тысячи – сколько людей работало в разного рода шарашках, сколько полегло на лесоповале, на рудниках Колымы. Мало кому известно, что и над заместителем Н.Н. Поликарпова М.К. Янгелем нависла угроза ареста – не то происхождение. Поликарпов, нарушая запрет, послал своего зама в Сибирь, чтобы он на своей родине собрал справки о том, что его родители были крестьянами. Михаил Кузьмич привез все необходимые документы из Зыряновского сельсовета, и, кто знает, может, эти бумажки помогли, а, может, в Органах получился какой-то сбой (ну, скажем, план выполнили), но Янгеля оставили в покое. Этот сбой позволил сохранить для страны одного из самых ярких руководителей космической программы СССР.

Мы должны сейчас вспомнить и сталинскую реформу обучения пилотов, когда курс обучения будущих летчиков был сокращен до недопустимого уровня, когда выпускников летных училищ сделали сержантами, практически не имеющими самостоятельного налета, и где тут самое главное звено в авиации? Ведь правильно говорили, что лучший истребитель это тот самолет, в котором сидит лучший летчик. А Сталин считал километры скорости и килограммы загрузки в проектах «молодых безвестных» конструкторов, а потом в эти машины садились сержанты с десятью часами налета и шли против асов, покоривших небо Европы…

Так что, вспоминая первые сокрушительные потери советской авиации в первые периоды войны, не надо налегать на мощность моторов, малую высотность, слабое вооружение самолетов. Были причины более серьезные, чем отсутствие наддува или высотного корректора на моторе…