Вильгельм Стейниц

Вильгельм Стейниц

Шахматы — не для людей слабых духом. Шахматы требуют всего человека, полностью, и такого, кто умеет не держаться рабски за пройденное, а самостоятельно пытается исследовать их глубины. Это правда, что я тяжелый, критически настроенный человек, но как же не быть критически настроенным, когда столь часто слышишь поверхностные суждения о положениях, всю глубину и смысл которых видишь лишь после тщательного анализа. Как можно не гневаться, когда видишь, что рабски держатся за устарелые методы лишь для того, чтобы не выходить из своего мирного спокойствия. Да, шахматы трудны, они требуют работы, и меня может удовлетворить лишь серьезное размышление и ревностное исследование. Только безжалостная критика ведет к цели. Но критически мыслящий человек считается многими врагом, а не тем, кто прокладывает путь к истине. Но меня никто не свернет с этого пути».

Так говорил шестидесятилетний Стейниц в беседе с Бахманом. И не приходится сомневаться, что аккуратный Бахман с особой точностью записал именно эти слова. Они прекрасно характеризуют Стейница, но только ли Стейница? Разве не родственны они большому человеку в любой отрасли искусства мышления? Но то, что это — стейницевские слова, то, что они — жизненный лозунг профессионала-шахматиста, — наилучшее доказательство того, что и в шахматы, эту «развлекательную» как будто игру, отличающуюся от других игр лишь своей сложностью, можно вложить и несгибаемую волю, и благородную эмоцию, и честность мышления, и ненависть к оппортунизму, беспринципности, трусости, умственной и волевой вялости, — словом борьбу за элементы новой человеческой культуры. И в этом смысле шахматы стоят наравне с любой другой отраслью науки и искусства. Своим отношением к шахматам Стейниц поднял их на небывалую высоту. Это то, что сделал Стейниц для шахмат.

Но не меньше сделал Стейниц в шахматах. Об этом уже говорилось в рассказе об его жизни, — как же иначе, если жизнь его неотделима от жизни шахмат? А подводя итоги, можно сказать, что, углубя в шахматах элемент искусства, он дал им в то же время научную базу. Так называемая теория дебютов — это «первая книга для чтения» каждого квалифицированного шахматиста, и на каждой странице этой книги не один раз и не два раза встречаем мы все то же имя Стейница. И это далеко не все. Ведь теория дебютов была, с точки зрения Стейница, лишь составной частью общей концепции шахматной игры, которой придал он, как мы видели, философское звучание. Пусть вся стейницевская теория создана в процессе практической игры, т. е. не так, как с точки зрения застойной буржуазной мысли создаются «научные теории». Если провести здесь аналогию между борьбой шахматных фигурок и борьбой социальных сил, то ведь гениальнейшая теория революционного социализма создана в неотъемлемом взаимодействии с жизненной практикой, в силу чего жрецы буржуазной науки и объявили ее в свое время «ненаучной».

Вильгельм Стейниц

Специфика шахмат требовала ежедневно и ежечасно практической проверки стейницевской теории и, будучи «человеком дела» в шахматном смысле слова, он бросился мужественно и страстно в эту проверку. И в этой проверке, как говорит выдающийся шахматный теоретик Рихард Рети, «искал он не быстрых успехов, а устойчивых, прочных ценностей». Только забывал в этих поисках, что шахматы не только искусство на научной базе, но и спорт. И эта забывчивость роковым образом отражалась на его личных успехах, на количестве единиц в его турнирных и матчных таблицах. В маститой «Британской энциклопедии» говорится в статье, посвященной шахматам: «Стейниц чувствовал, что его комбинационная сила слабеет, и поэтому выдумал новую теорию, желая удержать титул чемпиона». Какая, поистине, маститая пошлость! Еще в 1895 году в Гастингсе уже шестидесятилетний Стейниц показал, какой громадной комбинационной силой он обладает; в партии с Барделебеном он провел на 21-м ходу форсированную 14-ходовую комбинацию, матующую противника. И этот свой комбинационный дар, обещавший ему быстрые, но, с его точки зрения, дешевые успехи, принес он в жертву поискам постоянных и прочных шахматных ценностей.

Облик Стейница нельзя, однако, назвать полноценным. Он был вполне человеком своей эпохи и своей среды, и судьба его определялась всем характером буржуазной культуры, и это было его бедой.

Шахматы — это «игра царей»; такое определение идет еще от средневековья, когда шахматная доска и фигуры были непременной принадлежностью рыцарского замка. В XIX веке шахматная игра несколько демократизировалась, но она не могла стать подлинно народной игрой. Кто образовывал «шахматные кадры» буржуазной Европы и Америки! Маленькая кучка профессионалов — участников турниров и матчей, и сравнительно узкий круг любителей, шахматных меценатов, представителей аристократии и буржуазии, на доброхотные даяния которых в конце-концов существовали профессионалы. Стейниц прекрасно это сознавал, и всю жизнь ненавидел меценатов. Куда бы он ни бежал от венского банкира Эпштейна, — убежать от него ему не пришлось. Ведь пришлось ему в начале своего пути услышать надменные слова Стаунтона, что «неприлично» играть в шахматы на деньги, что это «унижает благородную игру». И в самом конце пути, незадолго до смерти, пришлось ему услышать протест одного члена Манхеттенского шахматного клуба по поводу того, что членом клуба является профессионал, играющий в шахматы на деньги.

Стейниц был самолюбивый и гордый человек. И такое отношение накладывало на его личность уродующий отпечаток.

Современники Стейница постоянно удивлялись его болезненному упрямству, его упорному стремлению проводить в практических партиях некоторые созданные им, но оказавшиеся негодными дебютные варианты, его настойчивой войне против очевидности. Эта особенность характера повлияла на силу его игры, особенно в последние годы; она и мешала ему овладеть в полной мере «стилем Стейница». Конечно, зачатки этой черты были у Стейница всегда, но она Обострилась потому, что психика его была ранена той жестокой борьбой за свое человеческое достоинство, которую пришлось ему выдерживать и нужно было вести просто борьбу за существование.

Основной закон буржуазной культуры — закон конкуренции — давал себя знать и достаточно жестоко в области шахмат. И тут господствовал лозунг: падающего толкни! И тут — в области шахмат — напрасно стал бы падающий искать помощи дружеского коллектива.

А будь Стейниц членом творческого коллектива, чувствуй он вокруг себя атмосферу содружества, сотворчества, уважения к человеку, — насколько более богатой и радостной была бы его жизнь. В таких социальных условиях не было бы ему никакой необходимости в последние пять лет своей жизни метаться по свету, чтобы отвоевать свое утерянное звание, и этой позорной, но реальной необходимости искать в то же время заработка на кусок хлеба. Сколько нового и ценного мог бы он создать за эти пять лет, удалясь от практической игры и следя за тем, как внедряется в жизнь его учение. Но ему не на кого было опереться и морально и в чисто житейском плане, и он находился под невыносимым давлением буржуазно-спортивной морали и волчьих законов борьбы за существование. Удивительно ли, что в конце-концов он сломился, как сломился и Чигорин!

Из великолепного человеческого материала был сделан этот шахматист, мыслитель и борец — Вильгельм Стейниц. И не бесцельно будет подумать, какая громадная величина возникла бы из этого чудесного материала в наших условиях социалистической культуры, новой социальной морали, свободы и радости творчества, уважения к человеку.