«Континент» и «Синтаксис»

«Континент» и «Синтаксис»

Под Новый год Степан Татищев привёз в подарок Вике в Марлотт советскую офицерскую шапку. Любезный Стёпа, старый знакомый!

…Ранняя весна 1974 года. Граф Татищев сидит на киевской кухне и ест оладьи. Ему они больше нравились с вареньем, Вика же налегает на сметану и сахар. Беспардонно вперив взор в сиятельного визитёра, я выкушиваю экзотический нектар, привезеённый гостем, – растворимый кофе.

Культурный атташе Франции в СССР Степан Татищев специально приехал в Киев, чтобы навестить и ободрить травимого властями писателя, киевского инакомыслящего, как писали иностранные корреспонденты. Он привёз пачку журналов «Пари матч», любимых Викой за шикарные иллюстрации и сжатый объяснительный текст.

Незаметно передал конвертик с валютой, пояснил – за публикации во французской прессе. Маме подарил парижские духи.

Был Степан строен, тонкорук, красив и приятен в манерах. Под явно парижским пиджаком был серенький свитерок. Говорил мягко, фотогенично улыбался, ел не спеша и нож держал элегантно, как смычок скрипки…

Разговор шёл о киевских делах, Некрасов рассказывал об исключении из партии. Степан не отрываясь слушал, не слишком, видимо, улавливая всю эту историю с партбилетом, бюро райкома, писательским членством.

Они перешли в кабинет, и там В.П. долго говорил о Славике Глузмане, о суде над ним. Получил парень семь лет лагерей, подумать только! И Ваню Дзюбу замучили, заставили обвинить самого себя, опять разволновался Некрасов, довели до больницы. Одного из редких честных людей в Киеве!

Вконец потерявшийся во всех этих жутких историях, Степан начал прощаться, поцеловал руку маме и оробевшей от смущения Миле, откланялся с милейшей улыбкой.

А через пару лет, уже в Париже, я уже лично убедился, что граф Степан Татищев был чудесный человек, учтивый друг и любитель устраивать у себя эмигрантские суаре.

На эти вечера набивалось бесчётно разношёрстных гостей, главным образом из нашей третьей волны. Все старались не ударить лицом в грязь, вели себя, как могли, по-светски, не орали и водку пили изо всех сил в меру. Если матерились, то вполголоса. Хозяин надевал шёлковую косоворотку и подпоясывался тонким кавказским наборным ремешком. Анна, его супруга, в нарядной русской шали, благодушно улыбалась и обносила присутствующих пирожками, селёдкой и солёными огурцами, считавшимися во Франции как бы колониальным товаром.

В середине вечера приходили по-соседски Синявские, садились скромно за столик в уголочке, кивали знакомым.

Степан обходил всех гостей, любопытствовал, свежа ли водка и достаточно ли закуски, чокался, шутил, смеялся вместе с рассказчиком над анекдотом, одаривал улыбками и говорил женщинам комплименты. Женщины сладчайше улыбались, иные грозили пальчиком, другие с оттяжкой хлопали графа ладонью по спине.

Веселье набирало обороты, многих тянуло потосковать по утраченному прошлому, давайте споёмте, господа, порадуем хозяев! Господа на призыв не откликались, но две-три госпожи затягивали всё-таки какую-то кручинушку. Выли они с такой тоской, что остальным становилось не по себе. Приехавшая как-то погостить красивая и не прочь выпить бразильянка не на шутку расстроилась. Вот у нас в Бразилии, задумчиво сказала она по-русски, люди пьют, а потом поют и танцуют! А вы, русские, какие-то странные: напьётесь водки и воете, как волки!..

С Андреем и Марией Синявскими теперь встречался Некрасов нечасто, разве что на «Радио Свобода» или в редакции «Континента», у Владимира Максимова.

К тому времени главный редактор журнала Максимов уже предложил Некрасову стать его заместителем. Синявский тоже сотрудничал с журналом, но примерно через год, подзуживаемый, как считал Вика, женой, ушёл, в который раз повздорив с Максимовым. Сначала продолжал скромненько печататься, а окончательно хлопнул дверью, кажется, ещё через год.

В пику отъявленному антисоветскому, да к тому же косному и недостаточно когнитивному, как они считали, «Континенту» супруги Синявские организовали свой небольшой журнал «Синтаксис». Провозгласив его либеральным и, само собой разумеется, прогрессивным. Прогрессивность заключалась главным образом в охаивании Солженицына и Максимова, а либерализм проявлялся в модном тогда плюрализме: милости просим к нам всех авторов доброй воли, отвергнутых зловещим «Континентом».

Кстати, никогда не печатаясь в «Синтаксисе», Некрасов читал этот журнал с удовольствием, кое-что и нахваливал, советовал мне почитать. Как-то прихвастнул, что в «Синтаксисе» № 1 за 1978 год на последней странице напечатано: «Журнал “Синтаксис” благодарит за материальную поддержку Юлию Вишневскую и Виктора Некрасова».

Так и жили…

Снова я увидел её, Марию Розанову, спустя почти три десятилетия в парижском доме добрейшей Тани Максимовой, вдовы Владимира Емельяновича.

В окружении внимающих собеседников, в сторонке от общего стола благостно сидела Мария Васильевна. С чуть печальной улыбкой, с виду этакая матушка-гусыня – в круглых очках, в русском платке крест-накрест, с уже совсем седой причёской… Интеллигентная пожилая женщина.

Из-за спин гостей, исподтишка глазел я на неё, бывшего полудруга Некрасова.

Разве скажешь, что это та самая «Машка» Синявская – едкая журналистка и одарённый литератор, прославленная интриганка, беспощадная к безответным и нетерпимая к перечившим, отменный агент влияния. Нет, не скажешь, да и другим не поверишь…

Сам Андрей Донатович Синявский, знаменитый даже во Франции писатель, профессор Сорбонны, диссидентский патриарх, в те годы в споры и публичные склоки не вступал, писал повести и романы, иногда публикуя в «Синтаксисе» статью, реплику, памфлетик. Подписывал открытые письма, составленные женой или другими носителями передовых идей. Собственноручно клеймил редко, не злобствовал на людях, вёл жизнь книжника, с виду тихую.

Когда-то, видя, как расстроился Владимир Максимов, прочитав очередную чернуху о себе и «Континенте», я слегка удивился. Мол, чего это Синявский не приструнит жену.

– Да он сам такой! – ожесточённо ответил Максимов. – Вы думаете, Виктор, что если бы он был не согласен, она бы написала? Конечно, всё с его согласия!

Что тут возразишь?

Естественно, Синявский был в курсе её дел, молча одобрял и, может, не активно, но исподволь направлял её гнев. Хотя ей и самой, как шутил Некрасов, палец в рот не клади.