Майя, Мария, Машка

Майя, Мария, Машка

В Цюрихе прилетевших из Киева Некрасовых поджидала Мария Васильевна Синявская, которая в начале их знакомства звалась Майей.

В знак добрых чувств вручила симпатичный презент – карманный атлас Парижа. С душевным автографом мужа, знаменитого диссидента: «Дорогому Виктору Платоновичу Некрасову – с приездом в наш Вольный Город. Андрей Синявский. 12.9.1974».

Ироничная, чрезвычайно разговорчивая и чудовищно энергичная Майя очень понравилась Некрасову. В мгновение ока ему были рассказаны не только все парижские, но и планетарные эмигрантские новости, слухи и побасенки. Патетически продекламирована масса наставлений и жизненных правил. Объявлено её личное участие в хлопотах о визе во Францию.

Обуянный симпатией к этой привлекательной особе, Вика с места в карьер решил называть её Машкой, что означало признание своей. Она обрадовалась. Машка, сказала, подходит. Но в литературном мире, заметила полушутливо, она известна как Мария Розанова.

И выждав немного для приличия, заговорила о Солженицыне, посвятив опешившего слегка Вику в бесхитростную, но важную интригу. По-свойски открыв глаза приехавшему из заштатного Киева, сообщила, что автор «Архипелага ГУЛАГ» на самом деле патентованный мракобес, циничный эгоист и дикий склочник. И знаться с ним здесь как-то неприлично, горячилась она, даже противоестественно! Людям тонким и интеллигентным это не к лицу! На Западе все уважаемые граждане, левого, естественно, толка, сразу раскусили реакционера и открестились от него!

Было ясно, что по какой-то глухой и скрытой причине жизненное благополучие Майи прямо связано с тем, как скоро все эмигранты возненавидят Солженицына.

Виктор Платонович подивился такому обороту. Для него Александр Исаевич бесспорно входил в когорту богоподобных наряду с Хемингуэем, Булгаковым и Твардовским. Майе было твёрдо обещано, что во Франции Некрасовы остановятся у них, в пустынном трёхэтажном доме в городке Фонтенэ-о-Роз под Парижем. Майя уехала, очень кстати забрав с собой самые тяжёлые чемоданы и Джульку, чем сильно облегчила жизнь…

А наши тем временем навестили в Лозанне дядю Колю, совершившего благое деяние с вызовом в Швейцарию. Известнейшего геолога, награждённого за свои труды орденом Почетного легиона. Старику было крепко за восемьдесят, он одиноко доживал век в небольшой квартире, уставленной книгами.

Из письма ко мне от 16 сентября 1974: «…дядя Коля. Прелесть! Очаровательнейший из всех мудаков, которых я встречал в жизни. Маленький, сухонький, абсолютно неутомимый… с внешностью Эйнштейна и бровями невиданной густоты, но не скрывающими милых, добрых глаз… С деньгами у него таки-да туговато… Прижимист. Но не скуп. Вернее (увы) – не жаден. Насколько я понял, всякие его заказчики обводят его вокруг пальца. А он не из торгующихся…» В общем, туманные, ласкающие слухи о дядюшкином богатстве оказались всецело дутыми. Что нас огорчило, наверное, больше, чем Некрасова.

Просторнейший дом Синявских в Фонтене-о-Роз напомнил Некрасову достопамятную московскую квартиру Лунгиных. Трехэтажная коммуналка, обрадованно заключил В.П.

Сразу бросился писать мне письмо.

«Очень хорошие наши хозяева. И жутко разные. Она – утомительно деятельная, он – тихий, спокойный, несуетливый и удивительно располагающий. В доме полный бардак».

Комнат не счесть. Столько же коридоров и переходов. Лестниц ещё больше. Пропасть тупичков и укромных местечек. На каждом шагу ванны и туалеты, в том числе и действующие. Мебель самая необходимая, в большинстве своём непокупная. Уборка дома делается лишь при крайней необходимости. Гора немытой посуды в кухонной раковине, в передней – прорва распарованной обуви, везде кипы бумаг. Куда ни глянь – иконы шестнадцатого века. Громадные древнерусские фолианты и инкунабулы аккуратно лежат на полках.

В фотоальбоме 1974 года – надписи под фотографиями: «Первое убежище – Синявские…» «Приветливая, доброжелательная хозяйка!» И тут же коллажик – на открытке с билибинской Бабой-ягой в деревянной ступе вместо головы старухи приклеено лицо Марьи…

Некрасов предложил было накормить золотых рыбок в маленьком, размером с лоханку, бассейне перед домом, но получил взбучку – эти деликатные твари могли умереть от излишка корма. Собакам же смерть от переедания не грозила. Все начиналось вот с таких мельчайших песчинок…

«Пишу письма и читаю Набокова!» – сообщал нам Некрасов.

Повидались они с Владимиром Набоковым в Женеве, когда после долгих переговоров Некрасов был допущен к знаменитости. До этого капризуля Набоков не принял опоздавшего на встречу Солженицына.

– У меня время рассчитано до мелочей! – заявил знаменитый писатель, хотя делать ему, откровенно говоря, было абсолютно нечего.

Разговор с Некрасовым занял минут десять, считая паузы со вздохами и причмокиваниями. О чём говорили, Вика начисто забыл. В дальнейшем при случае и как бы невзначай ронял: да-да, мы с Набоковым встречались. Для нас не было секретом, что о существовании писателя Набокова он узнал лишь незадолго до отъезда из Союза. А прочитав его, испытал более чем легкое разочарование.

Из письма ко мне от 14 июня 1974 года:

«…Совсем отупев, возвращаюсь домой и, умяв творог со сметаной, предаюсь лёгкой дрёме. Очнувшись, начинаю борьбу с набоковским “Даром”. Все в восторге, а я мучительно продираюсь сквозь дебри литературного кокетства. Сам себя назвал “Искателем словесных приключений”. Холодный, как собачий нос, изысканный сноб, истекающий ностальгией по вещам и блистательно описанной прочей фуйни. Действия никакого. Лишь на 200 (!) странице намечается роман. У*бёт ли, сомневаюсь…»

Первые серьёзные стычки с Синявской произошли через несколько недель.

Амикошонские покрикивания и командирский норов Марии Васильевны, на правах желающей добра опекунши, нисколько не злоупотреблявшей волшебным и просто добрым словом, поддерживали в доме постоянную боязнь быть обтявканным и затюканным кстати и некстати.

Удручённая бедламом на кухне, мама попыталась было разобраться с немытой посудой. В том смысле, что после еды тарелки хорошо бы вымыть. Оскорбительный намёк! М.В. гаркнула: не лезь, куда не просят, нужная посуда моется лишь перед самой едой. Мама пришибленно сжалась, уселась «на краешке стула», со слезами на глазах.

– Ты, Машка, парижский вариант Салтычихи! – не выдержал В.П.

Обмен колкостями мгновенно перерос в добротную кухонную склоку, с вопежом и грохотом кастрюль, но вскоре воцарилось видимое замирение.

С самого начала дело осложнялось тем, что в Париже мама была прикована к дому из-за слабого зрения и безъязычия. Не в пример Швейцарии, где ею занимались предупредительные и деликатные люди. Гостеприимная и тонкая хозяйка на званых домашних вечерах и литературных посиделках, Мария Синявская в повседневной жизни была беспардонна и своенравна. Окружающие маялись от опеки и поучений, но вынуждены были приспосабливаться. Мама робко помогала по дому, но у неё всё валилось из рук, всё выходило не так, и она страшно стеснялась своей беспомощности. И никак не могла угодить строгой хозяйке. Всё чаще и чаще Виктор Платонович должен был встревать в ссору и приструнивать Марью. Это помогало, но лишь до следующей стычки.

Как бы извиняясь, Некрасов писал мне:

«Увы, приспосабливаться мать не умеет. К тому же две женщины в одном доме – не лучший из вариантов. А наша милая Майя любит и поучать, и поменторствовать, и покомандовать, чего ни мать, ни особенно я не любим. Были и вспышки, и обиды, и повышение голосов (не материнского, конечно, – с чужими у неё не получается)».

Но зато получалось на славу со своими. Нервы сдавали у обоих, переругивались уже не скрываясь, выход был один – съезжать как можно быстрее!

Но быстрее пока не получалось, подходящую квартиру так сразу не найдёшь…

Виктор Платонович не раз говорил мне, что на остывание его приязни к Синявским очень повлияло безжалостное отношение М.В. к маме.

Некрасов, слегка озверевший от сволочного нрава «Машки», принял сторону жены…

А пока суд да дело, В.П. обустроил в своей комнате рабочий закуточек – развесил фотографии, пару картинок, мама пришпилила над его раскладушкой рисунок Вадика. Вроде всё становится на свои места, но где покой, где диван, хочется, стонет в письмах Некрасов, подремать как часовой на посту! К тому же Синявские беззаветно пашут на общественно-литературной ниве, не давая покоя и своему гостю.

Бесконечные визиты, рандеву, чашки чая с печеньем. Нужные люди, важные персоны, крупные персонажи, избалованные модные журналисты… В.П. похныкивает в письме: «Меня Майя – ох и деловита! – одолевает тоже всякими делами. То с тем встретиться, то с теми. Нужно! И таки да, нужно. А где же полежать? И когда?»

Иной раз приезжал с гитарой Галич, засиживались допоздна, предавались трёпу, в общем, как в Москве, на кухне у незабвенных Лунгиных. Только ещё более суматошно, многолюдно и галдёжно…

Наконец к Новому году мама и Виктор Платонович переехали в загородный дом их новой знакомой, милой и весёлой Вити Эссель.

По-буржуазному благовоспитанная и чистенькая деревушка Марлотт в лесу под Фонтенбло умилила Некрасова. Дом впечатлял абсолютной тишиной, изысканным порядком и камином. Некрасов тут же отвёл душу и оборудовал свой уголок над письменным столом: рисунок брата Коли, шарж на Симу Лунгина, фотография с Валегой. Своего фронтового ординарца Валегу он романтически почитал и с радостной нежностью описал его в «Окопах». В жизни же его звали Михаил Волегов и жил он на Алтае. За несколько лет до отъезда Некрасов съездил к нему в гости, вместе с актёром Юрием Соловьевым, сыгравшим роль Валеги в кинофильме «Солдаты». И сама встреча, и трехдневное безвылазное застолье оставили у писателя наиблагоприятнейшие воспоминания.

Наслаждение покоем. Пишутся дополнения к киевским «Городским прогулкам», теперь переименованным в «Записки зеваки».

Частенько заезжает Анжела Роговская, бывшая киевлянка, лёгкая на подъём и неунывающая женщина, до нашего приезда безотказная некрасовская машинистка. Первым делом она везёт их в Версаль и Фонтенбло, вторым делом – сопровождает в парк Монсури. Рядом с этим парком Некрасовы поселились сразу по приезду после рождения Вики в Киеве, и прожили здесь до самой революции. Сейчас все погуляли возле пруда, посетили туристами площади Муфтар в Латинском квартале, Эйфелеву башню, Бобур…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.