Глава девятая Автомат для выделки колбас

Глава девятая

Автомат для выделки колбас

Я не считаю свои книги каким-то литературным откровением, просто я умею писать занимательно.

Агата Кристи

Февраль 1945. Два года Агата не была в Гринвее. Окинув взглядом домашнюю библиотеку, она обнаружила там… прекрасную обнаженную особу. Когда представитель адмиралтейства в письменной форме поинтересовался, как с нею быть (оставить или убрать?), Агата ответила, ладно, пусть уж остается. Ей очень понравилась эта юная полногрудая прелестница, их с Максом арабские друзья назвали бы ее райской гурией[60]. Только не подумайте, что Агата увидела жертву убийства, красавица никогда и не была живой. Она являлась фрагментом фрески, изображенной на верхней части стены, автором которой был лейтенант Маршалл Ли, из десятой американской Патрульной флотилии, базировавшейся в дельте Дарта.

Ли был не только лейтенантом Береговой охраны, еще он был талантливым художником. В библиотеке офицеры устроили столовую и салон для отдыха. А на стенах салона Ли изобразил все места дислокации флотилии в период войны, “начиная с Ки-Уэста, Бермуд, Нассау, Марокко, ну и так далее, – вспоминала Агата, – были там и несколько приукрашенные картины окрестных лесов, и сам наш дом, белеющий сквозь просветы среди деревьев”. Замыкало эту череду картин изображение вышеупомянутой красавицы. “…Обнаженная нимфа, не завершенная, но очаровательная… полагаю, она воплощала мечты молодых офицеров о гуриях, ждущих их в конце ратного пути, когда война завершится”.

Гринвей почти не пострадал от постоя американских моряков. Не повезло только коврам (ими хорошо закусила моль) и кухне – “все стены были покрыты сажей и жирными пятнами”. Правда, жильцы оставили хозяевам весьма специфичный подарок: вдоль каменного перехода, ведущего в кладовую, были построены четырнадцать клозетов[61]. Сад, конечно, опять разросся и одичал, дорожки исчезли. “Однако как прекрасен был Гринвей в этом роскошном, привольном буйстве природы!” – не могла не отметить Агата.

Дом уцелел, но все же на то, чтобы поместье обрело пристойный вид, понадобилось несколько месяцев. Постепенно жизнь пошла своим чередом.

“Хотя, – пишет Агата в своих воспоминаниях, – не совсем так, как прежде. Мы радовались, что наконец-то наступил мир, но уверенности в том, что это надолго, не было, да и вообще уверенности не было ни в чем”.

После возвращения Макса с Востока Агата жила в Лондоне, поскольку он продолжал работать в министерстве авиации. Но мечтал поскорее заняться археологией и усердно искал подходящее место при каком-нибудь университете или музее. Главным добытчиком по-прежнему была Агата.

“Автомат по выделке колбас”, с которым она однажды себя сравнила, снова заработал. В марте 1945 года в одном из театров Уэст-Энда поставили пьесу по вышедшему год назад “Свиданию со смертью”, она выдержала сорок два представления. В том же году, месяцем раньше, появилась сорок пятая книга, “Сверкающий цианид”. Сначала в Америке, под невыразительным и давно забытым названием “Памятная смерть”. Читатели Англии получили книгу в декабре, уже под всем известным заголовком.

Но безусловно, самой яркой новинкой стал роман 1946 года “Лощина”[62], на страницах которого (после четырехлетнего перерыва) снова появляется Эркюль Пуаро. Книгу Агата посвятила мистеру Фрэнсису Ларри Салливану и его супруге: “Ларри и Данае, с извинением за то, что в сцене убийства задействовала их бассейн”.

Агата была очень дружна с актером, исполнившим Пуаро в пьесе “Черный кофе”, и его прелестной женой. Во время войны Агата редко уезжала из Лондона, но к ним в Хаслмир (городок в сорока четырех милях от столицы) наведывалась несколько раз.

“Во время войны лучшим отдыхом были часы, проведенные среди актеров, потому что для них мир театра был более реальным, чем то, что творилось в настоящей жизни. Реального мира для них будто не существовало… это очень бодрило”.

Почему в посвящении упомянут бассейн, Ларри Салливан рассказал писательнице Гвен Робинс[63]. Дело в том, что миссис Салливан “однажды почему-то решила, что погода в Англии не так уж и плоха, и у нас появился бассейн, к которому можно было пройти через ореховую рощу, для чего там проложили шесть тропинок. И одним погожим воскресным утром я наткнулся на Агату Кристи, бродившую туда-сюда по этим тропам, вид у нее был весьма деловитый и сосредоточенный”. Понятно, что в то утро зарождался роман “Лощина”, который обозревателем “Сан-Франциско кроникл” был назван “лучшим среди работ миссис Кристи за последние несколько лет”.

Тем не менее все это были именно “работы”, написанные, “потому что надо". А вот следующая книга Агаты была исключительно плодом любви и вдохновения. Мемуарная повесть “Расскажи, как живешь” – это восхитительная сага о поездках Агаты Кристи Мэллоуэн с мужем в экспедиции. Приключения, пережитые ими в Ираке и Сирии, описаны с такой теплотой, с таким очаровательным юмором! Эта книга, как никакая другая, открывает нам, насколько храбрым и жизнерадостным человеком была Агата, насколько трудной и замечательно интересной была ее жизнь с Максом.

Агата изображала себя такой: крупногабаритная дама, довольно уже почтенная и лишенная современных светских замашек. В компании держалась скованно и всегда завидовала женщинам, умеющим вести себя независимо и дерзко. Ей, конечно, хотелось быть элегантной, умело болтать ни о чем, мило хохотать и порхать с вечеринки на вечеринку в идеально небрежном шелковом платье.

Однако из-за неуверенности в себе она часто стояла в сторонке. В своей мемуарной повести Агата признается: “Я с такой завистью смотрю на гордых дам с сигаретами в длинных мундштуках, на то, как они небрежно стряхивают пепел, то тут, то там… я же с затравленным видом ищу укромный уголок, чтобы незаметно припрятать свой бокал, который даже не пригубила”.

Агата пыталась научиться курить, но напрасно. “Полгода я старательно курила после ланча и после обеда, задыхаясь, давясь табачными крошками и щурясь от едкого дыма, щиплющего глаза. Ничего, скоро привыкну, утешала я себя. Но так и не привыкла. А друзья твердили, что с сигаретой я выгляжу нелепо, что на меня больно смотреть”.

Отношения с алкоголем у бедной Агаты тоже так и не сложились. Сначала она попробовала клареты, бургундское, сотерны разных марок, токайское, потом рискнула отведать напитки более крепкие – виски, ром, водку и абсент. Процессом “перевоспитания” руководил Макс, любивший выпить, но ему пришлось отступиться. Агата сетовала: “Моя реакция была предсказуема: каждый новый напиток вызывал все большее отвращение! Макс лишь обреченно вздыхал, поняв, что собутыльник из меня никакой, что в ресторане ему всегда придется заказывать для меня минеральную воду!”

Не сумев стать “эмансипированной” светской львицей, Агата не очень горевала, ее вполне устраивала роль домашней хозяйки. Мыть и чистить ей больше не приходилось, для этого существовали горничные и уборщицы, но колдовать у плиты она любила по-прежнему. Обычно готовила блюда, в которых было много масла или жирных сливок. Блюда вредные для здоровья, но зато восхитительно вкусные. Еще она любила составлять букеты из цветов, растущих в саду. Смело компоновала разные формы и краски, больше полагаясь на собственное чутье, чем на каноны флористики.

Да, дома миссис Мэллоуэн часто надевала фартук, но одно не исключало другое: слава писательницы миссис Агаты Кристи крепла и множилась, теперь еще и благодаря кинематографу. Так, в Нью-Йорке тридцать первого октября 1945 года состоялась премьера весьма заметного фильма “И не осталось никого”. Режиссер Рене Клер, и сценарист тоже именитый – Дадли Николс. Отзывы прессы были самыми лестными. В Англии фильм был запущен в прокат под названием “Десять негритят”. Агату приглашали на обе премьеры, и в США, и в родной Англии. Но она не поехала, видимо, ей было приятнее заниматься домашними делами в Гринвее.

“Пытаюсь угомонить кур, повадившихся залетать в огород, – писала она Эдмунду Корку, который добровольно стал ее представителем в Лондоне и избавил от многих рутинных бумажных дел, сам все улаживал. – Но яйца они несут исправно”.

В 1946 году вышли две книги, написанные еще в 44-м, “Лощина” и “Расскажи, как живешь”. Агата и Макс, как и многие их соотечественники, после войны примерно год налаживали свою жизнь, приводили в порядок жилища и страну. Они вернулись в Уинтербрук-хауз, который у них забирали на время войны. Агата принялась обихаживать заброшенный сад, а Макс приводил в порядок записи о сирийской экспедиции, где были зафиксированы все важные древние трофеи. И еще он готовился к продолжению прерванных раскопок.

Мэллоуэны часто навещали Розалинду и Мэтью. (“Так приятно за ним наблюдать, – писала Агата Корку, – каждая минута его жизни наполнена до предела”.) Племянник Джек жил теперь в Лондоне, неподалеку от Букингемского дворца. Что позволяло ему приглашать тетушку на чай в ресторан отеля “Горинг”, расположенного в самом центре. Эти чаепития постепенно стали традицией, к большой радости Агаты, поскольку в Лондоне только там можно было полакомиться девонширскими топлеными сливками.

Бедную Карло совсем замучил артрит, и она уехала, оставив Агату на попечение Макса. Перебралась к своей сестре Мэри в Истборн, в этот чудный город, прикорнувший на уютном южном побережье.

В театре “Амбассадорс” в марте 1946 года давали пьесу “Невидимый горизонт”, написанную по “Смерти на Ниле”, на этот раз Эркюля Пуаро изображал не Фрэнсис Салливан.

Бернард Бакхэм из “Дейли миррор” миндальничать не стал: “Пьеса самой Агаты Кристи, но неудачная”, и многие тогда поддержали этот вердикт.

В начале 1947 года с радио Би-би-си сообщили, что ее величество королева Мария, вдова Георга Пятого, попросила у них такой подарок: в честь ее грядущего восьмидесятилетия передать по радио пьесу Агаты Кристи. Радиобоссы поинтересовались: “Не напишет ли миссис Кристи по этому случаю пьесу, не окажет ли такую любезность их радиокомпании?” Хотя просила сама королева, Агата должна была хорошенько подумать, прежде чем соглашаться. Итог переговоров с Би-би-си был таков: в эфир вышла получасовая пьеса под названием “Три слепые мышки”[64]. Агате потом сказали, что королева, давняя почитательница ее творчества, осталась подарком довольна.

В том же году случился и неприятный сюрприз. Антидиффамационная лига “Бнай-Брит” обнаружила “вопиющий” антисемитизм в романе “Лощина”. Глава литературного отдела этой организации, Гарольд Шиф, ссылался на такие строки: “Хриплый голос ехидной евреечки сердито вырывался из трубки”. Мистер Шиф считал, что автор назвала свою мадам Элфридж “типичной еврейкой, тем самым внушая читателю, что все евреи существа алчные, неприятные, и прочее и прочее в том же духе”.

В американском издательстве “Додд, Мид и компания” в следующем издании обещали “евреечку” изъять, заменить “женщиной”. Лига “Бнай-Брит” была умиротворена.

А еще в 1947 году Агата после двадцати с лишним лет сотрудничества с Корком наконец стала называть его по имени. “Дорогой мистер Корк” ушел в небытие. В одном из писем читаем: “Дорогой Эдмунд! Прочти, пожалуйста, вложенные в конверт бумаги”. Так было положено начало более тесным отношениям, длившимся до конца жизни Агаты. “Дорогой Эдмунд” сделался незаменимым помощником: утрясал проблемы с выплатой налогов, заказывал билеты (на пароходы, поезда и самолеты), отвечал на завалявшиеся письма, благодарил за приглашения на рауты, премьеры – в общем, верноподданнически выручал.

Вероятно, запамятовав, как саму ее поддержал когда-то маститый писатель Иден Филлпотс, Агата дала Корку вот такое распоряжение: “Хочу препоручить тебе некую Уоллэйс, желающую, чтобы я прочла рукопись ее дочки. Этакое милое, трогательное письмо”. Не слишком великодушно, верно? Правда, в тот момент ей нездоровилось. Наверное, простудилась, предполагает Агата, и потому ее одолели “апатия и уныние”. И подпись: “Твоя грустящая Агата”.

Впрочем, хандра оказалась недолгой, судя по тому, что в 1947 вышла книга рассказов про Пуаро под названием “Подвиги Геракла”, ни больше ни меньше. Сам Пуаро считал, что этот античный герой (и его тезка) не так уж и хорош: “Здоровенный детина недалекого ума с преступными наклонностями!”

Великий сыщик, подумывавший в тот момент об эффектном завершении карьеры, решил, что самое время повторить доблестные деяния знаменитого грека. По-своему, конечно: раскрыть двенадцать дел, каждое из которых будет сопоставимо с одним из легендарных подвигов.

Это была блистательная сюжетная находка. А диалоги действующих лиц получились необыкновенно смешными и остроумными. Энтони Ваучер из газеты “Сан-Франциско кроникл” писал: “Как тонко сработано, какая изощренность при выборе подвигов, таких схожих с античным оригиналом и таких от него далеких! Великолепно. Безусловно, этот новый сборник – лучший сборник рассказов про Пуаро”.

Возможно, лучший, но не такой уж и новый, Агата поместила там опубликованные уже рассказы, в основном двадцатых годов. И в следующем сборнике, вышедшем в 1948 году в Америке (только там) под названием “Свидетель обвинения” и другие рассказы”, тоже новинок не было.

Надо сказать, эта книжка восторга у критиков не вызвала, еженедельник “Нью-йоркер” воспринял ее как “довольно скучное собрание рассказов, написанных миссис Кристи еще в двадцатые годы”.

В любом случае издатели знали: писательница Агата Кристи ныне недоступна, поскольку Агату Мэллоуэн в данный момент больше всего волнуют пески пустыни и древние тайны Ближнего Востока. Она вернулась с мужем в Багдад, к новым иракским приключениям. После того как Макс систематизировал свои записи и представил подробное описание результатов работ в Телль-Браке и Шагар-Базаре, ему предложили возглавить кафедру западноазиатской археологии в школе Лондонского университета.

Он вел несколько семинаров и при этом имел возможность на три-четыре месяца уезжать за границу на раскопки и сам выбирал, куда именно. Впрочем, Макс выбор сделал давно. Он стремился на берега Тигра, в древний Нимруд, его манило это когда-то могущественное царство, построенное чуть южнее древней Ниневии. И разумеется, Агата, верная жена и соратница, должна была ехать с ним вместе.

В своих “Мемуарах” Макс пишет: “Многие путешественники считают Нимруд необыкновенно экзотическим и романтичным местом. И совершенно справедливо. Всего каких-то сорок лет назад там у ворот каждого древнего дворца возвышались прекрасно сохранившиеся каменные бородатые ламассу[65], полуживотные-полулюди, последние из верных слуг, оберегающих покой воинственных царей-жрецов Ассирийского государства”.

Агата была счастлива, что спустя целых десять лет окунется в “восточную” походную жизнь. Но снова доехать до Ирака на “Восточном экспрессе”, увы, было невозможно. “Начиналась унылая эпоха авиапутешествий, утомительных и дорогостоящих, от которых не получаешь никакого удовольствия”. Зато самолеты давали возможность быстро добираться до места и, что бы кто ни говорил, с комфортом.

В Багдаде, почувствовав знакомый зной и вдохнув аромат цветущих кактусов, Агата помолодела, словно и не было этих десяти лет. В письме Эдмунду Корку она восторгается и жарой, и экзотической едой и заодно описывает эпизоды столичной жизни, порой довольно опасной.

“Даже демонстрации студентов потворствуют неодолимому безделью, – писала она, – ведь стоит отойти от центральной улицы, к гостинице потом не пробьешься, там огромная плотная толпа. Бунтари вполне дружелюбные ребята, однако наверняка кто-нибудь выхватит плитку из кучи плиток, сваленных у недоделанной мостовой, да и кинет в полицейских, но ведь могут попасть тебе в голову”.

Между тем Корку в Лондоне тоже было жарко – от хлопот. Он попытался сдать в аренду челсийскую квартиру Агаты Кристи (в переулке Крессвелл-плейс), но сделка сорвалась. Некая мисс В.М. Гласспул, заключившая договор на двадцать один год (175 фунтов в год), от квартиры отказалась, некий Джеймс Ричардсон тоже почему-то передумал.

Что же касается издательских дел, то и там нашла коса на камень: Корку никак не удавалось раздобыть американский вариант книги “Загадка Ситтафорда” – “Убийство в Хейзлмуре” для Аллена Лейна, племянника главы “Бодли Хед” Джона Лейна. К тому моменту Аллен сам организовал издательство “Пингвин букс” (первое в Англии, нацеленное на переиздание всех популярных книг в мягких обложках) и очень хотел получить эту книгу Кристи (к 1948 году “Пингвин” уже выпустил несколько ее ранних романов). Однако в издательстве “Коллинз”, сильно пострадавшем в войну от бомбежки, пострадали и архивы, не уцелело ни одного экземпляра книги.

Корк справился у всех, кто мог бы выручить, но книги так и не нашел. Делать было нечего: он написал Розалинде, попросил экземпляр из домашней библиотеки в Гринвее. Просьбу маминого агента Розалинда выполнила, но вложила в книжку строгую записку: “Наверное, стоило бы призвать Вас поискать где-нибудь еще. Однако книгу все-таки высылаю, только имейте в виду: я буду очень огорчена, если получу ее в плачевном виде”.

К середине марта Агата заскучала по Лондону, впрочем не слишком сильно. Вспомнив о царице древней Персидской империи, Агата писала Корку: “На горизонте тень Эсфири[66]. Но здесь приближение весны не особенно волнует. Это нашу английскую весну воспевали почти все поэты”.

В письме также шла речь об очередной книге, которая появится как раз в марте, под названием “К берегу удачи”[67] (то есть когда всплывает в памяти людской образ Эсфири). Интрига замысловата, как садовые орнаменты Версаля; разумеется, Эркюль Пуаро ее распутает, хоть и не сразу. Отзывы были восхищенные, хотя автор снова недоступен репортерам, снова в далеких краях. Журнал “Нью-йоркер” отозвался на роман “К берегу удачи” таким образом: “Среди подозреваемых сразу несколько симпатичных представителей высшего общества, отмечает Эркюль Пуаро, который что-то все меньше и меньше походит на француза”.

В 1944 году написан еще один роман под псевдонимом Мэри Уэстмакотт, “Роза и тис”. Правда, чистовой вариант и выход в свет случатся в ноябре 1948 года. Литературное приложение к “Таймс” утверждало, что “мисс Уэстмакотт всегда пишет лаконично и четко”, однако потом загадочно добавило: “но есть там один очень нечеткий момент”.

А до “Розы и тиса”, в сентябре 1948-го, случилась еще одна книга: полки американских магазинов пополнились сборником “Свидетель обвинения” и другие рассказы”. Тут был использован уже отработанный маркетинговый трюк: выходившие в Англии старые рассказы получали новые имена и преподносились американским читателям как новые. И те охотно покупали “новинку” от Кристи.

Однако новинка настоящая тоже появилась: роман “Кривой домишко”. Позже Агата назовет этот роман своим самым любимым. Там нет ни Пуаро, ни мисс Марпл, но сюжет получился захватывающим и свежим, а развязка просто невообразимой, чувствовалось, что книга писалась с азартом и любовью. Ральф Партридж, критик из журнала “Ньюстейтсмен энд нэйшнз”, был очарован: “Миссис Кристи продолжает изумлять. “Кривой домишко” уже сорок девятый ее детектив, но она с прежней легкостью обводит нас вокруг пальца”.

Агата не только сочиняла книги, но еще и загорала, отдыхала, фотографировала черепки древних керамических сосудов, то есть жила очень насыщенной и полной жизнью. Она не стремилась быть на слуху и на виду у читателей и тем не менее оставалась востребованной. Продюсеры мечтали заполучить ее произведения для спектаклей, фильмов, а со временем – для телефильмов и телеспектаклей.

Она во всем полагалась на своих агентов, Корка и Обера, которым доверяла полностью, однако существовал негласный уговор: Агата могла наложить вето на любое их решение. И оба покорно подчинялись ее капризам, подчас зависевшим от сиюминутного настроения. Что ж, их подопечная могла порой вспылить, но никогда не выказывала предвзятости или враждебности.

Продюсер Берти Мейер продолжал возить “Десять негритят” по маленьким английским городам, с наибольшим успехом пьеса шла в театре, расположенном в долине Фарндейл, который возглавляли Барбара Той и Мойе Чарльз. Неудивительно, что им захотелось получить еще одну пьесу по Кристи. "Удивительным было другое: они рискнули попросить саму Кристи сделать инсценировку по какому-нибудь роману.

И Агата согласилась, чего не ожидали ни сами просители, ни ее литературные агенты. Миссис Кристи спросила у Барбары, какой именно роман подошел бы театру, и та в ответном письме назвала “Убийство в доме викария”, поскольку считала, что “любовные истории и религию публика всегда принимает хорошо”. Пьесу Агата написала, Той и Чарльз ее подработали, в октябре спектакль дебютировал в “Новом театре” города Нортгемптон, а в декабре 1949 года был поставлен на сцене театра “Плейхаус” в Уэст-Энде.

Критики предрекали провал, в рецензии (без подписи) “Таймс” писала: “У всех героев есть мотив для убийства. Но, как это ни прискорбно, самим им выжить тоже едва ли удастся, слишком уж они не сценичны”. Тем не менее пьеса шла до марта. А в марте 1950 года молодой энергичный импресарио Питер Сондерс попросил разрешения (и получил его) включить пьесу в гастрольный репертуар. Он же додумался изменить афишу. Теперь на театральных навесах можно было прочесть: “Убийство в доме викария”. По роману Агаты Кристи. Перемена мгновенно была замечена и самой писательницей, и заядлыми театралами.

Вскоре после этого Агата снова отправилась в Багдад, а оттуда – к пескам и теллям Нимруда. Там Мэллоуэны поселились в доме, целиком построенном из кирпича-сырца, кроме крыши, разумеется. Раньше они жили в доме местного шейха, а теперь вот стали владельцами своего, но все равно Макс ворчал, что “это жизнь в грязи”.

В новом жилище имелись гостиная и, поменьше, кухня. Была еще специальная, “античная” комната – для сортировки извлеченных из земли находок. Спален в доме не было. Спали в палатках, разбитых снаружи. Надо сказать, не очень-то остроумное решение, и это было особенно ощутимо в период муссонных ветров, которые в первые несколько лет менялись чаще, чем им полагалось.

Нимруд – это современное название Калху[68], древней столицы Ассирии. Нимруд, сокровище, затерянное на берегах Тигра, возвышался когда-то над речной гладью во всей своей красе и славе. На холме, скрывавшем город, в середине девятнадцатого века уже проводили раскопки, но именно благодаря стараниям Мэллоуэна, на протяжении десяти с лишним лет освобождавшего древнейшие поселения от позднейших наслоений, мир получил целостную картину истории Ассирии. В экспедициях Агату вполне устраивает статус жены мистера Мэллоуэна, по совместительству еще и статус фотографа, ассистента и кухарки (иногда). Там, на Востоке, ее не донимали журналисты и зеваки, и это было счастьем. Да, там никто на нее не глазел, разве что горстка бедуинов (в пустыне, изредка).

Между тем в Лондоне произошло следующее: “Санди тайме” опубликовала заметку, в которой говорилось, что Мэри Уэстмакотт – это Агата Кристи. Тайна ее “альтер эго” была раскрыта.

“Но откуда они могли узнать? – возмущенно недоумевала Розалинда в письме Корку от 22 февраля 1949 года, – мама наверняка ужасно расстроится… ”

Мама действительно ужасно расстроилась.

Эдмунд Корк понятия не имел, как газетчикам удалось разнюхать правду, но подозревал, что Агату выдали охранные знаки авторства (“копирайты”) на американских книгах. Хорошо хоть появилась возможность немного утешить разоблаченную обманщицу: Эдмунд сообщил, что прибывший в Англию Гарольд Обер привез ей в подарок новейшую модель бесшумной печатной машинки “ремингтон”. “Замечательная игрушка!” – докладывает он Агате, опробовав подарок. У себя в Нимруде Агата как раз осваивала подобный агрегат, но швейцарский, весьма необычного вида, о чем и написала Корку: “Пока почти ничего на ней не сотворила, но кое-какие идеи в голове бродят!”

Идеи воплотятся в романе “Объявлено убийство”, выпущенном издательством “Коллинз” в июне 1950 года, которое уведомило, что это 50-я книга Агаты Кристи[69].

За ней последовал сборник “Три слепые мышки” и другие рассказы”[70] (о мышках – новелла по пьесе, написанной когда-то по просьбе радио Би-би-си). Но все же главным событием стал юбилейный детектив.

Роман про заранее объявленное в газете убийство критикам понравился. Канадская газета “Торонто стар” считала, что автор “демонстрирует остроумные ходы и великолепные ловушки, на что, собственно, и рассчитывает читатель, взявший в руки книгу Агаты Кристи. Юбилейный детектив отличается столь же виртуозной изобретательностью, которая держит нас на крючке и в прочих шедеврах вот уже много лет”.

Издательство устроило в честь Агаты прием в лондонском отеле “Риц”. Был выбран банкетный зал, обитый алым шелком, совсем как дворцовая зала, что ж, интерьер достойный “королевы детектива” и “герцогини Смерти” (некоторые читатели называли ее именно так). Разве Агата не заслужила подобного праздника? В свои пятьдесят девять лет эта женщина подарила миру очень много книг, вышедших беспрецедентными тиражами. К тому моменту в США было продано семьдесят пять миллионов экземпляров и еще сто миллионов – в остальных странах.

По случаю торжества Коллинз заказал изящный буклет, у каждой тарелки положили по экземпляру. В буклете были напечатаны пожелания гостей и поклонников. В том числе и слова премьер-министра Клемента Эттли: “Я очень люблю детективы Агаты Кристи, ее изобретательность невероятно радует и восхищает, и потрясающее умение морочить голову до последних строк, в которых наконец звучит имя истинного преступника”.

На этом грандиозном банкете Агата, по обыкновению, чувствует себя не очень уютно, но старается соответствовать торжественной обстановке и не выпускает из рук бокал с минеральной водой. Она покорно принимает поздравления, однако в глубине души искренне недоумевает: из-за чего столько шума и суеты?

Как бы то ни было, Розалинда смотрела на Агату с нескрываемой гордостью, хотя порой ей приходилось с маменькой нелегко. Нелегко жить в тени идола, обожаемого почитателями, идола, который имеет возможность тебя содержать, а это неизбежно приводит к зависимости, полному контролю и вынуждает постоянно помнить, “кто в доме хозяин”.

К счастью, в жизни Розалинды произошли перемены. После пяти лет одиночества она вышла замуж.

Агата и Макс присутствовали на церемонии бракосочетания в лондонском регистрационном бюро. Приглашение было спонтанным, Розалинда уведомила их письмом, совсем незадолго до события.

“Не думаю, что это будет так уж всем интересно, но ты приезжай, с Максом. А потом нам нужно будет возвращаться домой, там же собаки. И не стоит надевать что-то слишком шикарное”. Вероятно, Розалинда опасалась, что мама приедет в сногсшибательном норковом манто.

Ее второй муж, Энтони Хикс, по образованию был юристом, а кроме того, специалистом по Тибету. Познакомились молодые люди в Гринвее, он стал ухаживать, и она согласилась за него выйти. Агата и Макс сразу полюбили этого славного молодого человека, мягкого и общительного, полюбили еще и за то, что он был искренне привязан к семилетнему Мэтью. В своих “Мемуарах” Макс писал: “Энтони в ту пору вел курс по тибетским языкам и санскриту в Институте Востока и Африки. Он был необыкновенно талантлив и блестяще образован, но при этом изумительно скромен”. И еще мистер Мэллоуэн отметил, что “это был добрейший человек”.

Вскоре после того знаменательного банкета в “Рице” Агата получила трагическое известие: умерла Мэдж. Агата стоически перенесла эту потерю, как когда-то – смерть Монти. Превозмогая сердечную боль, она занималась обычными своими делами. А вот Розалинда никак не могла прийти в себя, долго не уезжала из Эбни-Холла, оплакивала любимого Москитика. В конце концов вместе с Энтони и Мэтью она отправилась в Гринвей, чтобы остаток лета побыть на природе. И хотя солнце пригревало совсем по-июльски (да и луна висела по-летнему низко и казалась огромной), влажность в том августе была очень сильной, особенно по вечерам. Агата Кристи именно тогда решила написать пьесу по роману “Лощина”.

Розалинда, очень любившая эту книгу, ужаснулась и стала отговаривать мать от безумной, как ей казалось, затеи. Недаром Агата позже напишет: “Розалинда играла очень важную роль в моих проектах: твердила, что ничего не получится, а я все равно делала то, что задумала”. Эдмунд Корк убедил Берти Мейера стать продюсером постановки на будущий год. Все вроде бы учли и обговорили, но… Берти слово свое не сдержал, к середине 1951 года для продвижения пьесы еще ничего не было сделано. Но к счастью, “Лощиной” заинтересовался Питер Сондерс. Решено было встретиться за ланчем в баре “Карлтон-гриль” и все обсудить.

В ту пору “Карлтон-гриль” славился своими сосисками и мясными пирогами – эти отменного вкуса компоненты переговоров весьма способствовали налаживанию контакта. Сондерс привел с собой комика Хьюберта Грегга, очень подходящего, по его мнению, актера, хотя и не очень опытного. С Агатой была Розалинда (любое предложение принимала в штыки) и ее муж Энтони (само спокойствие и благоразумие). В конце концов Сондерсу удалось добиться согласия на постановку, собеседники не устояли под напором его обаяния и кипучего энтузиазма.

Грегг так описывал репетиции: “Миссис Кристи устраивалась в партере и делала для себя какие-то пометки, которые потом вносились в текст. Помню одну любопытную историю. Актер, игравший инспектора Кохуна, слово “догмат” произносил как “догмат”.

Агата поспорила со мной на фунт, что он правильно делает ударение. “Он совершенно прав”, – настаивала она, но прав был я и не желал отступаться. А на следующий день она, подмигнув, протянула мне фунтовую банкноту. Агата Кристи готова была признавать свои ошибки и никогда не насмешничала над теми, кто ошибался”.

Преодолев множество препон и жестокую нехватку денег, Сондерс все-таки выполнил свое обещание: 10 февраля 1951 года в театре “Кембридж артс” состоялась премьера “Лощины”, в главной роли блистала Жанна де Касалис.

Агата премьеры не дождалась, сославшись на то, что ей надо вернуться в Багдад, но нашла способ обозначить свое присутствие на первом спектакле – букетами цветов. “Жанне что-нибудь экзотическое, а остальным исполнителям можно тюльпаны, только чтобы всем разного цвета”, – наказала она Корку в письме из Ирака и еще попросила премьеру назначить на ее именины, в день святой Агаты.

На той же неделе, что премьера, случилась беда: умерла мать Макса, у нее обнаружили рак кишечника, уже неоперабельный, за две недели до смерти.

Агата снова написала Корку, попросив оплатить все ритуальные расходы и добавив, что в данной ситуации столь быстрый уход для ее бедной свекрови был “небесным благом”.

Макс был раздавлен, его страдания усугублялись тем, что он не смог поехать на похороны.

Узнав про случившееся, Макс долго рыдал, и Агата по-матерински его утешала, гладя по заметно поредевшим волосам, терпеливо выжидая, когда иссякнут слезы. В тот день ласково сияло солнце, а до этого долго шли дожди. Откуда-то доносился аромат жареной баранины и рев верблюда. Но осиротевший Макс не замечал погожего дня и мирских радостей. Обессилев от слез, он так и уснул в объятиях Агаты.

Там, в Ираке, и в благополучные дни хватало испытаний, просто житейских. Но, повторяем, Агата никогда не жаловалась на неудобства. Привыкла к палатке, даже с удовольствием там ночевала, забравшись в спальный мешок, разложенный на коврике (а коврик, в свою очередь, был разложен прямо на земле). Походные жилища она воспринимала как свой дом.

Права для показа “Лощины” в Америке были проданы Ли Шуберту, возглавлявшему театр “Шуберт”, но вообще-то гастрольная жизнь спектакля началась с лондонского театра “Форчун”. Премьера была намечена на седьмое июня. Агата, конечно, радовалась успеху своего детища, но в письме Корку сетовала, что “ужас, опять придется как-то пережить премьеру”, ведь в Англию они с Максом приезжают в мае. “Ну почему ты не договорился, чтобы первый спектакль отыграли до моего приезда?” – спрашивала она.

А в марте 1951 года вышел роман “Багдадская встреча”, то есть в отсутствие Агаты, что не преминули отметить некоторые критики. И еще они (практически в один голос) отметили, что этот шпионский триллер написан блистательно. Энтони Ваучер из “Нью-Йорк тайме” отозвался так: “Один из самых замечательных нынешних наших авторов порадовал нас в высшей степени замечательным романом”.

Любопытно и то, что этот полюбившийся многим романтический триллер был написан в персональном кабинете Агаты. Свершилось: к их возведенному из кирпича-сырца дому в Нимруде была пристроена квадратная комната (обошлось это в 50 фунтов), на двери которой имелась табличка со словами “Бейт Агата” (то есть “Дом Агаты”). Это было ее святилище, как та любимая гостиная на Шеффилд-террас. Да, это было ее личное пространство, и снова ничего лишнего: стол с пишущей машинкой, два стула и две картины местных художников. На одной – “дерево, а под ним корова с печальным взглядом; на другой филигранный затейливый рисунок, похожий на узор в калейдоскопе”. Хорошенько приглядевшись, на “затейливом” изображении можно было рассмотреть “двух осликов и их хозяев, которые ведут их по суку[71]”.

Появление “Дома Агаты” было истинным волшебством, значительно усилившим творческую активность его хозяйки. Она сочинила в своем убежище целых две новинки, “Миссис Макгинти с жизнью рассталась”, где присутствовал Эркюль Пуаро, и “Фокус с зеркалами”, с мисс Марпл. В “Бейт Агата” была начата и “Автобиография”, главным образом из-за искреннего желания рассказать правдивую историю своей жизни, славы ей хватало и так. (Вот почему в нашей книге чаще всего цитируется именно “Автобиография”.)

Итак, в мае Мэллоуэны прибыли в Багдад, а оттуда через пять дней отправились в Англию. Агате вскоре пришлось претерпеть торжества по поводу упомянутой выше премьеры “Лощины” в театре “Форчун”. А осенью, восьмого октября, состоялась еще одна премьера этого спектакля в театре “Амбассадорс” (что в лондонском театральном центре “Ковент-Гарден”). Сондерс позаботился о том, чтобы на маркизе над входом в театр написали не только название пьесы, но и имя автора. Агата была счастлива, спектакль ей понравился, хотя, конечно, как всегда, очень смущало повышенное внимание со стороны публики.

Вот и прошлым летом, даже когда она жила “на отшибе” в укромном Гринвее, время от времени ее донимали любопытствующие поклонники, даже туристы из Швеции, письмо их “предводителя” настигло ее в Багдаде. Мистер Лайонел Хьюитт сообщал, что “небольшая совсем группа преимущественно из школьных учителей” едет в Англию, и запросто просил разрешения наведаться в Гринвей, в тот день, когда у группы намечен осмотр достопримечательностей на берегах Дарта.

“Миссис Кристи будет очень рада принять Вас и шведскую группу 13 июля”, – получил ответное письмо мистер Хьюитт, правда не от самой Агаты, а от ее порученца Корка. Мало того, гостеприимная хозяйка собиралась угостить посетителей холодным ланчем, хотя выяснилось, что в “небольшой совсем” группе будет двадцать пять человек.

Другим туристам повезло меньше. Компания путешественников собралась разбить лагерь на территории поместья Гринвей, но их попросили этого не делать, о чем поведал редактор “Пикториэл пресс”, который надеялся получить снимки Агаты Кристи в непринужденной домашней обстановке. “Дорогой Эдмунд, – просила она в письме, – хотя ты сам настоятельно советовал согласиться, пожалуйста, избавь меня от этого”.

Просьб об избавлении от тех-то и тех-то с годами становилось все больше. В начале пятидесятых уже были написаны лучшие произведения Кристи, однако популярность ее неуклонно росла и досадные издержки оной – тоже. Агата была кумиром миллионов читателей, королеву детектива рвали на части, требуя ее высочайшего внимания.

Писала она по-прежнему замечательно, но теперь гораздо меньше, ибо часто отвлекалась на другие занятия. Усердно помогала Максу в его археологических трудах, баловала внука, которого обожала всем своим пылким сердцем, возилась в саду, играла на пианино, готовила разнообразные гурманские блюда (и, разумеется, наслаждалась ими). Просто-напросто работа над книгами перестала быть главной в ее жизни, поэтому и сюжеты стали менее изощренными и оригинальными.

Однако в Соединенных Штатах Агату Кристи продолжали нещадно обдирать. С 1931 по 1941 год с нее удержали 160 тысяч долларов налогов, и это лишь часть данных. Переписка с законниками растянулись на годы, и суммы, истраченные на услуги юристов, к двенадцатому году разбирательств с американскими налоговыми службами тоже достигли астрономических цифр.

Вот так, с одной стороны, перепалки с налоговиками, с другой – семейные радости и хлопоты. Существуя между двумя этими полюсами, Агата решила, что хватит с нее и одной книги в год. Она рассуждала так: “Если я стану писать две в год, то получу в конечном итоге не намного больше, а работать придется очень интенсивно”.

Очередной сборник рассказов “Неудачник”[72] и другие рассказы” вышел только в Америке, поскольку там описывались прошлые, скажем так, “винтажные” расследования Пуаро. В заначке у писательницы были две неопубликованные рукописи, то есть было чем заплатить дань издателям на 1952 год. А еще она написала очередной роман Мэри Уэстмакотт “Дочь есть дочь” по черновым наброскам, сделанным еще в тридцатые годы.

Короче говоря, Агата могла тогда с легкой душой снова заняться инсценировками. Она взялась переделывать для театра старую радиопьесу “Три слепые мышки”. Это оказалось не так уж и сложно, ведь “Мышки” изначально предназначались аудитории слушателей, а не читателей.

Вскоре после Рождества Агата позвонила Питеру Сондерсу и пригласила на ланч. Приятное застолье было сдобрено приятной беседой и, как водится, обсуждением творческих планов. Уже после того как допили кофе, Агата с улыбкой выложила на столешницу пакет из плотной коричневой бумаги и легонько подтолкнула его своему визави.

“Это для вас, – пояснила она, – но вскроете его, только когда придете к себе в офис. Договорились?”

И прежде чем Сондерс успел ответить, она отодвинула стул и торопливо направилась к выходу, все с той же загадочной улыбкой.

Сондерс послушно дождался следующего дня и, зайдя в служебный кабинет, нетерпеливо вскрыл пакет. Там лежал уже совершенно готовый сценарий пьесы “Мышеловка”. Да, название пришлось изменить, ибо зять Агаты, Энтони Хикс, обнаружил, что пьеса “Три слепые мышки” уже есть и с аншлагом идет в одном из лондонских театров.

В начале января Агата и Макс отбыли в Багдад, и Корку предстояло снова в одиночестве вести переговоры с Сондерсом насчет новой пьесы: сроки постановки, условия оплаты и прочее. Сначала ему пришлось сделать копии сценария (предварительно оттерев оставшиеся на папке следы от донышка кофейной чашки), ибо Агата вручила ему единственный экземпляр.

Итак, Мэллоуэны жили какое-то время в Багдаде, где их настигла скорбная весть: шестого февраля умер Георг Шестой, король Англии и британских доминионов. Несколько месяцев назад его величеству, заядлому курильщику, удалили легкое, пораженное злокачественной опухолью. Но все равно смерть Георга стала для его подданных невероятным потрясением. Агата отправилась на поминальную службу, где, писала она Корку, присутствовали все представители иракской политической элиты, а также туда явилась целая процессия из местных шейхов. Агата сетовала, что ей пришлось надеть “противное платье”, то есть единственное в ее гардеробе черное платье, предназначенное для траурных мероприятий.

В феврале на полках американских магазинов появилась пятьдесят пятая книга Агаты, “Миссис Макгинти с жизнью рассталась”. В марте роман вышел в Великобритании, собрав дань похвал, но гораздо более умеренных, чем бывало раньше. “Сан-Франциско кроникл” писала: “Сюжет многие сочтут простеньким в сравнении с прежними головоломками миссис Кристи, но интрига безупречна и характеры замечательные”. Книга была посвящена Питеру Сондерсу “с признательностью за доброе отношение к писателям”.

Ну а в начале марта Агата заподозрила, что домочадцы что-то от нее скрывают, хотя письма от них она получала регулярно. Она поделилась своей тревогой с Корком: “Ни слова о домашних проблемах. Это зловещий знак”. Через два дня она узнала, в чем дело.

Перед отъездом на очередной сезон раскопок Агата наняла в Гринвей новую экономку. У миссисМакферсон были отличные рекомендации, и она горела желанием обновить хозяйственные службы и преобразить огород поместья, посулив небывалые урожаи. Мистер Брисли, проработавший в Гринвее три года, и раньше садовником был неважнецким, а с появлением новой экономки совсем отбился от рук Плачевные результаты его трудов говорили сами за себя.

Увидев однажды, как “преобразились” многострадальные грядки, Розалинда решилась уволить мистера Брисли, но пришлось дать расчет и его жене, отличной кухарке. Эти драматические события пришлись на отпуск Корка, когда тот находился на юге Франции. А в Гринвее продолжали накаляться страсти, и обернулось все каким-то опереточным фарсом. Корка даже вызвали в Англию, поскольку миссис Макферсон… пыталась покончить с собой. Прямо там, где ее поселили, в бывшем лодочном домике. Так порученец Агаты Кристи и оказался (кстати, единственный раз) в ее георгианском особняке. Корк потом писал: “Осмотрев поместье, я понял, что никаких работ там не проводилось, хотя были выписаны огромные счета на ремонт и всякие нововведения. Особенно много денег она затребовала на “Ферри-коттедж”[73], но он выглядел отвратительно”.

Пролистав домовые записи новой экономки, Корк обнаружил, что она заядлая любительница скачек и проигрывала солидные суммы на ипподроме, и к тому же задолжала 850 фунтов местным ремесленникам. Еще верный Эдмунд обнаружил кучу неоплаченных счетов за четыре месяца, и до июня ему пришлось вплотную заниматься всем этим кошмаром. Он отослал восемнадцать писем с извинениями: “Миссис Мэллоуэн глубоко сожалеет о том, что вследствие не зависящих от нее обстоятельств за ней числится данная сумма”. К письмам прикладывался соответствующий квиток с отметкой об оплате.

Розалинда и Энтони тоже участвовали в “спасательных работах” и даже переехали в Гринвей, чтобы легче было держать все под контролем. В конце лета они доложили Агате, что теперь она может послать Корку письмо с доброй вестью: огород поместья “выглядит замечательно. Все-все выросло, и овощи, и салаты”.

Сентябрь 1952 года ознаменовался выходом романа “Фокус с зеркалами” (в США – “Убийство с зеркалами”). Дрексел Дрейк из “Чикаго санди трибюн” счел роман “на удивление слабым для Агаты Кристи, так долго сохранявшей очень высокий уровень”. Вскоре после этой книги появился роман Мэри Уэстмакотт “Дочь есть дочь”, о жизни и взаимоотношениях одинокой героини (посмевшей влюбиться) со взрослой дочерью. Эта строгая барышня, пылкая максималистка, вечно недовольная поведением матери, похоже, отчасти списана с Розалинды.

И все же, хотя наши мать и дочь были очень разными (или именно поэтому?), теперь они стали гораздо ближе друг к другу Ближе и “географически” (когда Агата и Макс приезжали в Гринвей-хауз), и мыслями, когда Роз приходилось решать по поручению мамы какие-то финансовые и юридические проблемы. Смотря что подбрасывала жизнь.

Кстати о жизни. Давно подмечено, что и в жизни и в любви удача иногда начинается с вроде бы обыденного события, и человеку даже в голову не приходит, какой замечательный подарок приготовила ему судьба. Таким подарком для Агаты стала “Мышеловка”.

Питер Сондерс запустил спектакль шестого октября 1952 года в ноттингемском “Королевском театре”. Пьеса оказалась настолько востребованной, что режиссер Питер Коутс гастролировал с ней в ряде английских театров: в оксфордском “Новом театре”, в манчестерском “Оперном доме”, в ливерпульском “Королевском дворе”. В Ньюкасле он шел в “Королевском театре”, в Лидсе это был “Гранд”, в Бирмингеме – театр “Александра”. И наконец, Лондон, Уэст-Энд, театр “Амбассадорс”, двадцать пятого ноября 1952 года.

Лондонскую премьеру Агата пропустила, но на самой первой, в Ноттингеме, присутствовала. Ей тогда показалось, что она перегрузила монологи остротами, и теперь боялась, что все эти “приправы” слишком отвлекают внимание зрителей от основной интриги, путают.

– Не волнуйтесь! – успокоил ее Питер Сондерс. – Гарантирую, что постановка продержится больше года. Рассчитываю месяцев на четырнадцать, не меньше.

– Это вряд ли, – усомнилась Агата. – Месяцев восемь – да, пожалуй.

Так началась феноменально долгая театральная жизнь пьесы. Мало кто из современных драматургов может потягаться в этом с Агатой Кристи.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.