Глава восьмая Налоговая инспекция начеку

Глава восьмая

Налоговая инспекция начеку

На моих банковских счетах сплошь отрицательное сальдо, хотя они по-прежнему не грешат превышением кредита.

Из письма Агаты Кристи литературному агенту Эдмунду Корку

Август 1938. Писатель Рафаэль Сабатини посетил Америку единственный раз в своей жизни. А именно в 1932 году, когда длинная костлявая рука Великой депрессии расправилась с доходами граждан, с их насиженным жильем, с рабочими местами и с надеждами. Двенадцать миллионов безработных, страна боролась за выживание. И вот в такой момент США приветствовали дорогого именитого гостя, которому, кстати сказать, всегда нравились американская жизнестойкость и умение не унывать.

У маэстро Сабатини были седые волосы и крупный нос. Он был полукровкой (отец итальянец, мать родом из Англии), но отечеством своим считал все же Англию, точнее, границу между Англией и Уэльсом, каковой является река Уай. В доме, построенном на ее берегу, он и писал исторические романы о бесшабашных храбрецах.

Родители Сабатини были оперными певцами, много гастролировали по европейским столицам, на некоторое время поселились в Португалии, открыв там школу пения, потом перебрались в Италию, где тоже давали уроки вокала. Сын их еще в самом нежном возрасте попал в сказочную атмосферу театра, к тому же оперного. Причудливые костюмы, яркий грим, бередящие душу, искусно скроенные либретто, дивная музыка. Все это не могло не повлиять на его писательские пристрастия, он навсегда полюбил романтические приключения и острые сюжеты. Дерзкие, озорные истории про морских пиратов, промышляющих на подступах к Испанскому материку, покорили сердца читателей по обе стороны Атлантики, как мужские, так и дамские.

Итак, в тридцать втором году сорокасемилетний Сабатини приехал в Нью-Йорк “продвигать” свою новую книгу “Черный лебедь” и заключать договор с кинопродюсерами, облюбовавшими знаменитую “Одиссею капитана Блада”. Появившийся через три года и очень популярный фильм превратил исполнителя главной роли, Эролла Флинна, в суперзвезду, а Рафаэля Сабатини в очень богатого писателя.

Чиновники из Налогового управления США, грабители наглые и опытные, тут же заинтересовались доходами маэстро, который, будучи “иностранным автором, не проживающим в США”, не платил налоги в Америке. Ему предъявили иск, и в августе 1938 года Апелляционный суд обязал писателя выплатить налоги не только с недавних гонораров, но и со всех произведений, ранее печатавшихся в Америке.

Агата Кристи тоже была иностранным автором, не проживающим в США, и, конечно, история Сабатини ее встревожила. Она не была знакома ни с создателем “Капитана Блада”, ни с налоговой службой США, но теперь ей пришлось изучить обстоятельства “дела Сабатини” и претензии хищных чиновников. Отведав крови одной иностранной знаменитости, налоговая инспекция решила поискать и других заморских “доноров”. Ей на глаза тут же попалась “королева детектива”.

Нью-йоркский литературный агент Агаты Кристи, мистер Гарольд Обер, предвидел подобные неприятности и в 1938 году уведомил своего британского коллегу, Эдмунда Корка, что в интересах их клиентки нанял специалиста по налоговому законодательству. Обер был литературным агентом еще у Скотта Фицджеральда и Уильяма Фолкнера. Произведения Агаты Кристи он пристраивал очень выгодно, отчисления с продаж в США составляли львиную долю ее доходов. Итак, Обер призвал на помощь Гарольда Е. Райнхеймера, который вызволил из капкана “многих известных писателей”. В общем, теперь миссис Агата Кристи могла не волноваться.

Между прочим, миссис Кристи хватало и других печалей. Умер обожаемый Питер, многолетний ее товарищ. Агата страдала, Макс недоумевал: как можно так сильно горевать о собаке? Ну не мог он этого понять, хотя в одном из первых писем к нему Агата писала: “Никто лучше верного пса не утешит тебя в трудные минуты”. И ведь она была права. Но ее деликатный и заботливый муж любил собак не настолько пламенно. Жар своего сердца он целиком и полностью отдавал отрытым древним поделкам.

На домашней атмосфере заметно сказывалась и нараставшая угроза войны. В сентябре 1938 года Германия пугала мировое сообщество вторжением в Чехословакию, в Англии началась мобилизация. Тридцатичетырехлетнего Макса вряд ли сочли бы пригодным для действующей армии, но Агата вся изволновалась. Такая уж у нее была натура: заранее придумать, как (по ее мнению) будут развиваться события.

Она корпела над очередной книгой, “Убить легко”[45]. На самом-то деле преступление всегда требует усилий. Писательских – точно, это Агата уже хорошо знала. Надо было по всему тексту рассыпать улики, примерно так действуют в сказках жертвы похищения: пока злодей тащит их по лесу, они тайком сыплют на землю крошки. Но Агате тогда было не до вымышленных злодеев, сосредоточиться мешали тревожные новости о политической ситуации и бесконечные хлопоты из-за переделки Гринвея. К тому же теперь рядом не было ее милого утешителя Питера. Она поставила на письменный стол его портрет, но разве фотография могла заменить славную выразительную морду и преданный взгляд?

Эдмунд Корк хотел купить ей щенка, самого что ни на есть породистого, так нет же, Агата категорически отказалась. Она продолжала оплакивать Питера, с горестным видом разгуливая по садовым дорожкам Уинтербрук-хауза.

В августе 1939 года реконструкция Гринвея была наконец-то завершена, семейство въехало в этот великолепный особняк, очень довольное и гордое столь раритетным жилищем. В честь знаменательного события в преобразившемся ухоженном саду было устроено несколько приемов. Пока Розалинда разливала шампанское, Макс потихоньку подмешивал в лимонад ликер, Агата пила девонширские сливки, разбавленные молоком. Эти празднества на свежем воздухе были уже не те, что в старое доброе время, но все же очень их напомнили. Агата уже смирилась с тем, что перемены неизбежны, даже на берегах реки Дарт.

В сентябре посмотреть на особняк приехала приятельница Агаты, Дороти Норт. Ее визит ознаменовался крахом наивной надежды на сохранение мира.

Дамы в тот роковой момент находились на кухне. Агата мыла в раковине листья салата и развлекала Дороти ужастиками про лодочный домик, в котором все было оплетено паутиной, а под ногами булькала застоявшаяся тухлая вода. В разгар этого захватывающего повествования в радиоприемнике раздался треск, потом зазвучали вести с Даунинг-стрит: Англия объявила войну Германии. Агата запнулась на полуслове, и подруги, затаив дыхание, стали слушать речь премьер-министра Нэвилла Чемберлена. Он уверенным голосом вещал, что враг будет побежден, но от этого легче не стало. Из приемника неслось: “Теперь, когда мы решили покончить с захватчиком, я знаю, что каждый из вас исполнит свой долг, сохраняя спокойствие и твердость духа”.

Горничная заплакала. Агату всю трясло, хотя она силилась внять призыву премьер-министра и сохранять спокойствие. Но тело ее не желало подчиняться. Агата уже прошла через войну и знала, что2 она творит с людьми. Новость была страшным ударом, но еще страшнее было уже знакомое ощущение обреченности. “Ну вот, опять”, – подумалось Агате, и она инстинктивно протянула Дороти руку. Та крепко стиснула ее ладонь похолодевшими пальцами.

Макс на речь Чемберлена отозвался вступлением в местный отряд самообороны. Агата считала, что эти вояки “напоминают опереточных героев”. Что поделаешь, это были абсолютно “нестроевые” граждане непризывного возраста, но боевой дух был у них на высоте. Винтовок набралось мало, тем не менее ополченцы организовали ночные дозоры, наблюдая за берегами и небесами: не идет ли враг, не летят ли его самолеты? Агата потом вспоминала: “Некоторые жены с большим недоверием относились к отлучкам своих благоверных, отправлявшихся на ночное дежурство”.

Роман “Убить легко” успел выйти до начала войны, в июне, и был хорошо принят. “Манчестер гардиан” писала: “Перед нами очередное свидетельство неистощимой изобретательности миссис Кристи, ее неиссякаемого таланта”.

Далее следовал сборник “Тайна регаты” и другие рассказы”, составленный для Америки. Это было впервые, раньше новинки выходили и в Англии и в США. Журнал “Нью-йоркер” счел, что рассказы “довольно простенькие, но симпатичные, в самый раз для воскресного отдыха”.

Истинным шедевром Агата Кристи порадовала армию своих поклонников ближе к концу 1939 года, в ноябре. Роман “Десять негритят” сметали с магазинных полок. Заголовок (вроде бы с расистским душком) продиктован сюжетом: десять человек оказываются на уединенном Негритянском острове у берегов Девона, который “назван так потому, что его очертания напоминают мужскую голову с толстыми, как у негров, губами”.

В Америке опасались, что кому-то название покажется оскорбительным, поэтому вышедший у них в 1940 году роман переименовали: “И не осталось никого”.

Англичане расистского налета в негритятах не обнаружили. Знатоки из Старого Света сразу поняли, что тут имеется в виду не столько остров-голова, сколько всем известный шутливый стишок-считалочка про десятерых негритят[46], с которыми постоянно что-то приключалось, и в финале из их дружной компании “не осталось никого”.

Руперт Харт-Дэвис, обозреватель журнала “Спектейтор”, назвал книгу “шедевром от Агаты Кристи”. Исаак Андерсон (напомним: обозреватель из “Нью-Йорк тайме”) восхищенно недоумевал: “Не верится, что такое вообще возможно, это нечто фантастическое. Самая изящная и остроумная среди загадочных историй Агаты Кристи”.

Миссис Кристи Мэллоуэн тоже была очень довольна этой книгой, вот это и впрямь какая-то фантастика. Ведь она никогда не считала себя выдающейся писательницей и не очень-то прислушивалась к мнению литературных обозревателей. Но об этом романе она говорит в “Автобиографии” с откровенной гордостью:

“Десять негритят” я написала, потому что меня захватила сложность задачи: выстроить сюжет так, чтобы десять смертей выглядели правдоподобными и чтобы сложно было вычислить убийцу. Процессу написания предшествовало долгое, мучительное обдумывание, но конечный результат мне понравился. История получилась ясной, логичной и в то же время загадочной, при этом она имела абсолютно убедительную развязку: в эпилоге все разъяснялось. Книгу хорошо приняли и хорошо о ней писали, но истинное удовольствие от нее получила именно я, потому что лучше всякого критика знала, как трудно было ее сочинять”.

“Десять негритят” (или “И не осталось никого”) продолжают выпускать стомиллионными тиражами, роман на протяжении десятков лет остается одним из мировых бестселлеров.

Последнее, что она написала до войны, – “Печальный кипарис”, опубликованный в марте 1940 года. Агату очень огорчила обложка. Она, конечно, не имела права диктовать художнику свои требования, но, увидев силуэт кипариса на “небесном” тускло-голубом фоне, написала Эдмунду Корку гневное послание: “Это удручающая банальность!!!” Сама она представляла обложку более строгой: “Только черный и белый, это было бы броско, стильно и оригинально”.

Неизменно дипломатичный Корк ответил, что вообще-то обложки уже напечатаны и “вряд ли издатели захотят пустить их под нож, но, разумеется, если вы очень на этом настаиваете, они покорятся”.

Огорчала не только обложка, но и отзывы критиков. “Нью-Йорк тайме” сдержанно заметила, что “это не лучшее произведение Агаты Кристи”. Шотландская газета “Скотсмен” изъяснилась более определенно: “Печальный кипарис” не так убедителен и гораздо менее оригинален, чем прежние истории миссис Кристи”.

Между тем педантичные немецкие вояки действовали с методической жестокостью, и однажды ополченцы действительно увидели в небе над Девоном вражеские самолеты. Несколько бомб упали неподалеку от Гринвея – к счастью, никто не пострадал. Сделав свое черное дело, “мессер-шмитты” с ревом неслись дальше, исчезая в ночной темноте. В этих самолетах и в этих летчиках не было ничего романтического. Они казались Агате вместилищами ненависти и несли на своих крыльях смерть.

В это суровое военное время Максу выпала удача заняться по-настоящему важным делом. Учредитель Британского института археологии в Анкаре попросил его приехать в Лондон и помочь организовать сбор денег и продовольствия для изувеченного землетрясением турецкого города Эрзинджана – оно унесло тридцать пять тысяч жизней. Агата (которой было тогда около пятидесяти) осталась в Гринвее вместе с Розалиндой. Сама она нанялась в больницу Торки, вызвавшись поработать в аптеке (хотела освежить свои фармацевтические знания): “Что и говорить, со времен моей молодости наука не стояла на месте. Появилось множество новых пилюль, таблеток, присыпок, мазей и прочих препаратов”.

Через некоторое время после бомбежек Девона Агата уехала в Лондон, они с Арчи поселились на Шеффилд-террас, но вскоре и на эту улицу стали падать бомбы. Дома напротив были разрушены до основания, а их дом пострадал от ударной волны, особенно сильно верх и цокольный этаж. Агате было особенно жаль любимого рояля: “Мой “Стейнвей” уже никогда не будет звучать, как прежде”.

Война подступала все ближе, теперь приходилось прятаться за шторами затемнения и привыкать к вою сирен.

В общем, “идеальный дом” Мэллоуэнов был изранен фугасными бомбами, посему Розалинда жила в Гринвее, а Макс и Агата переехали в Хэмпстед, на Лон-роуд. Несколько лет назад там воздвигли ультрасовременные бетонные здания, спроектированные канадским архитектором Уэллсом Коутсом. В одной из тамошних квартирок Агата проведет почти всю войну, почти все время в одиночестве. Исключительно в компании силихем-терьера Джеймса, которого на нее оставляла Карло (дорогой ее “адъютант”), поскольку дни напролет теперь трудилась на военном заводе.

Лорду Джорджу Амброзу Ллойду[47] очень понравилось, как Макс работал над составлением карты рельефов Турции. По рекомендации лорда он и попал потом в отдел разведки при британских ВВС. А поскольку Макс хорошо знал арабский, его откомандировали на Ближний Восток. Впервые за десять лет совместной жизни Агате и Максу предстояла длительная разлука. Но, как говорится, чем дольше разлука, тем слаще встреча. Они приказали своим сердцам набраться терпения, и каждый погрузился в предписанные военным положением хлопоты.

Агата начала работать в аптеке университетского колледжа, а вечерами, вернувшись в свою квартирку, садилась за рукопись. Работа помогала скрасить одиночество. И разумеется, любимец Карло терьер Джеймс. Иногда еще ездила в Гринвей к Розалинде.

Розалинде скоро исполнялся двадцать один год, и она почувствовала себя взрослой. Да, она больше не была девчонкой, хихикающей с подружками над подростковыми шутками и нафантазированными влюбленностями. Роз и раньше не очень-то охотно делилась с матерью своими девичьими тайнами, а теперь отдалилась от нее еще больше. Это иногда случается с детьми, когда они изо всех сил стараются защитить свою независимость.

Однако материально она была зависима от Агаты, жила в ее доме и на ее деньги. С работой ничего не получалась. На приеме в Женские вспомогательные воздушные силы она провалилась, в Территориальную армию[48] тоже поступить не смогла. Но честно искала работу. Правда, скорее чтобы не мучила совесть, а не по острой необходимости, как большинство ее сверстников. В ту пору Розалинду больше занимали иные проблемы. Она была влюблена, однако хранила это в тайне.

Первая улика была косвенной: рядом со вторым телефонным аппаратом – в дочкиной спальне – Агата обнаружила пепельницу, полную окурков. Будучи опытным мастером детективных головоломок, миссис Кристи мигом поняла, что здесь ведутся долгие секретные разговоры. С кем именно, Агата установила лишь в тот момент, когда Розалинда небрежным голосом сообщила, что выходит замуж за Хьюберта Причарда. Жених был человеком спокойным и рассудительным. Этот статный, пригожий малый служил в Королевском Уэльском фузилерном полку, одном из старейших в британской армии[49].

Хьюберт был однополчанином Джека и частенько гостил в Эбни-Холле. В Гринвей он впервые приехал вместе с “тетей Москитиком”. Ну а приглашение приезжать еще последовало от Розалинды.

Хью был на двенадцать лет старше своей невесты, владел старинным фамильным поместьем на привольных лугах Колвинстона, в Поллирэче (пригород уэльского города Вейл-оф-Гламорган). Эту усадьбу он получил в наследство.

“Мама, надеюсь, ты хочешь приехать на церемонию бракосочетания?” – так прозвучало приглашение на свадьбу. Агата, разумеется, хотела присутствовать при столь важном событии в жизни единственной дочери. Но почувствовала, что та не очень этому рада. Возможно, сказывалось подспудное опасение, что присутствие мамы на церемонии как-то нивелирует взрослость новобрачной и даже отодвинет ее на второй план (поскольку мама была очень знаменита). Однако Агата проявила твердость. И в ближайший понедельник будущая жена и будущая теща отправились на поезде в Северный Уэльс, в город Денби. Город этот знаменит перчаточной фабрикой, недостроенной церковью и тем, что одиннадцатого июня 1940 года в местном регистрационном бюро актов гражданского состояния двадцатилетняя дочь Агаты Кристи стала миссис Причард.

Теперь перейдем к теме куда менее романтичной. Несмотря на предпринятые Обером меры предосторожности, американские налоговики вцепились в Агату Кристи намертво, и поэтому деньги на ее английских счетах таяли. В письмах Эдмунду Корку все чаще звучала тревога по поводу состояния дел. “Неплохо было бы, если бы вы там разобрались с финансами, на случай моей внезапной кончины”, – писала Агата в июне, понимавшая, что в любой момент может погибнуть, если бомба угодит в ее дом.

Через месяц она спрашивает: “Собираются американцы платить хоть что-то? На моих банковских счетах сплошь отрицательное сальдо, хотя они по-прежнему не грешат превышением кредита”.

Литературные агенты и поверенные (и американские и английские) горячо обсуждали щекотливую ситуацию, в которой оказались доходы их клиентки. Ведь налоговая служба США, по сути дела, заморозила американские счета Агаты Кристи – до уплаты налогов. В Англии тоже надо было платить налоги, но банковские операторы ждали денег из Америки, где был основной источник доходов Кристи. Финансовые споры не утихали, однако в моменты передышки Агата продолжала писать.

Книга “Раз, два, пряжку застегни”[50] (как видите, опять в названии строчка из детского стишка) вышла в Англии в ноябре 1940 года.

Получив рукопись, Гарольд Обер написал своему английскому коллеге Эдмунду Корку: “Боюсь, что эта книга нравится мне гораздо меньше прежних… ” Американского литературного агента Агаты, видимо, резануло то, что в книгу проникла мрачная реалистичность, навеянная войной, непредсказуемые причуды жителей деревушки Сент-Мэри-Мид казались мистеру Оберу более притягательными. Однако Морис Ричардсон из газеты “Обсервер” считал, что у Агаты Кристи не может быть неудач. “Если она напишет про убийства даже по списку абонентов в телефонном справочнике, все равно получится увлекательнейшая история”.

Вероятно, самой большой удачей было то, что она вообще продолжала писать. В конце 1940 года Лондон и его пригороды интенсивно бомбили, но Агата не желала при воздушной тревоге отправляться в бомбоубежище, оставалась в своей квартирке на Лон-роуд. Она ложилась и прикрывала голову подушкой на случай, если посыплются осколки стекла или штукатурка, а на кресло рядом с кроватью клала две самые ценные в ту холодную военную зиму вещи: резиновую грелку и шубу. Когда налет прекращался, она снова усаживалась за машинку.

“Разбитые окна, бомбы, фугасы, а позднее реактивные снаряды – все это воспринималось уже не как что-то из ряда вон выходящее, а как обыденность”, – припомнит она потом. В общем, несмотря на всякие отвлекающие моменты, она продолжала придумывать свои бестселлеры.

Постоянная угроза смерти во время “блицкрига” заставила Агату подумать еще кое о чем. В свободные от работы в аптеке дни она решила написать две книги в дар (в виде эксклюзивных прав на издание) своим близким. Книги, которые должны были завершить серии романов о Пуаро и мисс Марпл. Розалинде предназначался “Занавес” (последнее расследование непревзойденного Эркюля Пуаро), а Максу – “Спящее убийство” (с гениальной мисс Марпл).

Воздушные налеты немцы устраивали и в 1940 году, и в 1941-м. Тридцать восьмая книга Агаты, “Зло под солнцем”, была написана в самые сумрачные, самые бедственные дни. Это был классический образец “романов Агаты Кристи”. Изысканный антураж: солнечный дорогой курорт, манящая синева моря; в меру язвительный юмор; донельзя загадочное убийство и целый набор возможных преступников. Щеголя Пуаро мы застаем на берегу Девона. Он стоит на песчаном пляже в ослепительно-белом костюме, опасаясь, как бы под знойными лучами с его волос не потекла черная краска. Пуаро предчувствует, что готовится убийство, и оно, естественно, не заставляет себя ждать. Читая этот роман, невозможно представить, что его писала женщина, безмерно уставшая от одиночества и гнета тревог.

Роман, вышедший в начале 1941 года, был принят критиками на ура. И.Р. Паншон из “Манчестер гардиан” риторически вопрошал: “А не пора ли нам признать, что миссис Агата Кристи на сегодняшний день – одна из лучших в писательском цехе?”

Возможно, он высказался бы определеннее, если бы знал, что автор уже работает над двумя очередными книгами, причем одновременно.

Шпионский триллер “Икс или Игрек?”[51] (где снова задействованы Томми и Таппенс) был опубликован в том же году, классический детектив “Труп в библиотеке” (с мисс Марпл) вышел в 1942-м. Почему она тогда писала сразу два романа? У Агаты был на это вот какой ответ: “Когда пишешь, в какой-то момент вдруг ощущаешь скуку и усталость. Нужно отложить рукопись и переключиться на другие дела. Но кроме работы в аптеке, других дел у меня тогда не было. А сидеть и предаваться мрачным раздумьям не в моем характере”. И она мужественно старалась им не предаваться, она писала книги.

Однако чем больше она писала, тем меньше получала денег, поскольку ее счета в США по-прежнему были заморожены. В какой-то момент она даже собралась продавать Гринвей, и продала бы, если бы нашелся покупатель, готовый расплатиться наличными. Росли задолженности в банках, предоставлявших ей ссуды в счет будущих гонораров. Литературные агенты оправдывались как могли, кивая друг на друга. А свой Эдмунд Корк в конце концов призвал Агату писать еще больше книг.

В ответном письме она недоумевает: “Ты считаешь, будто старый автомат для выделки колбас может выпускать еще больше готового продукта? Я правильно тебя поняла?”

Тут она впервые сравнивает себя с безотказным автоматом на колбасной фабрике и часто будет потом прибегать к этому сравнению. Далее мы читаем: “Меня крайне угнетает нынешнее состояние моих финансов. Я пишу, чтобы заработать денег. Но какой в этом смысл, если в конечном итоге мне практически ничего не платят?”

Резонный и справедливый вопрос. Вот что потом напишет Корк своему коллеге Оберу: “Это же форменный кошмар: чуть ли не три четверти налоговых сумм начислены на гонорары в США… понимаю Ваши опасения, Вы действительно не напрасно предчувствуете, что Агата не сможет изыскать деньги на уплату налогов – с тех денег, которые она, между прочим, не получила… ”

Эдмунд настойчив и резок, поскольку все денежные проблемы Агаты Кристи порождены жадностью американской налоговой инспекции. Ситуация пренеприятная, но писательница еще надеялась, что здравый смысл и закон все же восторжествуют. Куда неприятней была назойливость газетчиков и прочих интересующихся ее персоной граждан. Теперь, когда Агата постоянно жила в Лондоне и работала в аптеке, опасность стать объектом для съемок и пересудов зевак многократно увеличилась.

Надо сказать, что после злополучного исчезновения Агаты (в злополучном 1926 году) ее постоянно преследовали репортеры и фотографы, но она упорно их избегала. В качестве оправдания всегда приводили вот что: “Миссис Кристи сейчас за границей и поэтому не имеет возможности беседовать с журналистами и фотокорреспондентами”. Чаще всего так оно и было. Но теперь она жила дома, в Англии, и подобные отговорки не годились. К тому же известная писательница Агата Кристи помогала раненым воинам, что, естественно, еще больше подогревало к ней интерес.

“Больница пока стоит, хотя все дома вокруг уже в руинах, – сообщила Агата Корку в одном из писем, – так что если им действительно нужны какие-то фотографии в аптеке, пусть приезжают”.

Но газетчики не унимались. В мае 1941 года в “Сатердей ивнинг пост” появилась статейка под названием “Автор загадочных историй загадочная женщина”. Агата была в ярости.

“Я не желаю быть “загадочной женщиной”, – выговаривала она своему литературному агенту, не забыв сунуть в конверт и копию статьи, которую тот не читал. Опус был без подписи, в нем говорилось: “Миссис Кристи действительно загадочная женщина. Даже ее литературный агент и издатель мало что могут про нее рассказать. Ее рукописи не нуждаются в доработках и переделках, в отличие от работ большинства авторов. Рукописи отдают в печать, готовые книжки хорошо продаются – опять же лучше многих других. Вот так оно все и происходит…

В настоящее время миссис Кристи работает на благо защитников нашего отечества, и ее супруг тоже. Но получить сведения о том, чем именно они занимаются, также не удалось”.

Те, кто жаждал пикантных подробностей из личной жизни знаменитости, были бы разочарованы. Агата тосковала по своему милому Максу, откомандированному в Каир. Все сильнее одолевала усталость от постоянного цейтнота, в который она сама себя загоняла. Усталость от разлуки с друзьями, которых отбирали то смерть, то эвакуация. Усталость от разрухи, все более алчной и масштабной. Прекрасные лондонские здания были изувечены бомбежками, в том числе и Букингемский дворец. Супруга короля Георга Шестого, королева Елизавета, не пала духом и не пожелала никуда уезжать. Она заявила: “Я рада, что мы попали под бомбежку. Полагаю, что теперь я могу спокойно смотреть в глаза жителям Ист-Энда[52]”.

Агата Кристи, конечно, тоже могла бы давно покинуть Англию. Уехать в Канаду или в какую-нибудь другую нейтральную страну. Любая знаменитость на ее месте так бы и поступила. Но миссис Мэллоуэн не собиралась бежать из дома только ради собственного спасения. Ей хотелось быть рядом с мужем. Она решила пристроиться внештатным корреспондентом в какой-нибудь журнал, писать о войне. Это дало бы ей возможность получить визу для поездки в Каир. И она попыталась что-то предпринять еще до того, как туда послали Макса.

“Миссис Мэллоуэн сказала мне, что ее супруг, ныне работающий для ВВС, этим летом отбудет в распоряжение их ближневосточного штаба.

Разумеется, она не сможет его сопровождать или приехать к нему в Каир, – объяснял Эдмунд Корк в письме к Гарольду Оберу. – Она просила меня помочь ей попасть туда, но у меня нет никаких возможностей. И я вот о чем подумал. Может быть, Америке покажется интересной такая идея: нынешняя жизнь Ближнего Востока с точки зрения известной писательницы? Тогда можно было бы официально заказать ей серию статей”.

Обер попытался соблазнить этим замыслом журнал “Кольере мэгэзин” и газету “Сатердей ивнинг пост”, в которых когда-то печатались (в виде отрывков) романы его клиентки, но отклика нигде не нашел.

В конце мая она напишет Эдмонду Корку, что раз с Каиром ничего не получается, то “здесь, в Англии, я хотела бы поехать в Уэндовер и устроиться фармацевтом при местном враче”. Представив, что популярнейшая писательница нанимается в помощницы к какому-то провинциальному врачу, Корк содрогнулся от ужаса и тут же отослал ответ: “Мне все же кажется, что Вы могли бы делать работу более важную, чем та, которой Вы собираетесь посвятить себя в Уэндовере”.

"Уязвленная тем, что Корк не воспринимает всерьез ее вторую профессию (фармацевта), Агата незамедлительно отзывается гневным посланием: “Дорогой мистер Корк! Легко, конечно, разглагольствовать про “более важную работу”. Какую именно? Предложите же что-то конкретное! Что, по-Вашему, будет для меня интересным и важным?

Раз я не еду за границу, то должна что-то делать здесь! Мне нужна работа!”

Подпись недвусмысленно выражала протест и вызов: “Агата Мэллоуэн”.

Предложение Корка не стало оригинальным, оно оказалось абсолютно предсказуемым: Агата должна делать то, что получается у нее лучше всего. То есть писать. Он предложил заняться, в сущности, не очень трудоемкой работой: инсценировкой ее собственных книг. К тому же пьеса – жанр очень прибыльный для автора, особенно если она надолго задерживается в репертуаре.

Корк стал прикидывать, кто бы согласился финансово поддержать постановку пьес миссис Кристи, и после тщательных поисков нашел Б.А. (Берти) Мейера[53], благодаря которому лондонский Театр Святого Мартина взялся за постановку “Десяти негритят”. Агате было предложно 100 фунтов плюс пять процентов от сборов со спектакля. От нее требовался текст и подпись, Агата с волнением и азартом взялась за пьесу, и вскоре сценический вариант “Негритят” будет готов. Потом Мейер изрядно ее удивил: попросил написать пьесу по роману “Смерть на Ниле”, где роль Эркюля Пуаро хотел предложить давнему другу Агаты, известному актеру Фрэнсису Л. Салливану[54].

С легкой руки Мейера Агата очень быстро освоила каноны драматургии и стала много общаться с театральной публикой.

Она писала Максу: “Я теперь свой человек в театре и даже самых крупных знаменитостей называю дорогушами”.

Но вернемся к “Негритятам”. Агата переделала финал, иначе пьеса никак не получалась, поскольку некому было рассказать зрителям про убийства на острове. Агата немного изменила сюжет: двое, мужчина и женщина, ни в чем не повинны, они остаются живы и влюбляются друг в друга. Это вполне соответствовало и тексту стишка-считалочки, где последний из десятерых негритят обзаводится женой.

Писать пьесы ей понравилось.

“Это показалось мне очень интересным, вероятно, я воспринимала сочинение пьесы как развлечение, а не как работу, потому что у меня не было ощущения, что я обязана придумать ее во что бы то ни стало”. Во время этих своих развлечений Агата неожиданно получила уведомление от Британского адмиралтейства: оно забирает Гринвей для размещения офицеров из военного флота США.

Агата обрадовалась, что ее старинный особняк послужит военным, это ведь тоже был вклад в борьбу с врагом. В течение двух недель Агате пришлось стаскивать всю мебель и прочие пожитки в гостиную. Она писала мужу о своих чувствах перед отъездом:

“Когда грузчики и рабочие ушли, я вышла на улицу и села на скамейку, с которой были видны и дом и река, я представила, что ты сидишь рядом”.

Агата была уверена, что таким видит Гринвей в последний раз: либо его разбомбят немцы, либо безнадежно испортят американцы – какими-нибудь переделками и пристройками.

“Я смотрела на сад, освещенный вечерними лучами, и мне вспоминались замечательные, счастливые моменты. Как ты сажал магнолии, как я расчищала дорожку к реке, – писала она в том же письме. – И мне подумалось, что наш Гринвей – самый прекрасный дом на земле”.

Возвращение в Лондон она восприняла как возвращение в мир ужасов, порожденных людским безумством. Небо там было затянуто черным дымом, полыхали дома, падали бомбы. Эти картины затмили счастливые воспоминания. Единственным прибежищем оставалось творчество, Агата снова расчехлила пишущую машинку и принялась сочинять “Отравленное перо”[55], роман, который потом назовет одним из самых своих удачных. Сначала он вышел в США (в июле 1942 года). Обозреватель литературного приложения “Таймс”, Уилсон Дишер, отметил: “Разгадать, кто злодей, будет сложно и самым сообразительным любителям жанра, это уж точно”.

Потом, практически без передышки, она пишет “Пять поросят”[56], который выйдет в 1943 году. Этот роман (в той же газете) назовут “блистательным”. Под пятью поросятами (персонажи одного из столь любимых Агатой Кристи фольклорных детских стишков) подразумеваются пятеро подозреваемых. Расследование проводит месье Эркюль Пуаро. Эту книгу Агата посвятила Стивену Глэнвиллу, другу Макса.

С египтологом Британского музея Стивеном Глэнвиллом Макс познакомился в середине двадцатых годов. Он был моложе Агаты на двенадцать лет, умел быть по-детски трогательным, чем покорял решительно всех дам, с коими флиртовал неустанно. Его жену и двоих детей эвакуировали в Канаду, поэтому он был свободен и часто сопровождал Агату на всякие мероприятия. Агате, разлученной с Максом, было лестно и приятно мужское внимание. Она с удовольствием общалась с его другом: “Иногда он заезжал за мной в больницу и отвозил к себе домой в Хайгейт[57], чтобы вместе пообедать”.

Она ходила слушать его лекции и потом писала Максу, что у Стивена “очень приятный голос”. Агата пригласила его к себе на обед отметить выход книжки “Пять поросят”, они подняли бокалы перед фотопортретом Макса. Когда начались репетиции “Десяти негритят” (постановщиком пьесы была режиссер Ирен Хентсчел), не кто иной, как мистер Глэнвилл, сопровождал Агату на прогоны.

И на первом спектакле в “Театре Сент-Джеймс” семнадцатого ноября 1943 года он тоже был рядом.

“После была вечеринка в ресторане “Прюнье”, – докладывала Агата в письме Максу. – Копченая лососина, устрицы, горячий омар “термидор” и шоколадный мусс. Мы чувствовали себя, как девять покинутых негритят, ведь десятый их дружок теперь в Триполитании (или, может быть, в Каире?)”.

Отношения с Глэнвиллом исключительно приятельские, без налета романтической заинтересованности. И все же… в его восторгах по поводу вечера премьеры проскальзывает чересчур пристальное внимание и фамильярность. Это немного настораживает:

“Агата, дорогая. Вчерашний вечер был наполнен незабываемыми моментами. Общее впечатление – ПРАЗДНИК… Особенно меня порадовала возможность увидеть столько разных Агат. Агата-вся-на-нервах… Агата сияющая (в минуты триумфа)… и, наконец, Агата еще взволнованная, но умиротворенная и довольная. Последний вариант – самый восхитительный… ”

В обыденной жизни, разумеется, никакой умиротворенности и покоя не было. Наоборот, сплошное беспокойство. Она тосковала по Максу, сражалась за свои гонорары, старалась как можно скорее дописать книгу “К нулю”[58], которую нужно было отправить агенту, чтобы он “застолбил” место в издательском плане. И еще одно очень важное событие – Агата стала бабушкой.

Когда Розалинда обнаружила, что беременна, то долго скрывала новость от матери. Лишнее свидетельство того, что доверительности в их отношениях недоставало, хотя они были очень привязаны друг к другу Узнав о грядущем событии, Агата, естественно, разволновалась. И на радостях тут же потащила дочку в магазин за распашонками, пеленками и прочим детским приданым. Розалинда решила рожать в родильном отделении больницы, находившейся неподалеку от Эбни-Холла. На девятом месяце Агата отвезла ее к Москитику и снова занялась театральными делами, проводились уже последние – костюмные – репетиции.

Кстати сказать, поначалу пьеса “Десять негритят” шла на сцене театра “Уимблдон” (с сентября по ноябрь). То есть первая премьера состоялась там – двадцатого сентября.

Прямо во время спектакля ей принесли телеграмму от Москитика: Розалинда в больнице. Агата помчалась наутро в Чешир и прибыла туда, когда Розалинда и Хьюберт уже стали родителями. Итак, Мэтью Причард появился на свет двадцать первого сентября 1943 года.

Особняк в уэльском графстве Гламорган срочно экипировали для молодой мамы и ее сыночка, а пока Агата забрала их от Мэдж и поселила в лондонской квартире на Кэмпден-стрит, быстро приискав няню для внука. Однако готовить еду и убираться Агате приходилось самой. Готовить она любила, а вот собственноручно отмывать полы… Она жаловалась в письме Максу: “От соды и мыла кожа на руках стала шершавой, как наждак, на коленках ссадины, спину ломит”.

Семнадцатого января 1944 года вечером Агата находилась в репертуарном театре шотландского города Данди, где давали премьерный спектакль “Невидимый горизонт” по роману “Смерть на Ниле”. Она наблюдала за зрительным залом, “спрятавшись в глубине балкона”, публика принимала пьесу хорошо, тем не менее отыскать для нее театр в Лондоне не удалось, а в Данди ее вскоре сняли с репертуара.

Агата по-прежнему работала на износ. Однажды в выходные взялась за роман для Мэри Уэстмакотт под названием “Вдали весной”[59]. Сначала были написаны первая и последняя главы, а потом придумала остальные, по сути дела весь роман был сочинен за три (!) дня.

“Я очень боялась, что меня кто-нибудь отвлечет и я собьюсь. Поэтому, написав в пылу вдохновения первую главу, тут же принялась за последнюю, поскольку уже четко представляла себе финал: мне хотелось безотлагательно запечатлеть его на бумаге”, – вспоминала Кристи в “Автобиографии”. После финала она, словно исполняя некий обет, писала и писала остальные главы, а завершив труд, “рухнула на кровать. И если мне не изменяет память, проспала почти сутки. Затем встала и съела гигантский обед. А на следующий день даже смогла отправиться на работу в больницу”.

В отличие от сотворенного с молниеносной скоростью романа Мэри Уэстмакотт, очередной роман миссис Кристи, “Смерть приходит в конце”, продвигался чрезвычайно медленно. Это Стивен Глэнвилл уговорил ее написать детектив с героями из Древнего Египта. Она, на беду свою, согласилась. Стивен даже дерзнул оспорить придуманный Агатой финал, она и тут ему уступила. О чем потом сокрушалась.

“К сожалению, я тогда сдалась. Перечитывая книгу, и по сей день злюсь на себя за то, что не отстояла свой вариант, – призналась Агата. – Вообще-то я человек уступчивый, решительно во всем. Но никогда и никому не позволяла указывать, как и что мне писать”.

Идея “исторического” романа возникла после того, как Стивен, среди множества иных, принес монографию про письма жреца Ка (к тому же крупного землевладельца), обнаруженные в гробнице под Луксором.

Об этой, сорок четвертой по счету, книжке миссис Кристи Исаак Андерсон писал: “Агата Кристи порадовала нас хитроумной историей, достойной ее прежних шедевров, но помимо “ловушек” ей замечательно удались жители Древнего Египта. Они совсем не похожи на воскрешенные мумии, они абсолютно живые”.

Макс был далеко, за тысячи миль от дома, и всю свою нежность Агата теперь изливала на внука. Она часто наведывалась в Уэльс к дочери, в местечко Поллирэч. В первый раз приехала туда на Рождество, а потом навещала милых чад многие годы. Хьюберт служил во Франции, даже к сыну смог вырваться один-единственный раз, и Розалинда призывала на помощь мать, как бы ей ни хотелось быть самостоятельной.

Агата делилась с Максом своими чувствами: “Я так счастлива, что мне приходится о них заботиться, что меня зовут на выручку”.

Ей в радость было общение с внуком, и она благоразумно воздерживалась от замечаний по поводу воспитания ребенка. Сама Агата окружила бы сына атмосферой волшебства, чтобы он рос среди цветов, ярких красок и слушал истории про заморские страны, играла бы с ним. Но бедняжке Розалинде было не до игр, у нее на руках огромный старинный дом (“без отопления”), маленький ребенок (“вылитый Хьюберт”) и домашние твари (“упрямые все ужасно”). Двадцатичетырехлетняя Розалинда старалась поддерживать порядок, хотя в доме не было ни одной прислуги. Агата с восторженным изумлением взирала на дочь, втайне ею любуясь и мечтая “остановить мгновение”.

В конце августа 1944 года Розалинде прислали извещение о том, что ее муж пропал без вести. Узнав об этом, Агата почувствовала, как земля поплыла у нее под ногами. Она кинулась к дочери, хотелось утешить ее и приголубить. Но как тут можно утешить? Розалинда не позволяла себе раскисать. Возможно, не хотела, чтобы мать видела ее слезы.

В начале сентября Агата писала Максу: “Как же ей сейчас страшно. Но Роз держит себя в руках, удивительная моя девочка. В доме все как обычно, то есть в полном порядке: еда приготовлена, псы обихожены, ребенок чистенький. Мы ведем себя так, будто ничего ужасного не случилось”.

Но оно случилось, хотя они далеко не сразу об этом узнали. Хьюберт Причард погиб в бою. Могила его была найдена в октябре.

“Страшная трагедия, – писала Агата Эдмунду Корку, – мне кажется, они были очень счастливы вместе, замечательная пара”.

Если Розалинда и плакала, то тайком от матери. Зато сама Агата плакала непрестанно, все глубже погружаясь в пучину отчаяния, не желая с ним бороться. Она была сломлена гибелью зятя, сломлена бесконечными испытаниями, и впервые в ее жизни попытки что-то написать были бесплодными.

Война в конце концов подмяла Агату Кристи, несмотря на все ее мужество и, казалось бы, неиссякаемый запас сил. Миссис Кристи Мэллоуэн пала духом и потеряла всякую надежду на счастье.

“Милый мой, – писала она Максу, – как же я устала от войны, от горя”.

Через несколько месяцев война кончится, Мэллоуэнам вернут Гринвей-хауз, Европа постепенно начнет приходить в себя и подниматься из руин.

Но несколько лет жизни под бомбежками и среди разрушенных домов пагубно отразились на внешности и здоровье. Выглядела Агата старше своих пятидесяти пяти, сильно прибавила в весе, ноги распухли от плохой циркуляции крови, мозг был истощен и не мог больше породить ни одной книги.

“Была бы возможность, спала бы и спала”, – написала она как-то Максу. Агата лукавила, на самом деле она боялась крепко заснуть и не услышать, как вернется муж, с которым они так давно не виделись. Раньше Агата считала, что нет ничего хуже ожидания. Оказалось, это не самое страшное. Неизвестность – вот что ужасно, когда от письма до письма живешь в неведении, зная, что в любой момент может произойти непоправимое.

Муки неведения закончились ранней весной 1945 года. Перед отъездом в Англию Макс прислал телеграмму: “Ура! Еду домой”. Это было девятого апреля.

Прошла неделя, вторая, а Макс все не появлялся, и писем тоже никаких. Но помимо привычной усталости и грусти Агату порой охватывала радость, острая до головокружения.

На выходные она поехала к дочери и внуку, Розалинда встретила ее с отрешенным видом, с равнодушием обреченности. Вся страна была в таком же настроении, будто ее жителям уже не хватало сил, они задыхались от непомерных тягот.

Агата чувствовала себя потерянной, делала все скорее машинально, ее мысли были заняты Максом. Где же он?

В воскресенье (это были вторые майские выходные) она уехала поздно, на поезде, идущем до вокзала Паддингтон, слава богу, удалось пересесть на случайную электричку прямо до Хэмпстеда.

Бредя по дорожке, она слышала, как хрустит под ногами гравий. От станции до Лон-роуд идти было недалеко, в одной руке Агата несла чемоданчик, в другой – сумку с копченой рыбой.

Войдя в квартиру, она скинула пальто, потом положила рыбу на сковороду, зажгла конфорку и слегка привернула огонь. Тут снизу, от парадной двери, донесся какой-то лязг, Агата выскочила на балкон посмотреть, кто это там. На тротуаре, чуть сгорбившись от ноши, стоял Макс. Ее Макс, только изрядно погрузневший.

“Было такое ощущение, что он уехал только вчера и вот вернулся. Мы вернулись друг к другу”, – вспоминала Агата.

Посмотрев друг на друга, супруги рассмеялись: за войну они поправились фунтов на пятьдесят шесть (если брать “общую” прибавку).

“Какой это был чудный вечер! Мы ели подгоревшую рыбу, совершенно счастливые”.

Счастье – субстанция хрупкая и зыбкая, даже для тех, кто твердо знает, какое оно, и всем сердцем к нему стремится. Когда жизнь стала входить в привычное русло, Мэллоуэны окончательно убедились, что самые важные моменты в их отношениях остались прежними.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.