18. "Реквием по монахине"

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

18. "Реквием по монахине"

Судьбе было угодно, чтобы его новая книга оказалась связанной с Джоанной Уильяме.

К концу года из Мемфиса пришло письмо от Джоанны, в котором она жаловалась, что он обещал помочь ей в ее творческих делах, а получается, что она задает ему вопросы в письмах и потом ждет ответов, которые не всегда получает. Ей хотелось бы увидеться с ним.

Фолкнер ответил осторожным письмом, где писал, что ему тоже хочется увидеть ее, но они должны избегать такой встречи, после которой "остался бы дурной вкус во рту". В конце концов он предложил ей приехать в Оксфорд и провести вместе с ним день на озере Сардис на борту "Минмагари".

Джоанна привезла с собой рукописи своих рассказов, Фолкнер внимательно прочитал их. Он старался ответить на все волнующие ее вопросы, внушить ей уверенность в своих силах. После отъезда Джоанны он послал ей вслед письмо. Он признавался ей, что ему трудно писать о литературе, потому что когда перед ним лежит чистый лист бумаги, то ему хочется написать ей любовное письмо. Он вспоминал в этом письме Пигмалиона, не того, который "создал холодную и прекрасную статую, чтобы влюбиться в нее, а Пигмалиона, вложившего в нее всю свою любовь и создавшего из нее поэта. Пойдете ли Вы на такой риск?" Он был полон планов — в феврале он приедет в Нью-Йорк, чтобы повидаться с ней, и они будут вместе работать. Но работать не над тем, что она пишет, нет, — подобно мастерам Ренессанса, он набросает общие контуры произведения, а она, ученица, будет разрабатывать под его руководством отдельные части. У него есть идея такого произведения — он думает, что это будет пьеса.

Так спустя семнадцать лет он вернулся к замыслу, над которым работал в 1933 году и который тогда отложил, взявшись за роман "Авессалом, Авессалом!".

В феврале 1950 года Фолкнер послал Джоанне коротенькое изложение первого акта будущей пьесы. Первая картина должна была представлять собой заседание суда в Джефферсоне, где обвиняется в убийстве негритянка Нэнси. Она сразу же признает себя виновной. Под возгласы удивления собравшейся публики адвокат обвиняемой Гэвин Стивенс убеждает ее отказаться от своих слов, но она настаивает на своем.

"Вы можете начинать с этого места, — писал Фолкнер Джоанне. — Акт начинается с представления о том, кто такая Нэнси и что она сделала. Она негритянка, известная в городе пьяница и наркоманка, проститутка, которая уже бывала в тюрьме, у нее вечно были неприятности. Некоторое время назад она, казалось, исправилась и получила место няни в известной в городе молодой семье. Потом она однажды без всякой видимой причины убила ребенка. И теперь она даже не высказывает раскаяния. Она лишает адвоката всякой возможности спасти ее".

Эта негритянка Нэнси уже фигурировала ранее в рассказе Фолкнера "Когда наступает ночь". Рассказ кончался на том, что Нэнси пассивно ждала, что ее зарежет муж, знающий о ее изменах. Рассказ относился совсем к другому, более раннему времени, но Фолкнера это не смущало. "Это та же самая женщина, — объяснял он впоследствии. — Люди, которых я выдумал, принадлежат мне, и я имею право передвигать их во времени, когда мне это понадобится". Иногда он говорил: "Это лошади в моей конюшне, и я могу выпускать их, когда захочу".

В данном случае он выпускал "из конюшни" не только Нэнси, но и еще одну свою давнюю героиню. Его не оставляли раздумья о Темпл Дрейк из романа «Святилище». "Я начал думать, что может произойти с этой женщиной в будущем, — рассказывал он, — и тогда мне пришло в голову: а что может получиться из брака, основанного на тщеславии слабого мужчины? Чем это может кончиться? И неожиданно мне эта ситуация представилась драматической и заслуживающей исследования".

В течение многих лет Фолкнера не оставляла мысль, что многие нравственные и философские проблемы, затронутые им в романе «Святилище», оказались заслонены для читателя сенсационностью сюжета. В «Святилище» зло представало как явление космическое, существующее вне воли и нравственных убеждений человека, и тем самым как бы снимался вопрос об ответственности человека за содеянное им зло, о степени вины и наказания. Тот роман оставлял чувство безысходности, в нем не было и тени надежды на нравственное очищение человека, на способность человека осознать свою вину и принять на себя моральную ответственность.

Теперь Фолкнеру хотелось развить и углубить эти проблемы, опираясь на опыт, приобретенный им за прошедшие десятилетия, утвердить в новом произведении веру в то, что человек может вынести все и преодолеть, выйти победителем в борьбе с самим собой.

Так родился замысел соединить в одном сюжете, в едином узле судьбы двух женщин — проститутки негритянки Нэнси и респектабельной замужней дамы Темпл Стивенс, в девичестве Темпл Дрейк. Это ее шестимесячную дочку задушила Нэнси.

Во второй картине Фолкнер выводил на сцену родителей погибшей девочки — Темпл и ее мужа Гоуана Стивенса. Читатель, конечно, помнит этого молодого джентльмена по роману «Святилище». Да, это он тогда увлек молоденькую студентку из хорошей семьи, Темпл Дрейк, на автомобильную прогулку, напился, разбил машину, попал вместе с Темпл в усадьбу Старого Француза, где обосновалась банда гангстеров и бутлегеров, струсил и сбежал, бросил Темпл на произвол судьбы. Читатель помнит и то, что произошло потом с Темпл — как ее изнасиловал гангстер Пучеглазый, увез в Мемфис и запер там в публичном доме, где она провела более месяца.

Потом Гоуан Стивенс решил искупить свою вину и женился на Темпл, у них родился сын, а с полгода до описываемых в пьесе событий еще и девочка.

Представляя в авторской ремарке ко второй картине своих героев, Фолкнер ограничился всего несколькими незначительными словами о внешности Темпл, но счел необходимым дать довольно подробную характеристику Гоуану Стивенсу: "Таких, как он, немало развелось на Юге Соединенных Штатов между двумя мировыми войнами; единственные сыновья богатых родителей, эти люди с детства пользовались всяческими благами, в студенческие годы жили с комфортом в меблированных квартирах или отелях больших городов, учились в лучших университетах Юга и Востока страны, состояли членами самых модных спортивных клубов. Затем обзавелись семьями, без особых хлопот занимали видные посты в деловом мире и прилдано справлялись со своими обязанностями в сфере финансов, валютных и биржевых операций".

Фолкнер знакомит зрителей с четой Стивенсов в тот момент, когда они возвращаются в свою квартиру после заседания суда, где Нэнси была приговорена к смертной казни, которая должна состояться через четыре месяца. Вместе с ними приходит и дядя Гоуана, Гэвин Стивенс, адвокат, защищавший Нэнси.

В этой сцене Темпл предстает перед зрителем в обличье пострадавшей матери. Казалось бы, все правильно, так и должно быть. Но во всем ее поведении ощущается фальшь, и читатель начинает понимать, что это только маока, за которой скрывается нечто терзающее душу Темпл. Это понимает и Гэвин Стивенс, который выступает в этой ситуации не как противник Темпл, добивающийся правосудия, а как воплощение совести Темпл, он хочет, чтобы она рассказала всю правду о том, что произошло в ту ночь, когда Нэнси задушила ребенка, и тем облегчила свою душу. Но Темпл не хочет признать своей ответственности за то, что произошло. Воспользовавшись тем, что ее муж вышел из комнаты, Темпл выспрашивает у Гэвина, что ему известно. Она не допускает мысли, что Нэнси не рассказала своему адвокату ничего из того, что она знает. И когда она убеждается, что Нэнси действительно ничего не рассказала, она в ужасе шепчет: "Боже мой! Неужели она ничего не сказала? Не верю. Вам, значит, ничего не известно, и, стало быть, это я, я должна рассказать?.. Нет, нет, не могу поверить. Это невозможно!"

И все-таки Темпл отказывается открыть правду, она боится признать свою меру ответственности, ей хочется думать, что все люди «воняют», все испорчены, а если она сможет в это поверить, то у нее есть оправдание, что она сама испорчена. Она сообщает Гэвину, что уезжает в эту ночь с мужем и сыном в Калифорнию и они будут долго отсутствовать, а Гэвин напоминает ей, что через четыре месяца Нэнси должны казнить.

Темпл уходит со сцены, но впереди еще разговор Гэвина с ее мужем Гоуаном. В отличие от Темпл Гоуан способен психологически связать гибель своего ребенка со своим прошлым, он готов воспринять это несчастье как возмездие за то, что он совершил восемь лет назад. "Ведь как обстояло дело? — говорит он Гэвину. — Я впутался помимо воли в неприятную историю. Мне пришлось расплатиться, но по сходной цене. У меня было двое детей, а в уплату взяли только одного. Один мертвый ребенок и одна публично повешенная негритянка — вот и все, чем мне пришлось заплатить за освобождение". Он имеет в виду освобождение от прошлого, но Гэвин, чья задача заключается в том, чтобы Гоуан понял масштаб своей ответственности за случившееся, объясняет ему, что нет такого понятия, как освобождение от прошлого, ибо прошлое и настоящее неразделимы в совести человека.

Последующий разговор Гэвина с Гоуаном приоткрывает частично завесу над глубоко скрытыми психологическими причинами, приведшими к трагедии. Выясняется, что Гоуан, хотя он в искупление своей вины перед Темпл женился на ней, никогда не мог забыть о ее прошлом, о том месяце, который она провела в публичном доме. "Вот чего ты никогда не сможешь ей простить, — говорит Гэвин. — Ведь она была невольной виновницей страшных дней в твоей жизни — этого ты никогда не сможешь ни забыть, ни объяснить, ни искупить, ты и до сих пор об этом все думаешь и думаешь… Главное: потому, что это событие не доставило ей душевных мук, — наоборот, ей, как ты сам говоришь, "там нравилось". А ты из-за нее лишился свободы, потерял достоинство мужчины, почитаемого женой и ребенком. Слишком дорогой ценой ты расплачиваешься, по-твоему, за один этот час своей жизни".

Третья картина первого акта опять происходит в доме Гоуана и Темпл за два дня до казни Нэнси. Они все-таки вернулись. Но Темпл по-прежнему старается увильнуть, скрыть от Гэвина, что в действительности заставило ее вернуться в Джефферсон. Сначала она пытается убедить Гэвина, что их приезд накануне казни Нэнси простое совпадение, потом утверждает, что приехала для того, чтобы спасти Нэнси. Но Гэвин объясняет ей, что спасти Нэнси никто уже не в силах. "Забудем, что она должна умереть… — говорит он. — Теперь мы пытаемся справиться с несправедливостью. И только правда может бороться с несправедливостью. Или любовь… Можете называть это жалостью. Или мужеством. Или просто честью и честностью, или правом на спокойный сон". И у Темпл невольно вырывается признание, что она уже в течение шести лет не знает, что такое сон.

Гэвин предлагает Темпл единственную альтернативу — идти в тот же вечер к губернатору и рассказать ему все. Темпл спрашивает его — зачем? "Я вам уже сказал, — отвечает Гэвин. — Во имя правды". И тогда Темпл удивленно говорит: "Ах, какие пустяки! Сказать правду только для того, чтобы она была сказана, отчетливо, громким голосом, тем количеством слов, которые для этого потребуются? Только для того, чтобы она была сказана и услышана? Чтобы кто-то, неважно кто, ее услышал?" Но она понимает, чего добивается от нее Гэвин: "Зачем вы темните? Почему не сказать прямо, что это для блага моей души… Если она у меня есть".

Работа над пьесой шла пока без участия Джоанны — она была загружена своими университетскими занятиями. Но Фолкнер не хотел отказываться от идеи писать вместе. Он подробно сообщал ей, как идет работа, посылал ей новые написанные им куски. Однако из их переписки видно, как постепенно в отношения учителя и ученицы вкрадывалась новая нотка. Для Джоанны он по-прежнему оставался великим писателем, перед талантом которого она преклонялась. А вот он видел в ней не только начинающую писательницу, но и привлекательную женщину, чья молодость и обаяние волновали его. Он никогда не забывал о разнице в возрасте — ему было 53 года, а Джоанне — 21. И все-таки в одном из писем он писал ей, что постарается "быть таким, каким она захочет", но напоминал ей, что он "способен не только придумать все, что угодно, но даже поверить в это и надеяться".

В другом письме, отправленном в мае 1950 года, он жаловался ей: "Я несчастлив. Работа не может заменить собой все остальное, даже если она подвигается хорошо, как в этом случае".

В эти же дни пришло известие, что Американская академия искусства и литературы присудила Фолкнеру медаль Хоуэллса, присуждаемую раз в пять лет за наиболее выдающиеся литературные произведения. Он отказался приехать на церемонию вручения. Ван Дорену он написал: "Мне очень жаль, что я не смогу присутствовать. В это время года я фермер, а ни один фермер в Миссисипи, пока он не продал свой урожай, не имеет ни времени, ни денег, чтобы куда бы то ни было ездить".

А он тем временем увлеченно работал над вторым актом. На этот раз местом действия стал кабинет губернатора штата в Джексоне, куда в два часа ночи накануне казни Нэнси Гэвин Стивенс привозит Темпл.

Темпл понимает, что должна рассказать всю правду, но ей это мучительно трудно, и начинает она с привычных уверток, но тут же раскрывает себя: "Почему я не могу перестать лгать?" — в отчаянии говорит она. Разговор начинается с судьбы Нэнси, но все трое знают, что для того, чтобы объяснить побудительные причины преступления Нэнси, Темпл должна рассказать нечто, мучающее ее в течение всех этих восьми лет. "Я должна рассказать все, — говорит она, — чтобы объяснить вам, почему я должна была иметь рядом с собой наркоманку, проститутку, чтобы разговаривать с ней, объяснить, почему Темпл Дрейк, наследница давнего рода государственных деятелей и воинов, высоко оцененных в высокочтимых анналах нашего суверенного штата, не могла найти никого, кроме черной наркоманки и проститутки, с кем она могла бы найти общий язык".

И дальше она продолжает: "Как много я должна рассказать, высказать, заявить во всеуслышание, чтобы каждый, у кого есть уши, мог услышать, рассказать о Темпл Дрейк то, о чем я думала, что ничто на свете, даже убийство моего ребенка и казнь черной наркоманки и проститутки, не заставит меня рассказывать".

Она сознает, что ее признание нужно не для спасения Нэнси, которую уже ничто спасти не может, а ради ее самой — Нэнси нарушила закон, за что суд в Джефферсоне и приговорил ее к смертной казни. Но Нэнси задолго до того, как она предстала перед судом, определила свою ответственность и смирилась с последствиями своего поступка. Что же касается Темпл, то она невиновна перед судом и законом, и никто, кроме нее самой, не может определить ее вину. Только она сама, ее собственная совесть.

Темпл хочет обрести душевный мир и понимает, что обрести этот мир можно только через страданье. Она так и говорит губернатору: "Мы пришли сюда в два часа ночи не для того, чтобы спасти Нэнси Мэнниго. Нэнси Мэнниго никакого отношения к этому не имеет, потому что адвокат Нэнси сказал мне еще до того, как мы выехали из Джефферсона, что вы не собираетесь помиловать Нэнси. Мы приехали сюда и подняли вас с постели в два часа ночи только для того, чтобы предоставить Темпл Дрейк справедливую возможность страдать — вы знаете, просто страдание ради страдания, как тот русский или еще кто написал целую книгу о страдании, не о страдании за что-то или по поводу чего-то, а просто о страдании". Этот намек на Достоевского весьма характерен: создавая "Реквием по монахине", Фолкнер думал о Достоевском, о тех моральных проблемах, которые ставил в своем творчестве великий русский писатель.

Для того чтобы губернатор понял истоки и причины трагедии, происшедшей четыре месяца назад, он должен иметь представление о том, что случилось восемь лет назад. И Темпл рассказывает ему об этом. А когда ей уж очень трудно выговорить какие-то слова, ей на помощь приходит Гэвин Стивенс. Впрочем, его роль не сводится только к этому — он то и дело дает свое толкование событиям и поступкам, имевшим место тогда.

Темпл не щадит себя в этом рассказе. Вспоминая, как она сбежала с Гоуаном, она подчеркивает, что сама была инициатором этой эскапады. Она объясняет губернатору, что у нее была возможность уйти из усадьбы Старого Француза, потом она могла вырваться из машины Пучеглазого, когда он увозил ее в Мемфис, и, наконец, можно было вылезти по водосточной трубе из окна публичного дома, в котором запер ее Пучеглазый. Но она ничего этого не сделала — ее влекло дурное, манил запретный плод.

Она весьма откровенно рассказывает о том, как она влюбилась в мужчину по кличке Рыжий, который работал вышибалой в ночном клубе, принадлежавшем Пучеглазому, спала с ним в присутствии Пучеглазого и писала ему любовные письма такого рода, что "женщина, хотя она писала их любовнику восемь лет назад, не захочет, чтобы они попались на глаза ее мужу, какого бы мнения он ни придерживался о прошлом своей дорогой супруги".

Пучеглазый пристрелил тогда Рыжего, который пробирался к Темпл, чтобы хоть один раз переспать с ней не на глазах своего хозяина. Потом Темпл лжесвидетельствовала на суде в Джефферсоне, утверждая, что убийство в усадьбе Старого Француза совершил не Пучеглазый, а другой человек. Потом отец увез ее в Париж. Пучеглазого арестовали по обвинению в убийстве, которого он не совершал, и казнили. А еще через некоторое время в Париж приехал Гоуан Стивенс, решивший жениться на ней, чтобы тем самым искупить свою вину.

"Мы думали, — говорит она, — что нас соединит нечто большее, чем любовь… трагедия, страдание, то, что каждый из нас страдал и причинил горе, с этим надо было жить, зная, что оба мы никогда не забудем того, что произошло. А потом я стала верить, что есть сила мощнее, прочнее, чем трагедия, которая может соединить два человеческих существа, — это прощение. Но это была ошибка. Впрочем, может быть, не прощение было ошибкой, а благодарность. И может быть, единственное, что труднее, чем постоянно быть благодарным, так это принимать прощение".

Гэвин Стивенс дополняет Темпл, он старается объяснить губернатору, что значит жить годами с человеком, который никогда не забывает дать понять, что он простил, аппетит которого к проявлению благодарности со стороны жены все увеличивается. Правда, Темпл могла уйти от мужа, если бы почувствовала, что не может более удовлетворять его всевозрастающую потребность в ее благодарности. За эти годы Темпл открыла для себя, что человек способен выдержать все. Но вот она забеременела, и это привело ее в ужас, ибо она представила себе, что и ее ребенок будет страдать, потому что она согрешила. По словам Стивенса, Темпл заключила своего рода сделку с богом или с судьбой — она обещала, что, если ее ребенок будет сбережен от страданий за прошлое его матери, она никогда больше не будет рожать. И тем не менее она опять забеременела — сделка оказалась нарушенной. Теперь Темпл знала, что проиграла свою битву и что она обречена. Она знала это за пятнадцать месяцев до того, как появился Питер, младший брат Рыжего, шантажист, обладающий письмами Темпл к Рыжему.

Как объясняет Гэвин Стивенс, это был "плохой человек, конечно, преступник по своим наклонностям… но в сравнении, после этих шести лет сравнения, по крайней мере, мужчина, человек настолько цельный, такой решительный и жестокий, настолько безукоризненно безнравственный, что в этом было даже какое-то подобие чистоты и непосредственности, который не только никогда не нуждался в прощении, но и не представлял, что может кому-то что-то прощать, который не стал бы тревожиться и прощать ее, если бы ему когда-нибудь пришло в голову, что у него есть такая возможность, вместо этого он просто поставил бы ей синяк под глазом и выбил бы ей несколько зубов и швырнул бы ее в канаву".

В результате Темпл не удовольствовалась тем, что дала Питеру деньги, она отдалась ему. Более того, она решила бежать с ним.

Следующая картина второго акта возвращает зрителя к тому страшному дню — 13 сентября прошлого года, — в квартиру четы Стивенсов. Темпл и Питер готовятся к бегству. Темпл решила оставить своего сына и взять с собой шестимесячную дочку. Неожиданно она обнаруживает исчезновение денег и драгоценностей, которые хотела взять с собой, и понимает, что это дело рук Нэнси. Нэнси надеется, что без денег и драгоценностей Темпл не нужна будет Питеру и он отступится, оставит ее в покое и покой маленьких детей будет спасен. Но Питер хитрее, чем это представляет себе Нэнси, — он понимает, что, увезя с собой Темпл и ее маленькую дочку, он сможет вытягивать деньги из мужа и отца Темпл. Он даже предлагает Темпл отдать ей письма, служившие орудием шантажа, говорит, что она может их уничтожить. Но Темпл отказывается — если письма будут уничтожены, у нее еще останется возможность выбора, а она этого уже не хочет, альтернатива продолжать жизнь с Гоуаном страшит ее больше, чем безоглядное бегство с Питером.

Появляется Нэнси и умоляет Темпл отказаться от своего безумного замысла, она напоминает ей о детях — о сыне Бюки, которого Темпл намеревается оставить отцу, хотя знает, что Гоуан и так сомневается, он ли отец этого ребенка, и о маленькой девочке, которую Темпл хочет взять с собой. Но уговорить Темпл невозможно, она с вызовом отвечает Нэнси: "Да! Я это сделаю, несмотря на детей! А сейчас убирайся!"

И вот тогда Нэнси со словами "Я все испробовала. Я сделала все, что могла", направляется в детскую, где спит шестимесячная дочка Темпл… Нэнси приняла страшное решение — ради спасения и счастья Бюки она убивает маленькую девочку. Другого способа остановить Темпл она не знает.

Следующая сцена переносила зрителя вновь в кабинет губернатора. Исповедь Темпл, по существу, завершена, и теперь участники этого странного ночного разговора стараются извлечь из нее нравственные уроки. Темпл повторяет, что ее признание было никому не нужным — спасти Нэнси она не может, спасать душу Нэнси пет нужды, ибо Нэнси в этом не нуждается, значит, речь идет только о ее душе, о ее страдании. А Гэвин Стивенс отвечает ей: "Ты пришла сюда, чтобы утвердить то, во имя чего Нэнси умрет завтра утром, — что маленькие дети не должны страдать, не должны плакать, не должны жить в страхе".

По мере того как продвигалась работа над "Реквиемом по монахине", Фолкнер все явственнее ощущал, что драматургическая форма, избранная им, плохо ему поддается. В мае он писал Роберту Хаасу: "Закончил два акта моей пьесы. Больше, чем когда бы то ни было раньше, начинаю понимать, что не могу написать пьесу. Может быть, ее перепишет кто-нибудь, кто умеет это делать. А сейчас это получается роман. Может быть, мы издадим это сначала в виде книги".

В другом письме Хаасу он опять возвращался к этому вопросу: "Мой вариант в завершенном виде будет представлять собой историю, рассказанную в семи драматических сценах внутри романа. Этим летом я посажу за нее Джоанну, посмотрю, сможет ли она оживить драматические сцены и превратить длинные речи персонажей в подходящие для сцены реплики. Потом посоветуюсь с кем-нибудь из драматургов, кто знает, как это делается. Мой вариант напечатаем в виде книги, для меня это будет интересным экспериментом в смысле формы".

В третьем акте действие разворачивается в комнате свиданий джефферсоновской тюрьмы, куда в утро казни приходят увидеться с Нэнси Темпл и Гэвин Стивенс. Темпл все еще в душевном смятении. Она жалуется Гэвину: "Значит, теперь я должна сказать этой негритянке, убившей моего ребенка: "Я прощаю тебя, сестра". Нет, еще хуже — я должна поменяться местами, все перевернуть. Я должна начать новую жизнь, будучи опять прощенной".

И вот к ним выходит Нэнси, примирившаяся со своей участью, обретшая душевный покой. Весь ее облик исполнен трагического достоинства. Она утешает Темпл. Она призывает ее верить. "Во что?" — спрашивает Темпл. "Просто верить", — отвечает Нэнси.

Когда спустя несколько лет студенты спросили Фолкнера, относится ли слово «монахиня» к Нэнси, Фолкнер сказал: "Да. Это трагическая жизнь проститутки, которую она вынуждена вести просто потому, что на это вынудило ее окружение, обстоятельства. Она была обречена на эту жизнь обстоятельствами, а не выбрала ее ради выгоды или удовольствия. И несмотря на это, она в меру своих жалких возможностей способна на акт — правильный он или нет, — являющийся полным религиозным самоотречением ради невинного ребенка. Это было парадоксально — использовать слово «монахиня» по отношению к ней, но мне казалось, что это добавляет что-то к ее трагедии".

Все лето Фолкнер трудился над новой книгой. В конце июня он информировал Хааса: "Я закончил первый вариант истории пьесы, и сейчас пишу три вступительных главы, которые соединят воедино все три акта". Впоследствии, отвечая на вопрос, откуда возникла столь необычайная форма повествования, он сказал: "История этих людей укладывалась в жесткий, простой диалог. Остальное — я не знаю, как назвать эти интермедии, предисловия, преамбулы, — было необходимо, чтобы создать эффект контрапункта, который бывает при оркестровке. Мне казалось, что, когда жесткий диалог будет противостоять чему-то несколько абстрактному, он станет острее, более эффективным. Это не было экспериментированием, просто мне казалось, что это самый эффективный способ рассказать эту историю".

Эти большие прозаические вступления к каждому акту давали историческую перспективу. В первом вступлении он рассказал историю здания суда в Джефферсоне, когда первые белые поселенцы на земле Йокнапатофы впервые столкнулись с проблемами законности и права. В мораль^ ном плане это предисловие провозглашало идею продолжающейся нравственной ответственности человека — каждое поколение и каждый человек в новом поколении должны столкнуться со своими дилеммами и должны принимать свою долю ответственности. Предисловие ко второму акту строилось вокруг истории капитолия в столице штата Джексоне, а третье вступление представляло собой историю джефферсоновской тюрьмы.

Фолкнер не торопился с этой работой. Он ожидал выхода в августе сборника его избранных рассказов. Сборник сразу же завоевал успех. Клуб лучшей книги месяца объявил его сборник лучшей книгой сентября. Критики тоже приветствовали сборник, обозреватель нью-йоркской "Геральд трибюн" Грегори утверждал, в частности, что Фолкнер самый крупный стилист среди современных писателей Америки,

Данный текст является ознакомительным фрагментом.