Иосиф Гуревич. «Жили мы „колхозом“».[68]

Иосиф Гуревич. «Жили мы „колхозом“».[68]

Я родился в 1919 г. в г. Борисове. Учился в еврейской семилетке. После ее окончания русского языка абсолютно не знал и с трудом освоил его перед поступлением в Лесотехническую академию в Ленинграде. Будучи студентом 3-го курса, в начале войны добровольно вступил в Выборгскую дивизию народного ополчения и был солдатом 4-й роты Выборгского стрелкового полка. С началом войны находился в районе Пулковских высот в пулеметном расчете, а затем участвовал в сражениях на финском фронте на Карельском перешейке. После нескольких ожесточенных перестрелок, выходя из окружения, попал в плен в сентябре 1941 г.

Первое время в плену содержался у крестьян-финнов. С окончанием полевых работ хозяин оставил у себя деревенских сильных ребят, знакомых с сельхозработами, а меня и других вернул в общий лагерь под Выборгом. Зимой 1942 г. работал на лесоповале. Кормежка была скудной. Подкармливались остававшейся от финского пересыльного пункта кашей или отрубями из хлебозавода, расположенного рядом.

Весной 1942 г. всех евреев изолировали в один барак и запретили куда-либо отлучаться. Набралось примерно 100 человек. Собравшиеся евреи были в панике, так как предполагали, что их передают немцам. Вскорости перевели в лагерь Наариярви. Там было очень плохо. Особенно зверствовал старшина лагеря (фамилию не помню). В этом лагере пробыл недолго, а затем был направлен в поселок Монтола, где проработал все время в шахте, под землей.

Работа была тяжелой, в сырости, мокроте, полумраке. Нужно было молотом, весом 10 кг разбивать глыбу породы, а затем нагружать в вагонетку. Со мной работали Гринберг, Герцберг, Дяткин, «Кузнец», Беник. Еда примерно была такая: утром баланда и пайка хлеба, грамм 300, вечером — суп постный картофельный. Жили мы «колхозом» и старались друг другу в чем-то помочь. Каждый соображал, чем бы прокормиться, и если что-то удавалось достать, то делились поровну среди своих «колхозников».

Однажды мы решили устроить забастовку. В результате меня перевели из Монтола в Лоуколампи на завод, где я проработал неделю, а затем меня вернули обратно в шахту. Несколько раз к нам приезжал раввин, привозил подарки еврейской общины в Финляндии. В посылках от еврейской общины были в основном носильные вещи.

После объявления перемирия между Советским Союзом и Финляндией нас собрали для отправки домой. На сборном пункте происходила стихийная расправа с бывшими старостами, переводчиками и другими придурками. Готовили расправу и с некоторыми евреями, которые, будучи записанными русскими, были также старостами и придурками. Таким, например, был Турин, работавший у нас на шахте поваром, но мы его спрятали от озверелой толпы, так как он к придуркам не принадлежал.

Вернувшись в Союз, я узнал о большом горе, случившемся с моими родными во время нашествия немцев. Два моих брата, сестра с мужем и двумя детьми, дядя и тетя были истреблены. После возвращения из плена я прошел государственную проверку (без осложнений) и был направлен для работы на шахты в Ростовскую область. В это время я женился и вскорости уехал в Ленинград, где в декабре 1947 г. окончил 4-й и 5-й курсы Лесотехнической академии.

После окончания академии был направлен на деревообделочный комбинат, где проработал до пенсии. Последнее время занимал должность главного инженера. Сейчас, будучи на пенсии, работаю рабочим — с тем, чтобы получать пенсию и зарплату. Здоровье заметно ухудшилось, сердечные боли часто тревожат. За годы жизни вдали от еврейского окружения почти забыл свой родной еврейский язык (идиш), разучился писать и даже читаю с трудом. Единственная связь с евреями — это несколько знакомых и друзей. Религиозные традиции не соблюдаю. Конечно, переживаю факты антисемитизма и «болею» за евреев. Один из сыновей женился на русской. Об Эрец мечты нереальны. Но при возможности я все же выехал бы в Эрец Исраель, хотя мне уже поздно выезжать, тем более без детей.

Отдавая дань памяти моим погибшим родным, вся наша семья часто навещает место казни евреев в городе Борисове, где установлен мемориал, охраняемый, в хорошем состоянии. Из однополчан помню Дяткина, проживающего в Ленинграде; Гринберга, уехавшего в Эрец; Герцберга, живущего в Ленинграде; «Кузнеца», умершего, и, конечно, близкого мне друга, с которым мы поддерживали связь, — Соломона Шура, умершего в Москве.

Ровно, 1983 г.