Глава 47 Высиживая «Чайку» июнь – сентябрь 1895 года

Глава 47

Высиживая «Чайку»

июнь – сентябрь 1895 года

Летом 1895 года Антон впервые упомянул о своем архиве. Как и отец, он аккуратнейшим образом сохранял все письма и бумаги. Если кому-либо из родни требовался тот или иной документ, все обращались к Антону. Написав Суворину о том, что привел в порядок его письма, Антон, несомненно, встревожил «старика», отнюдь не желавшего, чтобы его сокровенные мысли стали всеобщим достоянием. С тех пор это стало ежегодным ритуалом, к которому Антон приобщил и Машу: письма делились на две категории – семейные и деловые; затем они раскладывались по коробкам и по авторам, причем Антон проставлял отсутствующие даты. Отныне, боясь скомпрометировать себя, корреспонденты Чехова поумерили откровенность или же писали ему исключительно в расчете на «пригодный для продажи» ответ. Антона забавляли их страхи, равно как и их надежды; одно из писем к Анне Ивановне Сувориной он надписал: «Не для „Русской старины“», однако его собственная эпистолярная манера со временем становится все более сдержанной.

Архив свидетельствует о возросшей чеховской самооценке. Несомненно, он предвидел, что войдет в разряд крупнейших современных беллетристов. В феврале умер Лесков, который миропомазал Чехова, как Самуил Давида, и мало кто искренне оплакал этого самого конфликтного из русских писателей. Даже Антон выразил негодование, что тот в завещании распорядился произвести вскрытие его тела, чтобы доктора убедились в своем заблуждении относительно диагноза болезни. Однако чеховская дневниковая запись 1897 года показывает, как высоко Антон ценил Лескова: «Такие писатели, как Н. С. Лесков <…> не могут иметь у нашей критики успеха, так как наши критики почти все – евреи, не знающие, чуждые русской коренной жизни, ее духа, ее форм, ее юмора…» А любимая присказка Лескова – «вы наступили на мою самую любимую мозоль» – нашла себе место в чеховской «Чайке».

В середине лета Мелихово опустело. Третьего июня после обеда Миша, Маша и Ваня отправились в южные края. Два дня они гостили у кузена Георгия в Таганроге. Маша впервые после отъезда в Москву вернулась в город своего детства и с удовольствием окунулась в Азовское море. Три недели спустя Ваня возвратился в Мелихово, а Миша и Маша повторили маршрут Антонова путешествия по Кавказу в 1888 году, доплыв морем до Батума, а затем по суше добрались до Кисловодска. Домой они вернулись ночью 28 июня, «худые, усталые, измученные, но в то же время жизнерадостные, весьма довольные», – докладывал Ваня жене Соне. В их отсутствие Антон наслаждался одиночеством, а Павел Егорович руководил вспашкой зяби, продавал сено, вызывал ветеринара[331] к больной корове и позволил себе роскошь – купил для кухни часы с боем.

В Мелихово снова начала наведываться Ольга Кундасова – Павел Егорович даже записал у себя: «живет у нас». Антон пожаловался на нее Суворину: «В большой дозе эта особа – покорно благодарю! Легче таскать из глубокого колодезя воду, чем беседовать с ней». Остаток лета астрономка провела у сестры в Батуме, в двух тысячах верстах от Мелихова. Впрочем, Антон стал с ней мягче, что она сама признала еще в прошедшем апреле: «Поражаюсь многим, что обнаруживается Вами за последнее время по отношению ко мне, поражаюсь потому, что я сама в настоящее время – почва каменистая, а было время, когда я была почвой доброй. (Прошу при чтении этого места письма не предаваться порнографическим соображениям, столь свойственным Вам.)»

Однако покладист Антон был отнюдь не во всем. Собирать с Кундасовой книги для библиотеки в психиатрической больнице он отказался. А вот Епифана Волкова, поджигателя из соседней деревни, он взял под свою защиту, и спустя год тот был выпущен из-под ареста по причине невменяемости (к тому же мировой судья был поклонником Чехова-драматурга). Младший сын дяди Митрофана, Володя, был исключен из духовной семинарии, и Антон стал подыскивать ему другое место учебы, чтобы тот избежал призыва на военную службу.

Спокойствие было нарушено 20 июня, когда в Мелихово приехала вдова дяди Митрофана, Людмила, с двумя дочерьми, Александрой и Еленой. Родственники гостили у Чеховых сорок дней. Антона девочки порадовали – обе были толковые и хорошенькие. Лишь Павел Егорович считал дни до их отъезда, даже при том, что Людмила Павловна усердно посещала заутрени и обедни в Васькине и Давыдовой пустыни. Проводив родню, через три недели Чеховы встречали новых гостей из Таганрога – вдову брата Евгении Яковлевны, Марфу Ивановну Лободу. Из всех сородичей Евгения Яковлевна относилась к ней с особенным теплом; вдвоем они ездили в монастырь на богомолье.

Чеховские раздумья над новой пьесой были прерваны известием о попытке самоубийства, и это происшествие будет вплетено в ее сюжет. В то время Левитан жил между Петербургом и Москвой в имении Горки, у любовницы Анны Турчаниновой. Как и Софья Кувшинникова, она была замужем и старше Левитана на 10 лет. У нее было три дочери, и по крайней мере одну из них он успел соблазнить. С Анной у него произошла размолвка; 21 июня он достал револьвер и выстрелил себе в голову. Рана оказалась неопасной, чего нельзя было сказать о душевном состоянии Левитана. Спустя два дня он писал Антону: «Ради Бога, если только возможно, приезжай ко мне хоть на несколько дней. Мне ужасно тяжело, как никогда. Приехал бы сам к тебе, но совершенно сил нет. Не откажи мне в этом. К твоим услугам будет большая комната в доме, где я один живу, в лесу, на берегу озера».

Антон не проявил ни жалости к Левитану, ни интереса к рыбной ловле. Тогда за перо взялась Анна Турчанинова: «Я не знакома с Вами, многоуважаемый Антон Васильевич [sic], обращаюсь к Вам с большой просьбою по настоянию врача, пользующего Исаака Ильича. Левитан страдает сильнейшей меланхолией, доводящей его до самого ужасного состояния. В минуту отчаяния он желал покончить с жизнью, 21 июня. К счастью, его удалось спасти. Теперь рана уже не опасна, но за Левитаном необходим тщательный, сердечный и дружеский уход. Зная из разговоров, что Вы дружны и близки Левитану, я решилась на писать Вам, прося немедленно приехать к больному. От Вашего приезда зависит жизнь человека. Вы, один Вы можете спасти его и вывести из полного равнодушия к жизни, а временами бешеного решения покончить с собою»[332].

Пятого июля, никому не сказав, куда едет, Антон отправился в Горки к Левитану. Оттуда он сообщил Лейкину о том, что «очутился на берегу одного из озер в 70–90 верстах от станции Бологое» и пробудет там дней десять. Суворину он написал, что был вызван к больному в имение Турчаниновой: «Местность болотистая. Пахнет половцами и печенегами».

В Горках Антон провел лишь пять дней и, вместо того чтобы вернуться домой, из Бологого тайно направился в Петербург. О том, что Чехов появился у Суворина, случайно стало известно Лейкину. Он заявился в дом в Эртелевом переулке и застал там Антона, «худого и желтого». Тот объяснил, что приехал по телеграмме Суворина. Но Лейкин был не единственным, кто выслеживал Чехова: в то время места в Суворинском театре добивалась Клеопатра Каратыгина, и, как и многие другие знакомые Антону актрисы, она выбрала его поручителем.

Антон вернулся в Мелихово 13 июля. Вскоре туда же прибыли Татьяна Щепкина-Куперник и Саша Селиванова, которую Антон теперь называл «очаровательной вдовушкой». Через четыре дня Чехов поехал в Москву на встречу с Сувориным: два дня подряд они гуляли и разговаривали. Потом Суворин заехал в Мелихово познакомиться с Татьяной и поговорить с ней о театре. Запись в дневнике Павла Егоровича свидетельствует: «24 июля. Полнолуние. Ночью гости ходили гулять в лес». Эта прогулка определила Татьянино будущее: она очаровала Суворина и с его помощью вскоре начала прокладывать себе дорогу в Петербург. В то время Татьяна трудилась над переводом «Принцессы Грезы» Ростана, которая послужит прообразом Прекрасной Дамы в поэзии и драматургии символизма. (Татьянина увлеченность французскими пьесами заразила и Антона – он взялся за учебники и «победил трудности французского языка».) Маленькая пьеса в «Чайке», которую ставит Тригорин и которая вызывает раздражение его матери, станет пародией на еще не написанные пьесы: ведь именно те символистские пьесы, которые переводила Татьяна, а также «Ганнеле» Гауптмана, в которой дебютировала Людмила Озерова, дали Антону представление о том, как подобная пьеса могла звучать по-русски.

В целом же пьеса «Чайка» беспощадно пародийна. Ружье, которое убивает чайку, ставшую символом погубленной молодости, берет на прицел «Дикую утку» Ибсена; Треплев, ревнующий мать к Тригорину, пародирует Гамлета и Гертруду. Стареющая актриса Аркадина, захватившая в плен своих чар всех мужчин – своего брата Сорина, своего сына Треплева и своего любовника Тригорина, – это насмешка над всеми когда-либо раздражавшими Антона актрисами, а также отраженная в кривом зеркале Яворская с ее ломанием, коленопреклонением перед Антоном и восклицаниями «О, нежно любимый Чарудатта!». Зануда Медведенко – это учитель талежской школы Михайлов. Медальон с зашифрованными строчками «Если тебе когда-нибудь понадобится моя жизнь, то приди и возьми ее», который Нина дарит Тригорину, – это брелок Лидии Авиловой. Озеро как место действия пьесы, бессмысленно подстреленная птица, первая попытка Треплева убить себя – все это заставляет вспомнить о Левитане. В несчастной судьбе Нины, которую обожает Треплев и совращает Тригорин, не только отражается, но и – как мы увидим позже – предвосхищается история Лики, Антона и Потапенко.

Однако наиболее жестоко Чехов обошелся с самим собой. Традиционалист Тригорин и новатор Треплев, оба слабохарактерные люди и заурядные писатели, в действительности воплощают две чеховские грани – Чехов как последователь психологического метода Тургенева и Толстого и Чехов как пишущий прозой поэт-лирик. Многое в Тригорине – от Антона: и любовь к рыбной ловле, и неприязнь к пахучим цветам, и умаление собственных достоинств. Строчки из чеховской прозы (блестящее на плотине горлышко разбитой бутылки) и из письма Лике («писать, писать и писать») тоже переданы Тригорину. Тригорин, который соблазняет, а затем оставляет Нину, – это Потапенко, а Треплев – человек, к которому она возвращается, сохранив намерение отдать жизнь сцене, – это уже Антон. И вместе с тем нельзя считать «Чайку» пьесой-исповедью: Тригорин лишь в чем-то Потапенко, а Треплев лишь в чем-то Чехов. Авторская позиция в пьесе принадлежит доктору Дорну, который смотрит на все и вся с насмешливым сочувствием и отваживает добивающихся его женщин.

В пьесе «Чайка» мы узнаем почти доведенную до сюрреализма комедию Тургенева «Месяц в деревне», написанную на полстолетья раньше: помещичья усадьба, ироничный доктор, помыкающая всеми героиня и до нелепого длинная цепочка безответных чувств: никто не любит учителя Медведенко, который любит дочь управляющего Машу, которая любит молодого писателя Треплева, который любит дочь соседа-помещика Нину, которая любит немолодого писателя Тригорина, который опутан чарами актрисы Аркадиной. По структуре пьеса новаторская: четыре действия не делятся на явления. Последнее действие, как музыкальная пьеса, повторяет мотивы первого. Никогда еще чеховская пьеса не была столь насыщена литературными аллюзиями, и прежде всего на Мопассана, которого так любят и автор, и его герои. Первые слова пьесы: «Отчего вы всегда ходите в черном?» – «Это траур по моей жизни» – позаимствованы из романа «Милый друг», пассаж о женщинах и писателях, который читает во втором действии Аркадина, – из его же книги «На воде». В пьесу вплетены мотивы шекспировских пьес, прежде всего «Гамлета». Все традиции опрокинуты. Неотъемлемые атрибуты комедии – влюбленные пары, конфликт молодых со стариками, умные слуги и глупые господа – все это присутствует в пьесе, но получает отнюдь не комическое разрешение. Нет счастливого воссоединения влюбленных сердец, молодые гибнут, старики остаются в живых, а слуги продолжают противодействовать господам.

В письме Суворину от 21 октября Чехов сам признался в несценичности новой пьесы: «Пишу ее не без удовольствия, хотя страшно вру против условий сцены. Комедия, три женских роли, шесть мужских, четыре акта, пейзаж (вид на озеро); много разговоров о литературе, мало действия, пять пудов любви». Начиная с замысла «Чайки» в мае 1895 года и вплоть до ее премьеры в октябре 1896-го Антон сделал все, что мог, чтобы восстановить против себя всех, кто будет играть и смотреть его пьесу. Как будто против своей воли выпустил «Чайку» в полет.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.