Послесловие

Послесловие

Рукописи не сгорают

При расчистке руин Мирового центра торговли находили чудом сохранившиеся предметы собственности людей. Нашли и обгоревшие стихи. Говорят, что рукописи не сгорают.

Жрец огня

Пылали деревья, валясь от пожара,

И воздух взрывался от дыма и жара.

Огонь разгорался в лесу полосой,

Огонь надвигался сплошною стеной.

И звери бежали, и птицы летели,

И гибли в огне, кто спастись не сумели;

И вместе со всеми гнал ужас и страх

Двуногих зверей на дрожащих ногах.

Бежали они, на бегу подвывая,

И падали, факелом ярким сгорая,

А мимо другие неслись, задрожав,

Пеле спаслись, до реки добежав…

Огонь затухал и пожар прекратился,

У берега лес догоравший дымился;

Двуногие сбились у края толпой,

Боясь проходить раскаленной тропой.

Они озирались, считая потери,

Но их окружали лишь хищные звери,

И было опасно ступить даже шаг —

За ними огонь, а пред ними их враг.

Стояли, дрожали, увидев соседей —

В воде затаившихся львов и медведей;

И грозно рычал над водой, озверев,

Готовый наброситься спасшийся лев.

Как быть, где спасаться?.. Один догадался

И робко к затухшему лесу подался.

Зеленая ветвь на огне там горела,

С одной стороны она пламенем тлела,

Но быстро заметил двуногий храбрец,

Что все зеленел ее ближний конец.

Как жутко и страшно казалось герою

Той тлеющей ветки коснуться рукою!

Но он этот ужас в себе превозмог

И выхватил ветвь за ее черенок.

И глаз не сводило двуногое племя,

Забыв о врагах и о смерти на время.

Они сознавали, молчанье храня,

Что первый из них не боялся огня.

А он замахнулся на зверя и гордо

Вдруг бросил огонь прямо в львиную морду.

И лев, огрызаясь, попятился в реку.

.

Так зверь в первый раз уступил Человеку.

Начало

Кремневый нож в руке сжимая,

Медвежьей шкурою покрыт,

Бежал он, отдыха не зная,

Весь день по следу тех копыт.

А ветер выл в степи холодной,

И дождь безжалостно хлестал;

Он был усталый и голодный,

Но след бизоний не терял.

И вот, звериный чуя запах,

Увидел он издалека,

Как горный лев, привстав на лапах,

Готов был прыгнуть на быка.

От нападения кругами

Скача на склоне по кустам,

Бизон проткнул врага рогами

И вверх подбросил к небесам.

Зверь был прекрасен, он сердито

Храпел и тяжело дышал,

Он землю острым рыл копытом

И шею круто выгибал.

И, кроясь в ямах по засадам,

Он полз к нему за пядью пядь.

Бизон стоял почти что рядом,

Он мог рукой его достать.

Взрывались громом в небе тучи,

Метались тени полосой,

И любовался он могучей

Звериной дикой красотой.

Еще дикарь, еще безбожник,

Он вдохновенье ощутил —

В тот миг родился в нем художник

И нож он в зверя не вонзил.

Неясных чувств томящей бездной

Он был впервые поглощен…

И на стене скалы отвесной

Черты бизона выбил он.

Прерванная мысль

Под римскими сандалями песок

Хрустел на берегу у моря;

Солдат был грозен и высок,

Все уступали путь ему, не споря;

Он — победитель, и его закон

Теперь для жителей указка;

С копьем в руках шагал победно он,

Сверкала бронзой вычищенной каска.

— «Не затопчи мой круг!» — раздался крик;

Солдат остановился с ходу

И увидал, что на песке старик

Чертил пред ним какие-то разводы.

Солдату некогда, ему был дан приказ —

Согнать народ на площадь до заката

И объявить победы Рима час,

А Сиракузы наказать расплатой.

Чтобы возиться долго не пришлось,

Об это об ничтожество споткнувшись,

Солдат копьем проткнул его насквозь

И зашагал вперед, не оглянувшись.

Старик упал. Не боль и не испуг,

Но мысль в тоске последней угасала,

Мысль, прерванная грубо, как тот круг,

Который кровь струями заливала.

.

На площади толпа, и пламенный закат

На генерала лился, как победа.

С копьем в крови стоял пред ним солдат;

— Ты всех согнал? Не вижу Архимеда…

Греция

Если в Греции вы не бывали

И не видели вы Парфенон,

То тогда вы поймете едва ли

Тех, кто в Грецию сильно влюблен.

О, богиня Афина Паллада,

Дочерь Зевса и мудрости мать,

Я приехал в страну Элладу —

Ее древности повидать.

Побродить по прекрасным руинам

И вдохнуть, что пропало в веках, —

И в Олимпии, и в Афинах,

Ив священных дельфийских садах.

Наш отель — на уступах Парнаса,

В середине крутого пути.

Видно, не было сил у Пегаса

До вершины меня донести.

Но с упорством на эту вершину

Я и сам, без коня, заберусь;

И представил на миг я картину —

Я стою в окружении муз [151].

Я от радости чуть не заплакал

И стеснилось дыханье в зобу.

— Предскажи, о дельфийский оракул,

Мне оставшейся жизни судьбу.

В наши дни и оракул — безбожник

Для ответов глядит в интернет.

Устарел Апполонов треножник

За прошедшие тысячи лет.

.

И оракул включил свой компьютер,

Посмотрел и с улыбкой сказал:

— Ты покатишься вниз, но не круто,

Сохранив свой душевный накал.

Сфинкс

Я видел всех людей поклоны

За все прошедшие века,

Внизу стояли фараоны,

На них смотрел я свысока.

Потом раздался топот конский,

Скакун летел, что было сил,

И Александр Македонский

Коня в галопе осадил.

Он здесь властитель был державный,

Он не боялся никого,

Он думал, что мы были равны.

Гордец! — я выше был его.

Блестело римское железо,

Полки сошлись со всех сторон,

Высокомерный Юлий Цезарь

Ко мне явился на поклон.

И за любовником назавтра,

Блестя короной золотой,

Сошла с носилок Клеопатра

И пала ниц передо мной.

А после них почти по брови

Меня засыпало песком,

Арабы здесь потоком крови

Египет залили кругом.

О, много крови человечьей —

Сраженья, крики, вопли, стон…

А позже — звук французской речи,

Передо мной Наполеон.

Не мог глазам своим он верить,

Дивился мне и по пути

Он приказал меня измерить,

Хотел во Францию везти.

— Но я с Египтом не расстанусь,

Я — часть его великих дней,

Я вечный сфинкс, я здесь останусь

И буду новых ждать гостей.

Прошедшей славы отголоски

Я слышу в речи толп людских.

Я — царь моей пустыни плоской!

Египет весь у ног моих.

Александрия

Он правил силой деспотизма,

Он только так умел и мог,

Но он культуру элинизма

Принес из Греции в Восток.

Его карят за истерию,

За бешеный величья нрав,

Но основав Александрию,

Он на века остался прав.

На смертном ложе холодея,

Он в ней хотел найти покой.

Достался город Птолемею,

Он прах царя привез с собой.

Ему воздвигнул он гробницу,

Какой еще не видел свет,

И люди шли туда — дивиться

Надгробью гения побед.

Светил маяк Александрийский,

Стекались в город все дары,

И вез корабль финикийский

В него восточные ковры.

Туда стремились все за знаньем —

Ученый римлянин и грек,

Читать папирусов собранье

В царице всех библиотек.

Не ней другой царицы слава

Гремела притчей всех времен —

Там Цезарь, властелин державы,

Был Клеопатрою пленен.

Александрийского секрета

Там было множество чудес,

Весь город был как чудо света,

Пока он в море не исчез.

Я посетил его руины,

Бродил по царственным местам,

Александрии дух старинный

У моря чудился мне там.

Афины — Рим — Александрия —

Славнейшая из всех триад.

.

Его карят за истерию,

А он воздвиг великий град.

Первая любовь

Какая вонь, какая грязь

На улицах Флоренции,

Он в храм вошел, перекрестясь,

И встал спиной к Винченции.

Там было дымно от свечей

И душно от их гари,

Но от не отводил очей

От Беатриче Портинари.

Он приковался волшебством

К девчонке в красном платье,

И ей молился под крестом,

Не глядя на распятье.

Что было в ней, какой магнит

Звезды на небосклоне?

В такой совсем простой на вид —

Его живой Мадонне.

Он не задумывался, он

Мечтал о взгляде встречном;

И первым чувством поражен,

Он знал — оно навечно.

Ему и ей по девять лет,

И сквозь молитвы лепет,

Он богу дал в тот миг обет

Сберечь свой юный трепет.

С Палаццо Векия в тиши

Пробили семь куранты.

.

Отец шепнул ему: — Пошли.

Пора к обеду, Данте.

R?o de la Plata

He мечтал я, что буду когда — то

Плыть по водам широкой ла Платы,

И увижу могучий простор,

Где сражался el Conquistador;

Но теперь я с историей рядом,

И скользят перед мысленным взглядом,

Каравеллы испанских флотилий,

Будто их из веков возвратили;

Серебром и добычею пьяны,

По порогам опасной Параны,

Добирались испанцы до устья

Уругвайского захолустья;

Там, на отдыхе, брызги ла Платы

Освежали их тяжкие латы,

Но индейцы коварной толпой

Убивали пришельцев порой,

И горели ночами костры —

Канибальские шли там пиры.

Я смотрю сквозь века на ла Плату,

На кастильского дона расплату,

Слышу дикие крики окрест —

Был тяжел католический крест,

Мир открытий был полон тревог,

И жесток был туземный божок.

Но на радость и жадность к наживе,

Флаг испанский являлся в заливе,

Каравеллы, уставши в морях,

Там качались на якорях;

Те, кто выжили, — стали богаты,

Покидали просторы ла Платы,

Загрузив серебром корабли,

Растворялись в туманной дали.

Провожаю их мысленным взглядом —

Проплывает история рядом.

.

Не мечтал я, что буду когда — то

Плыть за нею по водам ла Платы.

Мужская седина

Ты спрашиваешь, что причиной,

Что я так рано поседел? —

Мужчина должен быть мужчиной,

Ответственность — его удел.

Пред ранней старостью в испуге

Смешно мужчине унывать —

Чтоб мир в подарок дать подруге,

Мужчина должен мир создать.

Кто этой чести удостоен,

Тот и отмечен сединой;

Мир на мужских костях построен,

Омытых женскою слезой.

Всю тяжесть жизни неделимо

Мужчина дожен брать один,

И седину своей любимой

Купить ценой своих седин.

Вернись в Сорренто

(название популярной песни)

Когда бросишь на прошлое взгляд,

Там счастливые были моменты

Занесли тридцать лет нас назад

Эмигрантские ветры в Сорренто.

Нам с женою приятный сюрприз

Между будними днями пустыми,

В ожиданье в Америку виз,

Как бесправные, жили мы в Риме.

Покидая Советский Союз,

Мы теряли там все, что имели;

Коммунизма стряхнули мы груз

И без денег томились в безделье.

А вокруг все места хороши;

И собрались мы в город Сорренто,

Как когда-то давно, на гроши,

Когда юные были студенты.

Нас манила романтика слов,

Сладкозвучие новых названий;

По прошествии многих годов

Не забыть вдохновенных скитаний.

Юг Италии — сладостный звук,

О, Сорренто, Неаполь, Помпеи!..

Право, стоили нищенских мук

Те культурные наши затеи.

Перед нами Везувий — старик

Над заливом стоял величаво,

Представлялся нам страшный тот миг,

Как Помпею разрушил он лавой…

Итальянский пейзаж нас вскружил,

Мы восторги впивали по капле,

Там, где Ленин нахлебником Горького жил,

Мы гуляли по острову Капри.

Серебристая зелень олив,

Золотистый отлив винограда,

Соррентийский чудесный мотив —

Все нам в душу вливало отраду.

Но…

Очарованным странником жизнь не прожить.

Много лет мы в Америке бились,

Чтобы место под солнцем ее заслужить,

И трудом своего мы добились.

Мы вернулись в Сорренто на несколько дней;

За решеткой старинной усадьбы

Мы отметили скромно большой юбилей —

Золотой юбилей нашей свадьбы.

Я признаюсь, друзья, без прикрас:

Во всех Лондонах, Римах, Парижах

Вырос наш туристический класс,

Ну, а сами мы стали пониже.

Оседают у нас позвонки,

Наши косточки ноют повсюду,

И уже раздаются звонки,

Сами знаете, братцы, откуда.

А в Сорренто — веселье и смех,

Всюду яркие толпы туристов,

Юг Италии манит их всех,

И напор их восторгов неистов

Мы старались вписаться в людской антураж,

И порой это нам удавалось;

Но тяжел прожитой нашей жизни багаж —

Для восторгов души не осталось.

Мы бросали на прошлое взгляд,

Там счастливые были моменты;

Ветры жизни опять принесли нас назад

Мы вернулись к тебе, Сорренто.

Ровесникам

Прощай, размах крыла расправленный…

Б. Пастернак

Мы давно живем на этом свете,

Жизнь, как птица быстрая, неслась,

И ярлык восьми десятилетий

Вырезан морщинами на нас.

И хотя на прошлое не ропщем,

В памяти хранится неспроста

Что у всех нас в детстве было общим —

Бедность и жилищей теснота.

Бурей революций и смятеньем

Жизнь пугала наших матерей,

И росли мы первым поколеньем

Их любви единственных детей.

Родились под примусов гуденье,

Керосин давал тепло и свет,

И прожили жизни ускорены —

От упряжек конских — до ракет.

Век наш от мучений содрогался,

Гибли наши братья и отцы,

И привычный мир наш распадался,

Разбросав нас в разные концы.

Позади эпоха заблуждений —

Трудных наших будней колыбель;

Переполнен грузом сожалений,

Наш корабль садится дном на мель.

Времени перечить бесполезно,

С жизнью расплатились мы сполна,

Захлестнула нас и тянет в бездну

Старости зеленая волна.

И когда она вверху сомкнется,

Наша жизнь, на сломанных крылах,

Птицею подстреленной забьется

В смертью затуманенных мозгах.