19. Профессор русской клиники

19. Профессор русской клиники

Рано утром, не выспавшись как следует после перелета, Лиля пришла на работу. На ее столе лежала разложенная Изабеллой почта, а сверху — фирменный конверт с обратным адресом «Президент Нью — Йоркского университета». Она перечитала письмо два раза: президент поздравлял ее с получением звания Associate Professor of Orthopedic Surgery — адъюнкт — профессора ортопедической хирургии. У Лили сильнее забилось сердце. Боже мой! Ей уже скоро шестьдесят, но этого она никак не ожидала.

Она тотчас позвонила Алеше:

— Алешка, скажи, ты профессор Колумбийского университета?

— Да, меня называют профессором, как в Америке принято, но звания профессора у меня нет. Почему ты спрашиваешь?

— А у меня теперь есть. С тобой говорит профессор Нью — Йоркского университета.

— Лилечка, это правда?! Поздравляю!

Поздней в тот же день она пришла в кабинет Френкеля с бутылкой шампанского:

— Виктор, я понимаю, это вы все организовали. Спасибо!

— Мы обсуждали это с Илизаровым, когда он был здесь. Он поддержал меня и сам написал тебе рекомендацию. Это его предсмертный подарок.

Дома Алеша повесил на стену транспарант: «Vivat Proffessore!» и тоже ждал ее с шампанским. После первого бокала он сказал:

— Я хочу сделать тебе подарок — норковую шубку.

— Алешка, ты с ума сошел! Зачем мне норковая шубка?

— Не возражай, это глубоко продуманное желание. Еще в Москве я хотел, чтобы у тебя была норка, но там я не мог этого осилить. Теперь я получил деньги за книгу и хочу, чтобы ты выбрала себе шубку, какая понравится.

Лиля видела, что ему это очень хочется. Она засмеялась и согласилась, и в ближайшую субботу они поехали в меховой магазин Ritz на 59–й улице.

* * *

На другой день Френкель пришел в кабинет Лили:

— Нам нужно больше русских пациентов, Medicade полностью оплачивает госпиталю их лечение. Дайте объявление в русскую газету с рекламой клиники. Напишите, что мы первыми в Америке начали делать илизаровские операции, а ты профессор и ученица Илизарова. Это понравится.

Газета пестрела рекламными объявлениями докторов-эмигрантов. Скоро появилось еще одно: «Профессор Нью-Йоркского университета Лиля Берг принимает в русской клинике больных с травмами и заболеваниями костей и суставов». Это была единственная в Нью — Йорке клиника для русских эмигрантов, и вскоре в нее устремился поток: на прием к профессору, да еще ученице Илизарова, хотели записаться все.

Изабелла изнывала от множества телефонных звонков. Звонили пожилые и старые люди, задавали много вопросов и всё переспрашивали:

— А это правда, что она профессор?

— А это правда, что она ученица самого Илизарова?

— А вы можете прислать за мной машину?

Изабелла жаловалась Лиле:

— Что мне делать с ними? Такие бестолковые!.. И все хотят, чтобы их привозили и увозили.

Действительно, эмигранты быстро привыкали к удобствам американского обслуживания и начинали сами требовать всего, особенно — бесплатного транспорта.

Звонков было так много, что Лиле дали вторую телефонную линию и вторую секретаршу. На приемы по пятницам являлось до пятидесяти эмигрантов. После таких приемов, да еще в конце рабочей недели, она приходила домой абсолютно изможденная. Алеша опять начал беспокоиться:

— Эти русские измотают тебя и окончательно подорвут твое здоровье.

— А куда еще податься бедным русским евреям? Американские доктора ничего бесплатно не делают.

* * *

В Нью — Йорк приехал врач из Боткинской больницы Саша Фрумкин с семьей. Лиля напомнила о нем Френкелю, и тот сказал:

— Да, я помню его по Москве — деловой парень. Возьмем его работать помощником по илизаровским аппаратам, до сдачи экзамена он будет собирать их для операций и ассистировать.

Саша не уставал восхищаться оборудованием госпиталя:

— Да, вот это Америка!

Он помогал Лиле на приемах в русской клинике, но сам не имел права консультировать, был только переводчиком. Больных принимали резиденты — американцы, а когда рекомендовалось лечение, они вызывали руководителя — Лилю.

Американские врачи не тратят много времени на переговоры с больными, уровень развития технологий позволяет для установления диагноза сразу посылать их на исследования и анализы. Пациенты — американцы относились к этому спокойно, но эмигранты не понимали такого подхода, им нужен был привычный старый — много расспросов, сочувствия и совсем не так много анализов и исследований.

Основная масса пациентов была из Одессы, Черновцов, Бухары и Ташкента. Они не хотели, чтобы их осматривали американцы. Когда в смотровой кабинет входил резидент, они демонстративно отворачивались и заявляли:

— Профессор Берг!.. Только профессор Берг!

Однажды, войдя в кабинет после очередного панического призыва, Лиля увидела тучную женщину средних лет. Она была недовольна и смотрела куда-то в сторону.

— Здравствуйте, я доктор Берг.

— Ничего не знаю, мне нужен профессор.

— Я и есть профессор. В Америке всех врачей называют «доктор». Что у вас болит?

— Ой, даже и не спрашивайте!

— Как же мне не спрашивать? Что-то, наверное, болит, раз вы пришли на прием.

— А я знаю?.. Всё болит.

— Что же больше всего?

— Ой, не говорите!

— Но сказать все-таки придется. На что жалуетесь?

В таких бессмысленных переговорах прошло несколько минут, пока наконец женщина не заявила:

— Ой, таки я вам скажу — мне нужна справка от профессора.

— Справка о чем? Какая справка?

— А я знаю?.. Говорю же: справка про то, что всё болит и я не могу работать.

Ах вот в чем дело! Некоторые таким образом хотели избежать необходимости работать, им нужно было пособие по инвалидности. А после категорического отказа они настаивали, чтобы обратно их отвезла машина. В этом им тоже отказывали. Тогда люди начинали злиться:

— Какие же это врачи?! Какая она профессор?! Да здесь еще хуже, чем в Советском Союзе!

* * *

Но таких было не так много. В основном на прием приходили тяжелобольные, которых плохо лечили в Советском Союзе. Лиля насмотрелась на человеческие страдания.

Маленькая худенькая хромая женщина впала в истерику, и Лилю позвали к ней. Пациентку звали Фира Ферштейн, ей было уже за 70.

— Почему вы плачете?

— Они, эти молодые американцы, не хотят, чтобы вы меня лечили. А я вам заплачу, доктор. Я знаю, что в Америке надо платить. Обязательно заплачу.

— Мне не надо платить. Дайте-ка я осмотрю вашу ногу.

У нее было сильно изуродованное колено — при каждом шаге нога подворачивалась.

— Что с вами произошло?

— Это еще с войны, доктор, в оккупации случилось, пятьдесят лет назад. И все хуже становится.

Ей нужна была сложная операция — полная замена больного коленного сустава на искусственный металлический особой конструкции, для этого требовалось выпрямить кость. Лиля распорядилась, чтобы женщину положили в госпиталь и готовили к операции.

— Доктор, только чтобы вы сами делали операцию. Я американцу не дамся, — твердо сказала пациентка.

Накануне операции она рассказала Лиле свою историю.

— Когда в 1941 году началась война, мне было семнадцать. Мы жили на юге Украины, отца забрали на фронт, а мы с мамой стали пешком уходить от немцев вместе с другими. Но всех захватили, евреев отвели в отдельный лагерь. Молодых отделили от старших. На моих глазах убили маму. А потом пришли к нам, молодым. Нас держали совсем голыми. Солдаты отбирали девчонок покрасивей, чтобы насиловать, а потом убивать. Я была маленькая и такая худая, что на меня не обратили внимания, только один ударил прикладом винтовки по ноге, так что я завизжала от боли. А он смеялся. Когда они ушли, я со страху умудрилась протиснуться через узкую щель в углу сарая и какая была, совсем голая, побежала куда глаза глядят. Я бежала, пряталась, падала, хромала, но все равно бежала. Ночью я увидела хутор и постучалась. Там жила семья греков, они хорошо ко мне отнеслись, отогрели, одели, накормили и потом скрывали какое-то время. У них был сын моего возраста. Мы оба были такие молодые, конечно, мы влюбились друг в друга, и вскоре я забеременела. Потом пришла Красная армия, его взяли на фронт, и он погиб. А у меня родился сын. После войны я вернулась в Одессу, перебивалась с трудом, растила сына. Сын мой стал сапожником, прилично зарабатывал, женился. Я по — прежнему хромала, но в Одессе лечить меня никто не брался. Я думала, может, в Америке меня вылечат. Вот к вам и попала. Вы, доктор, не сомневайтесь — я заплачу вам.

Господи! Лиле плакать хотелось, слушая ее историю, а не то что деньги с нее брать…

Она сделала операцию, и через несколько дней Фира впервые за долгие годы смогла пройтись прямо, не припадая на ногу. На вечернем обходе Лиля зашла осмотреть ее, и Фира стала совать ей в руки конверт:

— Доктор, миленькая, спасибо вам за все!

— Что вы, Фира! Не стану я брать с вас деньги.

— Доктор, я обещала заплатить. Мне сын деньги прислал.

Лиля присела на край кровати и взяла ее за руку:

— Забудьте про это.

Фира заплакала.

— Почему вы плачете?

— Ой, это всё из-за вашей человечности. Я ведь знаю: доктора на кровать к своим больным не садятся.

Лиля запомнила это простое и точное определение — «доктора на кровать к своим больным не садятся». Верно — большинство не садится. Но связь врача с больным не только профессиональная, она прежде всего человеческая…

* * *

Полгода спустя в клинику привезли на каталке лежачую больную. Эта 55–летняя женщина была не в состоянии ни ходить, ни сидеть — ее ноги не сгибались в тазобедренных суставах. Звали ее Алла Беккер. Она рассказала Лиле:

— Десять лет назад мне делали уколы в ягодицу и внесли заражение, началась инфекция. Потом много раз вскрывали гнойники, но инфекция распространилась на суставы, и произошло их полное заращение. Ноги стали как палки, я могу только лежать или стоять. Вы меня извините, но скажу вам как женщине: развести ноги я тоже не могу, мочиться и оправляться могу только стоя.

Рентгеновский снимок показал полное заращение обоих тазобедренных суставов, анкилоз. Ничего подобного Лиля никогда не видела и поражалась, как в Одессе допустили, чтобы заражение от уколов привело к такому осложнению. А Алла продолжала:

— У меня в Одессе есть хороший друг, известный хирург профессор Гершунин. Он пытался меня лечить — ничего не получилось. Он сказал, что вылечить меня может только чудо. А год назад у нас в городе состоялся съезд хирургов — травматологов и ортопедов. Съехались все светила, меня им показывали, но никто не взялся меня лечить. Доктор, дорогая, я приехала в Америку с одной мечтой, чтобы вы, вы вылечили меня.

— Я? — удивилась Лиля. — Как вы узнали про меня?

— Да про вас в Одессе чудеса рассказывают. Все знают, как вы вылечили инвалидку Фиру Ферштейн и многих других. Им здешние одесситы с Брайтона все описывают.

Чудеса рассказывают… И Фира что-то писала… Люди всегда говорят о врачах… Но вылечить Аллу действительно могло только чудо. Она плакала:

— Я вас умоляю. Я приехала к вам, только к вам. Вы моя последняя надежда.

Когда хирургу говорят «последняя надежда» — это тяжкий профессиональный крест. Надежду надо оправдать, но как это бывает трудно! Алле придется полностью удалить сросшиеся суставы и заменить их на искусственные. Мало того что это тяжело, но при инфекции это еще и очень рискованно: может возникнуть общее воспаление, сепсис. Тогда — конец.

Лиля посоветовалась с Френкелем и Уолтером Бессером. Оба сказали, что заместить суставы будет очень рискованно. Есть профессиональная присказка: если хирург сомневается, он должен действовать. И Лиля решилась.

— Я не могу вас обнадеживать. Сделаем одну сторону, посмотрим, как получится. Если все будет в порядке, тогда через полгода сделаем вторую, — сказала она больной.

Операция шла четыре часа, пришлось буквально вырубать из таза сросшийся сустав и ставить на его место специально подобранный искусственный. Лиля и два ее ассистента промокли насквозь. А после операции потянулись дни и ночи тревожных наблюдений. Никто не знает невидимых постороннему глазу душевных мучений хирургов.

Через три месяца Алла уже могла ходить с костылями, сгибая оперированную ногу. Еще через три месяца Лиля сделала ей вторую операцию на другой ноге, и через год Алла свободно ходила, сгибала, разгибала и разводила обе ноги. Лиля сама поражалась результатам своей работы.

Алла написала о своем счастье в Одессу профессору Гершунину. Он хорошо знал ее состояние и ответил, что не может поверить в такое чудо и поверит, только когда сам увидит результат. И она вызвала его в гости, а потом рассказала Лиле:

— Я встречала его в аэропорту и, завидев издали, побежала навстречу. Когда он, старый хирург, увидел, что я, которая была не в состоянии двигаться вообще, бегу по коридору, он обомлел, остановился и заплакал.

Дома Лиля рассказала об этом Алеше:

— Знаешь, слезы удивления и радости этого русского коллеги я считаю своей высшей наградой[120].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.