10. Москва глазами эмигранта

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

10. Москва глазами эмигранта

Впервые Лиля летела в Россию иностранкой — с американским паспортом. В душе бурлили разные чувства: радость от предвкушения встречи с отцом и Августой, ожидание встречи с друзьями, некоторая настороженность от встречи со страной, в которой родилась и выросла. Как-то она встретит ее теперь?

Первым делом надо расселить американцев в гостинице, потом поехать к родителям, а завтра — за получением груза. И вот «Боинг-747» пошел на снижение над аэропортом Шереметьево. Она прильнула к окошку и жадно всматривалась: те же узкие дороги, те же глухие темные Деревеньки вокруг.

В аэропорту Френкель шел впереди, а Лиля — прямо за ним, чтобы помогать с переводом, следом шли два немного растерянных резидента. Тщательная проверка паспортов прошла гладко. Лиля вспомнила, как такие же хмурые молодые солдаты проверяли их выездные визы двенадцать лет назад. Но тут таможенник вдруг уставился на нее и попросил открыть один из двух чемоданов. Первое, что он увидел, было штук тридцать шариковых ручек, дефицит в России. Он сурово нахмурился:

— Это зачем столько ручек?

— Для подарков.

— Подарки ввозить запрещено.

Яркое напоминание из прошлого: «запрещено», «нельзя», «не разрешается», — самые популярные слова официального советского лексикона. Однако любые запреты порождали только способы их обходить. Лиля протянула таможеннику три красивых ручки:

— Возьмите. Это подарок вам.

Хмурое выражение сменилось галантной улыбкой так быстро, что позавидовал бы самый искусный актер. Больше он ничего не спрашивал. Очень удивились этой сцене Френкель и резиденты.

— Чего он хотел, зачем вы открывали чемодан?

— Обычная проверка русского. Вы американцы, с вами он не хотел связываться. А во мне распознал бывшую русскую.

— Что вы ему сказали?

— Дала маленькую взятку — три ручки. В России все так делают.

Компания «Интурист» подала им большой лимузин «Чайку». Ехали по Ленинградскому шоссе, хорошо знакомому Лиле. Шел небольшой снег, она с жадностью вглядывалась в дома по сторонам, удивлялась тому, что ничего не изменилось. Вот метро «Аэропорт», где она когда-то жила. Там ее ждут родители. У нее быстрее забилось сердце.

В гостинице американцы встали в сторонке, а Лиля протиснулась к миловидной молодой регистраторше у стойки:

— У вас для нас заказаны четыре люкса.

Женщина не повернула головы, Лиля повторила, тогда фамилии стали проверять по списку:

— Ваших фамилий и свободных люксов у нас нет.

Лиля опешила:

— Как нет?! Этого не может быть, для нас бронировали. Проверьте еще раз.

Она положила на стойку косметический набор в изящной пластмассовой коробке:

— Это подарок из Америки, для вас.

Ловким движением регистраторша смахнула коробку в ящик и заулыбалась.

— Ах, простите, нашла ваши фамилии, вы просто в другом списке, — сказала она. — Но люксов все равно нет. Что ж мне с вами делать, дать полулюксы, что ли?

— Давайте полулюксы.

Американцы с интересом наблюдали.

— Что, ей вы тоже дали взятку?

— Без этого в России нельзя.

Разместив их в номерах и отправив в ресторан, Лиля наконец позвонила родителям:

— Дорогие мои, я уже на месте, сейчас выезжаю к вам.

Она слышала, как задрожал голос отца, когда он сказал: «Мы ждем тебя». И Августа крикнула в трубку:

— Ждем, ждем!..

Лиля вошла в метро. Станция «Смоленская», ничем особым не примечательная, показалась ей красавицей по сравнению с нью — йоркскими станциями сабвея. Лиля вглядывалась в лица людей, их одежду, манеру держаться, сравнивала их с американцами. Такие привычные когда-то русские лица теперь казались ей несколько странными. Даже постоянное звучание русской речи было странным.

И вот она идет от метро «Аэропорт» к своему бывшему дому, писательскому кооперативу, и все вокруг такое знакомое, будто она и не уезжала. Сердце колотилось все чаще — сейчас она поднимется на шестой этаж, позвонит…

У Павла дрожали руки, когда он открывал дверь. За ним, со слезами радости на глазах, стояла Августа. Конечно, они постарели, Павел согнулся, уже не казался таким высоким, а Августа пополнела и тоже как будто осела — обоим за восемьдесят.

— Доченька, доченька, — повторяли старики.

Лиля кинулась к ним и заплакала. В тот вечер она впервые рассказала им то, о чем не писала все эти годы, — как тяжело ей досталась эмиграция. Да и то все равно скрыла многое.

* * *

Рано утром позвонили и приехали в гостиницу Римма и Моня — восклицания, объятия, радость! Но Лиля должна была опекать своих американцев и думать о багаже.

— Ребята, мне надо вести их в ресторан. Завтрак здесь включен.

— Мы пойдем с вами, — сказал Моня.

Френкель и резиденты были рады познакомиться с русскими друзьями Лили. Эффектная Римма сразу произвела на Френкеля впечатление. С талонами на завтрак они встали в очередь в переполненном ресторане. Озабоченный распорядитель велел ждать свободного стола. Наконец сели — скатерть на столе в пятнах, бумажные салфетки разрезаны на четвертинки, меню скудное — каждому полагаются чашка кофе и булка. Кофе был безвкусный, а булка несвежая. Американцы поражались и только молча переглядывались. Тогда Моня отошел, о чем-то поговорил с распорядителем, и хмурое выражение его лица сменилось галантной улыбкой. Через десять минут их перевели в небольшую комнатку рядом, там скатерть была крахмальная, а посуда красивая, принесли шампанского и стали подавать разнообразные блюда, включая осетрину и черную икру.

Разлив шампанское, Моня произнес тост:

— За дружбу Америки с Россией и за нашу дружбу!

Френкель похлопал его по плечу:

— Вы парень что надо! Наверное, тоже дали взятку?

— Без этого в России никакое дело не сделаешь, — улыбнулся Моня.

Он предложил покатать американцев по Москве — показать город, но Лиле надо ехать получать груз, чтобы везти его в Боткинскую. Римма повезла Лилю в ее бывшую больницу. С волнением шла она по территории, смотрела на старые корпуса. В отделение, которым когда-то сама заведовала, Лиля входила нерешительно — помнила холодные проводы. Как-то ее встретят теперь?

По коридору навстречу с восклицаниями радости бежала Марьяна Трактенберг, а за ней — врачи и сестры. Лилю окружили, обнимали, целовали:

— Вот вы какая, наша американка! Вы ничуть не изменились, все такая же красивая!

Лилю обнимали и целовали, а она удивлялась: какая перемена произошла в людях — они явно перестали бояться!

В кабинете Марьяны Лиля передала ей письмо и 500 долларов от тетки.

— О, ведь это для нас целое состояние! Вот спасибо! — воскликнула Марьяна. — Пойдем к Рабиновичу, он ждет тебя. Я говорила ему о пожертвованиях. Он поможет хранить оборудование.

Сильно постаревший Рабинович с трудом потянулся из кресла поцеловать Лилю:

— Доктор Берг, дорогая! Сколько лет, сколько зим! Как я рад видеть вас! Вы прекрасно выглядите. Ну, рассказывайте про вашу Америку.

— Моисей Абрамович, я все вам расскажу, обещаю. Но мне срочно нужно получить груз со склада Шереметьево, чтобы потом перевезти в Армению.

— Мы можем хранить его, сколько надо, но не забудьте и нас, выделите что-нибудь для больных из Армении. Я дам вам в помощь два пикапа и одного доктора. Хороший парень, Саша Фрумкин, вы должны его помнить, он тогда работал с профессором Лузаником.

Марьяна добавила:

— Его грызли коммунисты, мне было его жалко, и я взяла его к себе. Он способный, быстро переквалифицировался в ортопеда[104].

* * *

На двух пикапах Лиля с Сашей подъехали к пакгаузу аэропорта. Пожилой хромой кладовщик отпускал другие грузы, наконец подошел, хмуро спросил, зачем приехали.

— Груз ваш здесь, но вы должны заплатить пошлину — две тысячи семьсот долларов.

— Какую пошлину? Это пожертвование пострадавшим от землетрясения. Мне известно, что пожертвования пошлиной не облагаются.

— А мне, например, неизвестно, что в коробках.

— В них хирургические инструменты, оборудование и лекарства для пострадавших.

— Дайте справку, что это пожертвования.

Лиля протянула ему две ручки, чтобы задобрить. Кладовщик подобрел, но на три тысячи долларов эта мелкая взятка не тянула.

— Что же делать? — спросила Лиля.

— Пусть министерство здравоохранения подтвердит, что это пожертвование.

— Могу я от вас позвонить в министерство?

Вопрос был наивный: Лиля привыкла, что в Америке многое делается по телефонному звонку, но тут была не Америка.

— Нет. Вывозить груз без письменной справки за-пре — ще — но, — он произнес последнее слово с ударением на каждом слоге.

Вот тебе и перестройка, о которой так много говорили и писали. Все «нельзя» и «запрещено» оставались в силе. За бумагой надо ехать в министерство, и сегодня уже поздно получать груз. Что делать, поехали обратно.

Саша Фрумкин с восхищением смотрел на Лилю:

— У нас в больнице про вас легенды рассказывают.

— Какие легенды? — засмеялась она.

— Вы стали ортопедическим хирургом в Америке, никому это не удавалось.

— Да, непросто было. Я слышала, вы тоже теперь стали ортопедом.

— Я не собирался, так просто пришлось поступить: коммунисты буквально выжили меня из терапии.

В большом старинном здании министерства Лилю отсылали из кабинета в кабинет, и везде она объясняла чиновникам:

— Мы привезли из Америки оборудование для помощи жертвам землетрясения.

— Ну и что?

— Мне нужна справка о том, что это пожертвование. Иначе просят пошлину.

— Мы справок для таможни не даем.

Ничем нельзя было пробить равнодушие чиновников — бюрократов. Она сунула одному из них ручку, он слегка подобрел и все-таки сказал:

— Такую справку может дать только заместитель министра, но сегодня его нет.

Лиля расстроилась: ей было неловко перед Френкелем за задержку. Вернувшись в гостиницу, она рассказала ему о своих приключениях.

— Ну и бюрократия здесь, — сказал он. — Что ж, придется провести в Москве еще день — два. А ваши друзья очень внимательные. Они возили нас по Москве, а вечером пригласили в Большой театр на балет «Лебединое озеро».

Так у Лили освободился вечер, и она опять могла провести его с родителями. На встречу с ней позвали Сашу фисатова с семьей. Павел с гордостью говорил:

— Вот какая у нас дочка: она настоящий американский хирург и привезла нам подарок на миллион долларов — хирургическое оборудование для жертв армянского землетрясения.

* * *

Утром Лиля долго сидела в приемной заместителя министра, нервничала, объясняла секретарше, что это задерживает их полет в Армению.

— А что я могу сделать? Я сказала ему, что вы из США и привезли оборудование.

Добилась она приема только во второй половине дня. Перед ней сидел лощеный мужчина, типичный советский бюрократ. Взгляд у него был суровый, слова цедил сквозь зубы. Лиле показалось, что ему даже неприятно говорить с эмигранткой.

Благодарности за гуманитарную помощь он никакой не выразил, выслушал и процедил:

— Армения переполнена иностранными волонтерами и пожертвованиями. Местные врачи справляются и без их помощи. Много жертв отправили в Москву. Вам туда ехать незачем, можете помогать здесь. А справку получите у моей секретарши.

Неожиданный поворот! Френкель хотел лететь именно в Армению, помогать на месте. Он расстроится, когда она ему скажет. Занятая секретарша долго не печатала справку, потом ее начальник ушел на какое-то совещание и не мог подписать. Лиля вручила секретарше набор косметики, та пошла куда-то и вернулась с важной справкой — на плотной бумаге красовался герб страны, название министерства и должность ее начальника, внизу — его размашистая подпись.

Уже под вечер Лиля показала Френкелю справку и передала разговор с чиновником. Она видела, что он расстроился.

— Да, эту бюрократию, кажется, не победить… Мы хотим лететь в Армению, но сем командует Москва. Попробуйте связаться напрямую с тем хирургом, с которым вы учились. Что он скажет?

— Я пошлю телеграмму, а завтра наконец получу груз и отвезу в Боткинскую больницу.

— Повезите и нас туда, мы посмотрим пострадавших от землетрясения и дадим больнице инструменты и лекарства, которые им нужны.

Перед тем как зайти ненадолго к родителям, Лиля отправила телеграмму и предупредила своих, что может прийти ответ из Еревана.

* * *

Тот вечер Лиля провела в компании друзей: встречались опять у Риммы, как двенадцать лет назад. Народа собралось меньше, некоторые уже эмигрировали в Израиль или Америку. После объятий и восклицаний Лиля раздала всем подарки. Друзья особенно радовались джинсам и тут же начинали жаловаться на жизнь:

— Ты молодец — вовремя уехала. У нас жизнь становится все хуже. В магазинах ничего нет, хоть шаром покати, мясо и колбаса там всякая совсем исчезли. Едим «ножки Буша» — курятину, которую присылают из Америки. А недавно в Москве открыли первый Макдоналдс. Но туда длинные очереди, и для нас слишком дорого. Зато все всё ругают, у нас гласность — новая политика…

Гриша Гольд, мастер устраиваться в любой ситуации, не жаловался. Он с удовольствием вставил:

— А я был в Макдоналдсе — шикарно! Там такие вкусные громадные сэндвичи и кока — кола.

— По — моему, Макдоналдс в Москве — это символ конца советской империи, — вставил Моня. — Он лучше всего демонстрирует разницу в уровнях жизни России и Америки.

С помощью ловкого Мони Римма смогла устроить хороший прием, хоть и не такой роскошный, как раньше. Все подходили к столу и восклицали:

— Ой, смотри — колбаса! Даже двух сортов! Ой — шпроты в банках!..

Тариэль принес грузинское вино, с усмешкой сказал:

— Генацвале, могу сообщить: я уже не министр в Абхазии, а простой врач.

— Почему, что случилось?

— Мой бывший друг и одноклассник абхазец Ардзинба стал большим боссом и убрал меня с поста, потому что я не абхазец, а грузин. А абхазцы терпеть нас не могут.

— Вот тебе и дружба народов. А ты в неё верил. Помнишь? — поддела его Римма.

Многие спрашивали Лилю:

— Скажи, тяжело тебе там пришлось? Как ты все выдержала? Как не сломалась?

Не рассказывать же им обо всех трудностях и мучениях — кто не готовился к тем экзаменам, не зубрил тысячи вопросов — ответов, тот все рано не поймет. Она только сказала:

— Да, тяжело приходилось. Но есть американская поговорка: если дерево не гнется, оно ломается. Я столько гнулась, что выдержала и не сломалась.

Гриша Гольд спросил:

— Ну как, ты уже купила дом? Говорят, многие наши купили, живут припеваючи.

— Нет, не купила и не собираюсь. Мне нравится жить на Манхэттене, в квартире.

— Ну, это напрасно. Большой дом и большая машина — это же мечта всех американцев. Я бы на твоем месте купил. А кстати, скажи, так ли: я слышал, что одесская мафия на Брайтоне продает «липы», ну, поддельные документы.

Лиля удивилась его вопросу и осведомленности и ограничилась коротким ответом:

— Я с мафией дел не имею.

Отдельный разговор состоялся у Лили с Аней Альтман. Аня, известная диссидентка, скучала по прежней своей активной жизни — с новой политикой гласности движение диссидентов стало ослабевать.

— Как твой роман с Андреем Амальриком? — спросила Лиля.

— Андрей погиб, — ответила Аня грустно. — Мы расстались, когда власти выставили его из страны. Он звал меня с собой, я разрывалась, мне трудно было решиться покинуть маму, Россию, а потом очень я прикипела душой к диссидентскому движению. Андрей написал в изгнании интересную книгу «Записки диссидента», советую тебе почитать. В ноябре 80–го он погиб в автомобильной катастрофе в Испании. Может быть, это дело рук КГБ, так и не знаю точно. Похоронили его в Париже. Я рвалась на похороны, но меня не пустили.

— И с тех пор у тебя нет никого другого?

— Нет, да я и не хочу. Мама вот недавно умерла, а я выучила иврит и собираюсь теперь в Израиль.

— Желаю тебе удачи, Анечка. Кто бы мог подумать, что так сложится жизнь!..[105]

Моня принимал гостей на правах хозяина, все давно знали, что он живет у Риммы. Он старался всех развеселить.

— Насчет гласности скажу: этот шквал критики власти не беда, это словесный понос; а беда в том, что в мыслях запор. А Макдоналдс в Москве — это символ конца советской империи. Он демонстрирует разницу в уровнях жизни России и Америки. Могу объяснить, в чем причина: мы живем плохо из-за евреев. Да, да, слишком много их уезжает.

Расстроил Лилю вид Рупика, он заметно осунулся, взгляд у него был тусклый и грустный:

— Ой, Лилька, ведь мы уже двенадцать лет в отказе. За что они меня так мучают? Недавно моя уже выросшая дочь спрашивала меня, когда нам в следующий раз откажут. Если бы ты знала, как я ненавижу здесь все, все эти хамские рожи… Как мне стыдно и омерзительно жить тут! Но теперь уже поздно ехать в Америку, я не успею пройти тот путь, который проделала ты. Если нас когда-нибудь отпустят, мы уедем в Израиль и будем там доживать наши сломанные жизни. В одном я только нахожу утешение — в моей глубокой вере в Бога.

Его жена Соня, преисполненная негодования, добавила:

— Что же это? Мы на них ишачили, а они нас мучают. Нам бы совсем плохо было, если бы нас не поддерживали активисты — иностранцы. Они нас «окучивают».

— Это еще что значит?

— Привозят нам продуктовые посылки и уверяют, что скоро помогут уехать.

В конце вечера Лиля раздала всем экземпляры Алешиной «Сказки про перевернутые мозги». Моня прочитал ее вслух, все очень смеялись, а потом тяжело вздыхали:

— Это правда, за семьдесят лет советской власти мозги у нас, от положения вверх ногами, совсем перевернулись.

* * *

Утром Лиля с Сашей опять поехали в Шереметьево. В пакгаузе кладовщик бегло глянул на важную справку:

— А где печать министерства?

— Какая печать? Это ведь бланк замминистра и его подпись. Вот, читайте.

— Чего мне читать? Без печати справка недействительна. Привозите с печатью.

Лиля уже потратила столько усилий и нервов, что не выдержала и позволила прорваться раздражению:

— Неужели опять терять целый день?! Поймите, ведь этот груз — хирургическое оборудование и лекарства. Если бы вы нас не задерживали, мы могли бы уже сделать много операций пострадавшим от землетрясения; может, спасли бы жизни. А вместо этого мы вынуждены сидеть в Москве.

Он опешил:

— Что это вы так разнервничались? Я действую по закону. Вы сами хирург, что ли?

— Да, я американский хирург, а раньше была хирургом в Боткинской больнице.

— В Боткинской? Кого вы там знаете? Трактенберг, Марьяну Григорьевну, знаете?

— Конечно, знаю, мы с ней работали вместе.

— Надо было раньше сказать. Она мне операцию делала и про вас рассказывала, что вы уехали в Америку. Раз так, выдам вам ваш груз.

В Боткинской Лиля с Сашей и шоферами сгрузили коробки на склад. На это ушло много времени и сил, но к концу дня, уже в гостинице, она сказала Френкелю:

— Наш груз на складе больницы. Я договорилась, завтра утром они нас ждут и покажут больных из Армении. Туда я послала телеграмму.

— Лиля, спасибо. Я увидел, как вас тут ценят. Не знаю, что бы мы без вас делали.

Боткинская больница была самой большой в Москве и одной из старейших, построена в 1910 году по образцам того времени: на большой лесистой территории располагались двадцать двухэтажных кирпичных корпусов и церковь. Потом к ним прибавили одноэтажные деревянные бараки и два четырехэтажных корпуса. По сравнению со стандартами современных американских больниц это был полный атавизм. И большие палаты, рассчитанные на большое количество больных, и само оборудование тоже были отсталыми.

Лиля с американцами шла по территории, впервые смотрела на всю картину глазами американки и огорчалась.

Больных на обходе показывала Марьяна, а Саша переводил. Френкелю понравился Саша, он похвалил его английский, пригласил приехать в госпиталь на стажировку.

— Ой, спасибо. Я бы очень хотел, — расцвел Саша от похвалы и предложения, а потом тихо спросил Лилю: Думаете, он это серьезно? Я очень хочу в Америку. Неужели это возможно?

У большинства больных из Армении были повреждения позвоночника. Кахановиц, хирург, специализирующийся на позвоночнике, смотрел рентгеновские снимки и поражался их плохому качеству:

— А других снимков нет? Эта пленка слишком маленькая…

Марьяна с Сашей смущенно отвечали:

— У нас рентгеновская аппаратура старая, и пленок не хватает, мы их экономим.

Кахановиц шел от кровати к кровати и комментировал:

— Этому надо делать операцию… этому надо срочно делать операцию…

В это время Лиле в больницу дозвонился Павел:

— Пришла телеграмма из Еревана, читаю: «Благодарю за предложение. Помощь нужна, но министерство в Москве запретило нам принимать много иностранцев. Пришлите привезенное оборудование и лекарства. Профессор Микаэлян».

Лиля отвела Френкеля в сторонку, рассказала. Новость его расстроила:

— Всем распоряжается Москва! Не хотят пускать нас в Армению, значит, нам здесь делать нечего. Я с резидентами улечу завтра, а вы с Кахановицем оставайтесь делать операции. Отдайте им часть нашего груза, остальное пошлите в Армению.

* * *

На следующий день с утра были назначены две операции. Лиля с Марьяной и Сашей распаковали часть коробок и отобрали то, что будет нужно. Врачи то и дело восклицали:

— Какие прекрасные инструменты! Мы же никогда ничего подобного не видели!

Оперировать собирался Нил Кахановиц, Лиля и Саша должны были ему ассистировать. В предоперационной на веревке сохли, как белье, хирургические перчатки и рентгеновские снимки. Кахановиц, как вошел, буквально остолбенел:

— Лиля, что это?

— У них нет одноразовых стерильных перчаток и машин для рентгеновской пленки.

Операционная сестра смутилась:

— После операции мы перчатки проверяем на дырки, если находим дыру — заклеиваем, потом сушим и стерилизуем для следующей операции. А снимки эти для вас сделали, вот они и сушатся.

— Но это же средневековье!

— Так здесь работают, — пожала плечами Лиля.

— Так в России оборудованы все операционные?

— Некоторые еще хуже…

— Как же они вообще здесь оперируют? — проворчал хирург и втихомолку ругался в течение всей операции[106].

После операций в детском отделении Лиля с женой Кахановица раздавали больным детям подарки. Врачи, сестры и санитарки стояли в стороне и аплодировали после вручения каждого подарка. Получилось что-то вроде веселого праздника. Дети были смущены обилием и яркостью заграничных вещей, с удовольствием хвастались подарками друг перед другом. Потом две пожилые санитарки подошли к Лиле:

— Зря эти ваши американцы так стараются. Вы уедете, а половину вещей наши сотрудники разворуют, возьмут себе или отнесут на продажу на рынок.

Лиля слушала с горечью: да, взаимная подозрительность, культивируемая советской властью много лет, оставалась прежней. И традиционные воровство и обман тоже не уменьшились под влиянием перестройки. Она не стала переводить Кахановицам то, что сказали санитарки, — ей было стыдно.

* * *

Отчаянно грустно было Лиле расставаться с отцом и Августой. Павел говорил:

— Доченька, увидим ли мы тебя когда-нибудь опять?.. У нас уже нет будущего, атрофия… Единственное, что нам осталось, — еще раз повидать вас напоследок…

А Августа прибавила:

— Вот думаю я о прожитой жизни: юность промелькнула, молодость пролетела, зрелость задержалась, но тоже исчезла, а вот старость тянется ужасно долго…

Лиля едва сдерживала рыдания и обещала непременно приехать вместе с Алешей и Лешкой.

* * *

Миновав в аэропорту пограничников, Лиля почувствовала облегчение: уф, наконец все позади! Она устала и во многом разочаровалась в Москве. В ожидании посадки зашла в ресторан: в помещении было много людей, полная пожилая официантка металась между столами. У входа стоят две растерянные американки средних лет. Лиля спросила их:

— Чем я могу вам помочь?

— О, наконец-то здесь кто-то говорит по — английски. Мы никак не можем получить стол, зовем официантку, а она не обращает на нас никакого внимания.

— Я постараюсь помочь.

Лиля приблизилась к официантке и, не говоря ни слова, протянула ей последний калькулятор. Как та обрадовалась!

— Ой, вот спасибо, вот спасибо вам! У меня дочка школу заканчивает и давно просит эту штуку. А где мне такую взять? Ой, как она будет рада! — и продолжила, понизив голос: — А что вам нужно?

— Пожалуйста, дайте нам с теми двумя американками стол и соорудите ланч.

— Господи, да это я мигом, в один момент! Только ланчей мы не подаем. Я лучше вам обед подам, самое вкусное.

Она накрыла стол свежей скатертью и начала приносить блюда. Лиля разговорилась с американками. Они поблагодарили ее за помощь и, разумеется, поинтересовались:

— Что вы такое магическое сказали официантке, что она сразу все для вас сделала?

— Ничего магического. Просто я знаю русский подход к делу.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.