Глава 24 СРЕДИ ДРУЗЕЙ

Глава 24

СРЕДИ ДРУЗЕЙ

Я проспал весь день.

Когда меня разбудили, на небе, смотревшем в скалистое окно моей пещеры, уже сияли звезды. В тусклом свете масляной лампы на уступе стены я увидел, что рядом с моей постелью стоит Селина. Я тут же вскочил.

– Это что, уже ночь? – прошептал я.

– Да, ночь, amico, – ответила девушка приглушенным голосом. – Скоро станет холодно, и я разожгу жаровни. Ночью в горах пробирает дрожь.

Я в первый раз услышал ее голос. На ней по-прежнему был яшмак, закрывавший нижнюю половину лица. Вглядываясь в ее лицо, я думал, красива ли она…

– Обед готов, – сказала Селина, не отводя от меня глаз. У нее были очень черные глаза, под цвет ее волос, которые были завязаны узлом и заколоты серебряной застежкой на затылке.

Меня охватило желание, но я вспомнил, что я здесь гость, и быстро наклонился, чтобы надеть сапоги. Потом я налил немного воды из бурдюка себе на ладони и растер ею лицо, а потом вытерся носовым платком.

Девушка молча смотрела на меня, но, когда я ловил ее взгляд, я никак не мог решить, улыбается она или нет. Сделать это не позволял яшмак, закрывавший нижнюю часть ее лица. Я кивнул ей, что я готов, и она отвела занавеску, чтобы я мог выйти. Когда я прошел мимо нее и ступил в большой зал, в котором стояли ящики и другие предметы, еле видимые в тусклом свете примитивных масляных ламп, висевших на стенах, в ноздри ударил странный запах. Девушка прошла мимо и повела меня через этот зал в темный узкий коридор, где показала на яркое сияние, исходившее из отверстия в стене коридора.

– Сюда, – произнесла она приглушенным голосом и ушла.

Я прошел по коридору и вошел в другую пещеру, которая была освещена многочисленными масляными лампами и четырьмя большими жаровнями. От тлеющих углей исходило тепло.

Абдул, Ибрим и какой-то крупный араб сидели вокруг большой миски с дымящимся варевом.

– Buona sera, amici (Добрый вечер, друзья), – произнес я, подходя поближе.

Крупный мужчина встал и, обойдя миску, подошел ко мне. Две смуглых руки сжали мои в сердечном приветствии.

– Бен Омар! – радостно воскликнул я.

– Я знал, что мы с тобой еще встретимся, – низким голосом мощного тембра произнес он.

Я улыбнулся, увидев радость в его глазах.

– Я же обещал тебе, Бен Омар, что, если меня отправят в эту часть Киренаики посыльным, я приеду к тебе в Барку, – ответил я и продолжил, решив разыграть его: – Может, ты мне не поверил? Но вот я приехал – правда, не по заданию командования, а по своей воле. Бежал со всех ног!

Его крупное тело потряс хохот.

– Порядочные люди, похоже, везде обречены на бега – и мы с тобой тоже. Вдвоем веселее, – заверил он меня. – А теперь давай поедим. Многого тебе предложить не могу, но любая еда становится вкуснее в компании друзей!

Усевшись, он помог мне снять сапоги, а когда я опустился рядом с ним, скрестив по-турецки ноги, его губы тронула легкая улыбка.

– Ты не забыл, чему я тебя учил, – произнес он.

Абдул и Ибрим что-то быстро сказали Бен Омару по-арабски, и он повернулся ко мне, чтобы перевести:

– Мой брат и Ибрим говорят, что ты единственный немец, который в их обществе соблюдал обычаи арабов – это было прошлой ночью.

Я повернулся к Бен Омару и спросил его по-итальянски:

– А ты встречал немцев до меня?

Услыхав мой вопрос, все трое арабов дружно расхохотались, а я, слегка удивленный такой реакцией, недоуменно переводил взгляд с одного из них на другого.

Бен Омар положил свою руку на мою.

– Мы встречали очень много немцев! – сказал он. – А теперь давай есть, поговорим потом, – добавил он, издав легкий смешок.

Большая глиняная миска была до краев наполнена горячим варевом. По запаху я догадался, что это козлятина, плававшая в густом жирном соусе, издававшем изумительный запах. Рядом высилась небольшая горка ломтей хлеба, испеченного из кукурузной муки, и стояла еще одна миска, поменьше, полная рассыпчатого вареного риса.

Я знал, что, как гость, должен начать еду первым, но, не имея ни тарелки, ни ложки, не знал, что надо делать. В смущении я повернулся к Абдулу:

– Прошу тебя, Абдул, начни первым! Покажи, что надо делать, поскольку Бен Омар не учил меня есть по-арабски.

Трое арабов снова рассмеялись, а Абдул сказал:

– Смотри, чужеземец, быть может, тебе придется долго жить среди нашего народа и тебе понравится есть по-нашему. – Его глаза радостно сверкнули, он залез руками в миску и вытащил оттуда кусок мяса. Другой рукой он разломил ломоть хлеба и положил на него мясо, чтобы соус не капал на пол, после чего вонзил в него зубы.

Ибрим и Бен Омар, с лиц которых не сходило веселое выражение, последовали его примеру. Вскоре и я принялся есть, хотя мясо обжигало пальцы, а горячий соус тек по рукам. Я с наслаждением поглощал козлятину, следя при этом, чтобы соус не капал на ковер из шкур, покрывавший пол.

Ибрим первым зачерпнул рис. Он погрузил в него пальцы, вытащил комок риса, накрыл его другой рукой и вылепил шарик. Держа его пальцами, он погрузил этот шарик в мясной соус и аккуратно отправил в рот.

Все дружно чавкали, но меня это совсем не смущало – через некоторое время я и сам стал чавкать, поскольку это означало, что все получают от еды удовольствие.

Вскоре и я научился делать из риса шарики. Когда обед подошел к концу, в комнату вошла Селина и, поставив рядом со мной миску с водой, исчезла. Бен Омар лукаво улыбнулся и, бросив в рот, полный ослепительно белых зубов, рисовый шарик, показал на миску.

– Вымой руки, amico, – сказал он. – У нас здесь будет побольше воды, чем в Эль-Газале.

Пока я отмывал от жира руки, в комнату вошла Селина – как обычно, молча. Через несколько секунд миски с едой исчезли. Появившись снова, Селина внесла серебряный кофейник, окруженный крошечными чашечками, и воздух наполнился восхитительным острым ароматом кофе, отчего все опасности, ждавшие меня в пустыне, показались мне далекими и несущественными.

Ибрим достал турецкий кальян, и началась неспешная церемония курения. Ибрим порезал табачные листья и положил их в миску, которая стояла поверх стеклянного сосуда с водой. Бронзовыми щипцами он вытащил из стоявшей рядом с ним жаровни уголек и положил его поверх табака. Потом он взял тонкую резиновую трубку, соединенную одним концом со стеклянным сосудом и имевшую на другом конце мундштук из слоновой кости, и втянул в себя воздух. В трубке раздалось бульканье, а из ноздрей Ибрима вырвались тонкие струйки дыма. Как только табак загорелся, он убрал уголек и протянул трубку с мундштуком мне.

Я покачал головой и сказал:

– No fumare (Я не курю), – чему Ибрим очень удивился.

– Не куришь? – переспросил он и взглянул на Бен Омара и Абдула, которые расхохотались.

Я понял, что арабы любят трубку больше всего на свете, даже больше, чем оружие. Мундштук стал переходить из рук в руки, и наступило время для серьезного разговора.

Абдул слегка наклонился вперед, напряженно вглядываясь в меня:

– Ты помог Бен Омару, друг, и ты дезертировал из своей армии. Более того, ты чуть не снес с лица земли отель в Барке, убив одного немецкого полицейского и ранив другого взрывом гранаты.

Я сел прямо, пораженный тем, что он все знает.

– Ты хочешь сказать, что взрывом гранаты убило полицейского?

Он кивнул.

– Пока ты спал, Ибрим съездил в Барку и все там разузнал.

Я взглянул на Ибрима, который, попыхивая трубкой, кивнул в знак согласия.

– Теперь понятно, – продолжал Абдул, – почему вчера вечером карабинеры рискнули ворваться в арабский квартал! Один немецкий полицейский убит, другой ранен – это пришлось итальянцам не по нутру. Они очень боятся рассердить германское командование, которое может обвинить итальянцев в том, что они неспособны контролировать ситуацию в городе, расположенном далеко от линии фронта. Если бы убитый был итальянцем, они бы не обратили на это особого внимания, но за гибель немца им крепко достанется!

Абдул взял мундштук и некоторое время посасывал его, а затем, выпустив из ноздрей толстые струи дыма, продолжил:

– Поэтому итальянский гарнизон был поднят по тревоге. Итальянцы понаставили повсюду часовых. Дороги, ведущие в город и из него, перекрыты на расстоянии трех километров от городской черты. Все машины подвергаются обыску. Ни один человек в немецкой форме не может набрать воды из общественной цистерны, не предъявив для проверки своих документов.

– Хорошо, что я оказался здесь, а не в Барке, – произнес я.

Бен Омар протянул мне еще одну чашечку кофе. Наверное, на моем лице отразилось беспокойство, потому что он сказал:

– Не волнуйся, друг, здесь тебя никто не найдет!

Я взглянул на него и спросил:

– Почему же тогда вы решили пойти на риск и спрятать меня?

Но Абдул перебил меня:

– Мы еще поговорим об этом. Тебе угрожает смерть, поэтому мы можем говорить прямо, ибо мы находимся точно в таком же положении, что и ты. Если карабинеры нас схватят, мы будем расстреляны!

Когда он произнес это, я понял, куда попал. Я вспомнил ящики с продовольствием и бочки с горючим в большом зале, итальянские армейские мотоциклы и коробки, в которых лежали снаряды. Я очутился в руках арабских бандитов, воровавших оружие и сбывавших его на черном рынке. Я взглянул на Бен Омара и вспомнил, что итальянский сержант, приковавший его к колесу своей машины, говорил мне, что этот араб схвачен за кражу оружия.

И я понял, что теперь мне нечего бояться. Моих хозяев, так же как и меня, ждал расстрел. По выражению моего лица Абдул понял, что я догадался, куда и к кому я попал.

– Мы ненавидим итальянцев, – сказал он, – и стараемся убивать их при первой же возможности. Мы забираем у них оружие и держим их в постоянном напряжении, а когда придет время и мы будем хорошо вооружены, мы нанесем свой удар.

Его голос стал жестким, и в нем ясно прозвучали нотки гнева.

– А как вы относитесь к немцам? – спросил я. Мне было очень интересно узнать, что они думают о моих соотечественниках.

Абдул ответил не сразу, но потом неожиданно поднял голову, и изучающий взгляд его глаз встретился с моим.

– Их мы тоже убиваем! – произнес он.

Я спокойно смотрел на него, зная, что ко мне это не относится. Любой араб, даже вор и убийца, имеет свой кодекс чести, и если человек воспользовался его гостеприимством, пил с ним кофе и жил в его доме, то он не тронет и волоска с головы этого человека.

Бен Омар повернулся ко мне:

– Поверь, друг, мы не испытываем ненависти к немцам, но нам не нравится, что они помогают итальянцам! Итальянцы убивали, грабили и подвергали насилию наш народ, а вы, немцы, сделали их позиции еще сильнее, чем раньше. И если вы выиграете войну в Ливии и победите англичан, итальянцы превратят нас в рабов. И тогда плодородные земли вдоль сухих русел Киренаики станут обрабатывать чужие крестьяне, а нам придется убираться в пустыню и вести там кочевой образ жизни. Поэтому сейчас, друг, мы, чем можем, помогаем англичанам в надежде, что они очистят нашу страну от итальянцев.

Чувства, которые Бен Омар испытывал к врагам своей родины, были мне понятны. Я задумчиво отхлебывал кофе, потом, взглянув на своих хозяев, тихо спросил:

– А если я захочу уйти отсюда, вы меня отпустите?

Рука Бен Омара опустилась на мое плечо.

– Ты уедешь, когда захочешь, друг! Никто из нас не встанет у тебя на пути.

Я молча смотрел на арабов. Ибрим уставился в пол, Абдул улыбался, но больше всего меня успокоило открытое лицо Бен Омара, ибо на нем были написаны все те чувства, которые он испытывал.

– Тогда я поживу у вас немного, если вы этого хотите, – сказал я. – Но настанет день, когда я уйду. Мне здесь делать нечего, а до того места, куда я хочу добраться, отсюда очень далеко.

Мои слова разрядили обстановку, и вскоре мы уже оживленно беседовали. Когда ночь приблизилась к концу, я почувствовал, что стал для них своим человеком, а когда мои новые друзья показали мне всю систему пещер, я понял, что они представляют собой силу, с которой нельзя не считаться. Арабы занимались в основном нападением на машины, перевозившие военные грузы. Они создавали запасы оружия и распределяли его среди простых арабов – так они понимали свой патриотический долг.

Мои новые друзья зарабатывали продажей продуктов на черном рынке. Безопасное будущее обеспечивали им их контакты с британскими разведдозорами, а убивая захваченных в плен итальянцев, арабы утоляли свою ненависть к оккупантам.

Среди захваченных арабами боеприпасов и машин было несколько немецких, но в основном все было итальянского производства. Когда я обратил на это внимание, Ибрим объяснил мне, что одно дело – захватить итальянский конвой, а совсем другое – немецкий.

– Почему?

– Да потому, что у итальянцев под рукой всегда бутылка кьянти или медальон с изображением Мадонны, но никак не оружие. Они предпочитают пользоваться ногами, чтобы спастись бегством, а не пальцами, чтобы нажать на спусковой крючок. Кроме того, – добавил он, – немцы и вооружены гораздо лучше. Вместо бутылок, мандолин и медальонов у них отличное оружие, и они умеют им пользоваться.

Он громко рассмеялся. Абдул с силой ударил себя по бедрам.

– Помнишь отель в Барке? – вскричал он. – Зачем тратить патроны, если можно кинуть с лестницы гранату? – Он пояснил: – Ты действовал там точно так же, как и солдаты, охраняющие немецкий конвой. Кроме того, у них на грузовиках стоят 20-миллиметровые пушки, а не ружья, стреляющие горохом, как у итальянцев.

Из складок своего бурнуса он достал немецкий «Парабеллум» и с любовью посмотрел на него.

– Прекрасный пистолет, – сказал он.

И я не мог не восхититься той глубокой, фанатичной любовью, которую араб испытывает к своему оружию, более сильной, чем к своей невесте. Он не продаст его ни за какие деньги.

Ибрим вытащил американский автоматический пистолет сорок четвертого калибра, который торчал за поясом его бурнуса.

– Хороший пистолет, но «Парабеллум» все-таки лучше, – задумчиво произнес он.

Я посмотрел на Бен Омара, который криво усмехнулся и выхватил из широкого рукава своего бурнуса страшный кинжал. Его сталь сияла и сверкала при свете жаровни. На ней не было ни единого пятнышка. Глаза Бен Омара сверкали, как и сталь его кинжала. Как специалист по клинкам, захваченным у австралийцев и других, я оценил этот кинжал по достоинству, но еще я понял, что Бен Омар очень храбрый человек, ведь для того, чтобы пустить в ход такой кинжал, надо подойти к врагу вплотную.

Я повернулся к Абдулу и сказал:

– Попроси, пожалуйста, Селину принести мой автомат.

Он хлопнул в ладоши. Как по волшебству, появилась Селина. Через несколько секунд она вернулась, неся на ремне мой тяжелый автомат. Я взял его из рук девушки, и глаза арабов засияли от радости. Мне впервые показалось, что Селина улыбается мне под яшмаком.

Щелчком большого пальца я отстегнул магазин и передал автомат Бен Омару. Абдул протянул руку и взял магазин. Быстрыми движениями он извлек оттуда патроны и нажал пальцами на зарядную пружину, проверяя ее.

– Тридцать два патрона, – пояснил я. – Комплект состоит из шести запасных магазинов, не считая того, что в автомате.

– У нас есть несколько австралийских автоматов «Оуэн», – сказал Абдул, – но я вижу, что этот лучше.

Я отрицательно покачал головой.

– Нет, Абдул, «Оуэн» лучше нашего. Правда, точность стрельбы у него на большом расстоянии невелика, зато он не отказывает в самый неподходящий момент, – объяснил я, но он с сомнением покачал головой.

(Автор снова льстит австралийцам. Пистолет-пулемет Оуэна с магазином, вставляемым сверху и закрывающим обзор при стрельбе, явно уступает германскому MP.38 и его модернизированному, в сторону упрощения технологии изготовления, варианту MP.40 – одному из лучших пистолетов-пулеметов XX века. Без MP.40, ставших одним из символов Германии того времени, не обходится ни один фильм о войне. Иногда эти автоматы ошибочно называют «Шмайссерами», но так именовалась штурмовая винтовка Stg-44 образца 1943/1944 года конструкции Хуго Шмайссера. – Ред.)

Автомат несколько раз переходил из рук в руки, и я не мог не заметить восхищенный и одновременно жадный блеск в глазах арабов. Если бы я не был их гостем, они, вне всякого сомнения, убили бы меня, чтобы завладеть этим автоматом.