СНОВА В РОССИИ

СНОВА В РОССИИ

Путь из Англии в Россию оказался для Маршаков долгим. Они почти на год задержались в финском городе Тинтерне. Настроение у Самуила Яковлевича было прекрасное. «У меня много надежд на завтра», — пишет он в «Тинтернском дневнике» 6 апреля 1914 года. 29 (16) мая, в ночь на 30-е, у Маршаков родилась дочь Натанель. А вот запись от 15 марта 1915 года: «Натанель тихо спит в своей картонке на ящике, тихонько посапывает носиком, относясь равнодушно к окружающему миру, а иногда жалобно плача, будто ее здесь не поняли.

Сонечка спокойна, здорова и счастлива…

Сегодня у Натанели показался первый зуб.

Завтра ей 10 месяцев.

Я ей немного утром поплясал. Она по обыкновению пришла в большой восторг. Задергала ножками, а когда я ее взял на руки, ни к кому не хотела от меня идти.

Сейчас она спит.

Впрочем, из коляски уже показалась ножка в белом чулочке. Значит, проснулась.

С того времени, как она впервые научилась издавать звук: „та-та-та“, она сильно развилась и произносит теперь очень много звуков.

Вечер.

Радостно провела день и спокойно заснула. Улыбалась всем, в том числе и приехавшей Helmi, щебетала. Дитя — радость».

По пути из Финляндии в Россию Маршаки побывали в Белоруссии, в местечке Велиж Витебской губернии. Заехали не случайно — в знаменитой Велижской иешиве (ее окончили поэт Бялик, литератор Яффе) обучались раввины из рода Маршаков. В 20-х годах XIX века в Велиже состоялся один из самых кошмарных в России судебных процессов — евреев обвиняли в ритуальном убийстве. Длился процесс более десяти лет и окончился оправданием обвиняемых. Однако некоторые из них к тому времени погибли от пыток и истязаний. В 1915 году раввином в Велиже был Элизер Пупко (Маршак с ним встречался), осужденный в советское время за призыв к нуворишам не покупать некошерное мясо.

Из письма Самуила Яковлевича Е. Пешковой от 28 июля 1915 года:

«Дорогая Екатерина Павловна,

пишу Вам из имения Витебской губ., куда я приехал после долгого путешествия — железной дорогой, пароходом и лошадьми. Живу я у милых моих друзей, людей очень хороших, и отдыхаю на славу. Захватил с собой Блэка, а в придачу, к моему прискорбию, пришлось захватить пьесу Азова. Я посылаю Вам и Максиму пару стихотворений, из которых первое было обещано мною Максиму…

Я думаю остаться на зиму (если меня не призовут, как ратника 2-го разряда) в Кирву или переехать в Вильпула.

Вот о чем я хотел попросить Максима: до выхода книжки Блэка никому не давать моих стихов, кот<орые> я посылаю. Если мне удастся теперь как следует поработать, я постараюсь издать книжку зимой.

Не соберетесь ли Вы на Рождество к нам в Финляндию?»

Здесь еще раз заметим, что судьба даровала Маршаку настоящих друзей, людей высокой духовности и нравственности. Но, как известно, люди достойные дружат лишь с теми, кто того заслуживает.

Уже давно не было в живых Владимира Васильевича Стасова, но дружба с его родственниками — Дмитрием Васильевичем (младшим братом В. В. Стасова, музыковедом и общественным деятелем) и его женой — длилась еще долго. Вот отрывок из письма, написанного Маршаком в санатории Кирву (Финляндия) 22 марта 1915 года. Здесь, неподалеку от Кирву, в городке Сайрала, жили тогда родители Маршака. Оставшись в годы войны без работы, они во многом нуждались. Помощь пришла от Стасовых. «Меня до слез тронуло сообщение моей матери о той помощи, которую Вы оказали ей…» — писал Самуил Яковлевич Дмитрию Васильевичу Стасову. Он рассказал ему о том, как жил последние годы — о путешествии по Палестине, об учебе в Англии, о своей журналистской работе, а в конце написал: «Но за все эти годы мне не привелось встретить человека прекраснее, чем был наш дорогой Владимир Васильевич. Память его я свято чту».

Здесь, в Кирву, случилась первая и одна из самых страшных трагедий в семье Маршаков — 3 ноября 1915 года погибла маленькая Натанель: она опрокинула на себя кипящий самовар. Произошло это в день рождения Самуила Яковлевича.

С малюткой я пережил снова

Счастливое детство мое.

В сиянии дня золотого

В саду забавлял я ее.

Забывшись невольной дремотой

Под ласками летнего дня,

Я видел, как маленький кто-то.

Поднявшись, стоит у плетня.

Здоровой и голенькой крошке

Привольно в саду, как в раю.

Нетвердые смуглые ножки

Чуть держат малютку мою.

Опять погружался я сладко

В дремоту, забыв про нее,

Не знал я, не ведал, как кратко,

Как призрачно счастье мое!..

Надо ли говорить об отчаянии, охватившем Самуила Яковлевича и Софью Михайловну? К кому могли обратиться они в такие тяжелые дни? Конечно же к Екатерине Павловне Пешковой. 20 ноября 1915 года Маршак ей написал:

«Дорогая Екатерина Павловна,

две с половиной недели тому назад меня и Софью Михайловну постигло страшное горе: умерла наша маленькая Натанель. Умерла не от какой-нибудь болезни (она была такая здоровая и цветущая), а от несчастного случая, о котором мне тяжело сейчас рассказывать. Какой это был радостный, добрый, чуткий ребенок, как развилась она за последнее время!

Сейчас мне и бедной Софье Михайловне хотелось бы одного: отдаться всей душой какой-нибудь интенсивной работе — делу помощи несчастным и обездоленным. Больше всего мы желали бы помочь детям. Не знаете ли Вы какого-нибудь отряда, организации или учреждения, где нас можно было бы устроить? Около месяца нам еще придется пробыть в Воронежской губернии, а затем мы могли бы поехать куда угодно, но лучше всего — на театр военных действий или куда-нибудь на юг.

Жена моя знает разговорно-еврейский язык и охотнее работала бы среди еврейской массы, но если такой работы не представится, то ей безразлично, где работать.

Пожалуйста, милая Екатерина Павловна, напишите поскорее, можем ли мы рассчитывать на что-нибудь. Привет Максиму и Марии Александровне.

Ваш С. Маршак».

Оставаться в Кирву Маршаки больше не могли. Из автобиографии Маршака: «Вернулся я из Англии на родину за месяц до Первой мировой войны. В армию меня не взяли из-за слабости зрения, но я надолго задержался в Воронеже, куда в начале 1915 года приехал призываться».

Вскоре, 15 февраля 1916 года, Самуил Яковлевич получил документ о полной непригодности к военной службе («статья 37 литер А расписания болезней»). Супруги подумывали о возвращении в Петербург, где жили в то время родители Софьи Михайловны и куда переехали родители Маршака, когда пришло известие о новом горе — неожиданно для всех свел счеты с жизнью младший брат Софьи Михайловны Борис — человек мечтательный, романтик, он ненавидел насилие, войну — тем более. Однажды он ушел из дома и не вернулся. Очевидцы потом рассказали, что он вошел в широко разлившуюся реку в одежде и стал удаляться от берега, пока не скрылся под водой.

Маршак, не имея возможности приехать на постоянное жительство в Петербург — причин тому было немало, среди них и пресловутый «пятый пункт», — отвез туда Софью Михайловну, получившую еще во время учебы в институте вид на жительство. Сам же вернулся в Воронеж. «Здесь я с головою ушел в работу, в которую постепенно и незаметно втянула меня сама жизнь, — вспоминал он. — Дело в том, что в Воронежскую губернию царское правительство переселило в это время множество жителей прифронтовой полосы, преимущественно из беднейших еврейских местечек. Судьба этих беженцев всецело зависела от добровольной общественной помощи. Помню одно из воронежских зданий, в котором разместилось целое местечко. Здесь нары были домами, а проходы между ними — улочками. Казалось, будто с места на место перенесли муравейник со всеми его обитателями. Моя работа заключалась в помощи детям переселенцев».

Обитель для изгнанников. —

Для юных и для старых.

По шестеро, по семеро

Лежат они на нарах.

Меж ними мать печальная —

Вдова с пятью детьми.

И старший в роде — Менделе,

Мальчишка лет семи.

У Менделе, у Менделе

Веселые глазенки,

И голосок у Менделе

Смеющийся и звонкий.

— Шалить не место, Менделе,

Не время хохотать. —

И часто, часто мальчика

Зовет с укором мать.

Проснется ночью Гершеле,

Кричит он благим матом.

За ним проснется Ривеле

И плачет вместе с братом.

Берет тут мама Гершеле.

Возьмет его к груди

И просит: — Полно, доченька,

Соседей не буди.

Не слышит криков Менделе,

Спокойно спит в сторонке,

Прикрытый шалью рваною,

Раскинувши ручонки.

У мамы и на родине

Ни дома, ни двора.

И все ее имущество —

Вот эта детвора.

Это стихотворение «Менделе», написанное предположительно в 1916 году.

Стихи, да и другая литературная работа достаточных денег не давали. О том, как жил, точнее, перебивался Маршак в Воронеже, свидетельствуют его письма к родным: «Во вторник я должен явиться на трубочный завод и поработать несколько дней „на пробу“. Жалованье будет 60 рублей. Придется давать уроки. Но лучше бы получить литературную работу (надо поговорить с Успенским о переводе Карпентера — книга у меня — и о 100 рублях в месяц, обещанных издателем).

Посоветуйтесь, стоит ли мне оставаться, если будет возможность вернуться на службу в Петроград, и стоит ли тебе приехать сюда (комнаты очень трудно достать)…»

В начале 1917 года Маршак приехал в Петербург — ему удалось получить документ, дававший право жительства в столице. Согласно справке, выданной 23 января 1917 года, он числился «подмастерьем столярного мастерства».

В своих воспоминаниях об отце «Мой мальчик, тебе эту песню дарю» сын С. Я. Маршака — Иммануэль Самойлович пишет: «Отец испытывал к ней (Софье Михайловне. — М. Г.) безграничное доверие. Она дорожила каждым проявлением его творческого духа — его рукописями и письмами, которые заботливо пронесла через суровые годы скитаний, первыми изданиями его книг, публикациями в периодических изданиях. Чтобы в этом убедиться, достаточно взглянуть на толстую тетрадь со многими сотнями газетных и журнальных вырезок со стихами и прозой отца, начиная с 1908-го и кончая 1923 годом (в ней любовно собрано даже многое из того, что было опубликовано отцом еще до их знакомства). И они вместе выработали в себе такую духовную стойкость, которая позволила им выдержать, не теряя веры в красоту жизни, самые тяжкие испытания. Отец сохранил эту стойкость до конца жизни, которая продолжалась и после смерти матери в созданном ею для отца жизненном устройстве».

Они прожили вместе в любви и дружбе почти пятьдесят лет. Вот уж прав был Шекспир, написав: «Любовь не знает убыли и тлена». Немало страданий и горя выпало на их долю. Но как много счастья познали они вместе. И как много трагедий! Но об этом рассказ впереди. Уже когда Софьи Михайловны не стало, Самуил Яковлевич написал такие стихи:

Колышутся тихо цветы на могиле

От легкой воздушной струи.

И в каждом качанье негнущихся лилий

Я вижу движенья твои.

Порою печальная, подчас безутешна,

Была ты чужда суеты

И двигалась стройно, неслышно, неспешно,

Как строгие эти цветы.