Святой Андрей

Святой Андрей

Монастырь стоял на мысе, выдающемся в Средиземное море. Он назван в честь апостола Андрея. Историческое место. Сюда совершали паломничество верующие Греческой православной церкви, желая исцелиться силой святого Андрея.

В своей книге «Путешествие на Кипр» автор Колин Туброн пишет, что монастырь на этом месте уже стоял в 1191 году. Сегодня его целебные источники укрывает часовня пятнадцатого века. Согласно легенде, воды забили из-под ног святого Андрея, едва тот ступил на этот берег.

В 1972 году, когда писал свою книгу Туброн, огромная площадь вокруг монастыря была сплошь застроена хижинами, где размещались сотни паломников. «Ведь святой Андрей — великий чудотворец, а это место — кипрский Лурд».

Туброн описывает атмосферу праздника, которая царила здесь, когда люди толпились в ожидании благословения и чудес. По его словам, крещения здесь «были поставлены на поток», верующие поднимали детей на руки, чтобы те могли приложиться к иконам.

Таким, наверное, в детстве видел монастырь Панос, таким он знал его и любил.

Но к 1996 году монастырь Святого Андрея стал другим. Когда в 1974-м турки захватили остров, поделив страну надвое и отрезав греческому населению доступ к восточной части, церкви здесь стали редкостью. Посетите регион Карпас сегодня, и вы увидите заброшенные церкви, где сквозь прорехи в крышах растут деревья, а кошки и голуби гадят в алтарях.

Зато здесь много новеньких сияющих мечетей для нового населения, над крышами домов в каждой деревне вздымаются минареты.

Не пощадили и монастырь Святого Андрея. Штукатурка осыпалась, открыв взгляду выщербленную от небрежения древнюю каменную кладку. Домики, где жили паломники, полны мусора. В день нашего приезда единственными здешними гостями были несколько бродячих кошек, отощавших собак да парочка диких ослов.

— В жизни не видела такой унылой кошки, — сказала дочь Суллы Алина.

Галерея, где позировал на фото Панос, выглядела совсем заброшенной. Штукатурка осыпалась. Краска облупилась. Невеселое место, совсем не такое, каким оно выглядит на отцовской фотографии.

И все же я улыбнулась, почувствовав его присутствие здесь, в месте, которое он любил.

Я представила монастырь, полный верующих, и среди них Паноса — вот он прикладывается к иконам, священник поет молитву и помахивает кадилом…

Представила запах ладана, который шел от Паноса, когда он целовал меня на ночь.

Вот так вызывают духов.

Так наводят мосты через пропасти, разделяющие людей.

Священные воды святого Андрея все текут, хотя монастырь полуразрушен. Источник находится внизу, почти у самого моря, к нему ведет лестница из множества ступеней.

Я попросила Джона помочь мне сойти к роднику. Он снес меня вниз на руках, тяжело дыша и осторожно нащупывая ногами стертые от времени ступени.

Я уже видела монастырь Святого Андрея в 2010 году, в свой первый приезд на Кипр. Тогда мы были здесь во второй половине дня. Мне хватило времени лишь на то, чтобы сфотографироваться на том самом месте, где когда-то стоял Панос, да сойти к источнику.

Пока заходило солнце, я вложила медальон со святым Андреем — тот самый, что был у Паноса в кармане, когда он умер, — в свою иссохшую ладонь. И опустила ее в холодную быструю воду.

«Здравствуй, Бог, — стала молиться я. — Пожалуйста, разреши эту загадку. Пожалуйста, пусть это будет что-нибудь другое, не БАС. Пожалуйста, сохрани моим детям мать. Ведь они ни в чем не виноваты».

И сфотографировала свою ладонь с лежащим на ней медальоном, по которому течет вода.

Потом еще постояла, молча. И надеясь.

В свой второй визит мне оставалось молиться лишь о чуде.

Да, я верю в чудеса, решила я на пути к монастырю.

Достаточно взглянуть на мою мать, чтобы поверить. Совсем недавно она умирала, а теперь снова жива.

Да, я верю в чудеса.

Но я не ждала чуда для себя.

Потому что не считала, что я его заслуживаю.

Моя мать верила и ходила в церковь всю жизнь. Я — нет. Моя мать никогда не забывала о Боге, я о Нем не думала.

Джон опустил меня на ступени, чтобы отдохнуть, шагах в двадцати от источника.

— Достаточно, — сказала я ему, — дальше нести не надо.

За спиной над Средиземным морем вставала полная луна. Я едва смогла повернуть голову, чтобы разглядеть ее.

Поездка на Кипр ускорила приближение моего конца. Я уже не могу поворачивать свое тело. Не могу ничего держать правой рукой. Моя левая нога, тогда еще без фиксатора, впервые подогнулась, когда я перенесла на нее вес своего тела. А моя речь стала такой невнятной, что мне расхотелось говорить.

— Так печально, — выдавила я, сидя рядом с Джоном и глядя на руины заброшенного монастыря.

Он посмотрел на часы.

— Сейчас семь сорок, — сказал он: ему показалось, что я спросила, который час.

Луна все выше поднималась над морем, и монастырь постепенно погружался во тьму. Алина подогнала нашу машину поближе, чтобы забрать меня. Хруп, хруп, хруп, — хрустел под ногами гравий, когда я, опираясь на Джона, медленно шла к автомобилю. Я радовалась, что могу ходить хотя бы так.

В отель «Тереза» мы вернулись поздно, голодные и уставшие.

Этот отель мы нашли еще в 2010-м, когда проезжали по побережью мимо Ялузы — деревни, где вырос Панос. Мы позвонили в колокольчик, но стойка портье пустовала. Ждали мы недолго, вскоре к нам вышел пожилой мужчина с улитками. Он только что вернулся с охоты на них.

Звали его Эрдоган, он был хозяином гостиницы. Он знал отца Паноса, учителя начальной школы.

«Дед вашей подруги был родом из Каравы, возле Кирении, — позже написал Нэнси Эрдоган — по-английски, как мог. — Он полюбил Ялузу. Снял здесь дом и стал жить, преподавал в школе. Он ладил с людьми. Помогал им делать табак. Здесь построили большую фабрику для табака. После он работал в организации, чтобы давать жителям деревни деньги. В Ялузе его любили».

Отель «Тереза» не претендовал на звездность, здесь была простая пластиковая мебель, голые лампочки под потолком и разномастные простыни. Зато его ресторан под открытым небом расположился в таком месте, что любому пятизвездочному отелю впору: на вершине холма, с видом на море.

Этот уголок земли был прекрасен.

Мы заказали мезе из морепродуктов, ожидая весьма посредственной еды в столь скудном окружении. Прости, Эрдоган, но это правда.

Тарелки принес татуированный официант в майке. Сначала салат из рубиново-красных помидоров и огурцов. Потом салат из риса и чечевицы. Пшеничный салат булгур. Свежий хумус, йогурт и пита. Черные соленые оливки. Пиво.

Наконец настала очередь главного блюда. Сначала подали креветки, каждая величиной с кулак, их усищи загибались через края тарелки. Потом принесли жареных кальмаров. Горстку мелкой серебристой рыбы. Скоро тарелки некуда было ставить.

Мы все ели и ели, пуская тарелки по кругу. Джон чистил мне креветки. На Кипре мы отработали с ним новую систему кормления. Теперь он не дожидался, пока я прожую маленький кусочек, чтобы потом дать следующий, а оставлял меня жевать, возвращаясь к своей еде. Справившись, я тихонько постукивала его по спине.

Тук-тук-тук — настукивала я, не в силах оторваться от вкуснятины.

Когда появился официант с полной тарелкой филе рыбы и лобстеров, нам казалось, что места в желудках у нас уже нет.

Тук-тук-тук!

Ужин завершился блюдом с кусками дыни и сливами. Мы сидели, пили, курили и говорили.

Чтобы заснять нашу поездку на север, мы наняли съемочную группу из двух человек. Стелла, наш звукотехник, сказала, что хотела бы сделать нам подарок — спеть песню.

Надо сказать, что Стелла — молодая женщина с длинными тонкими руками и ногами, мальчишеской стрижкой и в высоких кроссовках. В одном из мест, где мы побывали, ее приняли за мальчика.

На террасе Эрдогана она закрыла глаза, открыла рот и запела. Трудно было поверить, что такой голос мог исходить из столь хрупкого тела. Она пела песню на греческом языке о женщине, которая прощается с любимым, провожая его в дальнее плавание.

Я не поняла ни слова. Но слушать готова была вечно.