Беседа

Беседа

Испытывать тревогу за Джона я начала не раньше Рождества, когда сама уже немного поуспокоилась со своей болезнью. Он сильный человек, но нельзя же держать все в себе. А он практически никогда даже не заикался о своих переживаниях.

Я слышала, как он говорил:

— Я даже рад, что работаю коммивояжером: пока еду с места на место, всегда могу постоять где-нибудь на обочине и поплакать.

Я беспокоилась, потому что именно к нему подошел однажды Обри и спросил:

— Папа, а у мамы что, мышечная дистрофия?

— Нет, — ответил ему Джон. — Но ее болезнь похожа на эту.

Задумываясь о том, что тяжелее: оказаться в роли супруга, который умирает, или супруга, который остается жить, я поневоле прихожу к выводу, что последнее. Оставшийся должен будет пережить свое горе, горе детей, взвалить на себя удвоенные обязанности и продолжать тащить этот воз.

И я понимала, что обязанностей у Джона уже больше чем достаточно. Готовка. Уборка. Безуспешные попытки заставить детей перестать препираться и начать помогать. Ведь с ними троими не соскучишься: каждые пятнадцать минут как будто над ухом срабатывает будильник.

Джон одевал меня и мыл. Платил по счетам. Готовил еду. Кормил меня, когда я уставала так, что не могла держать вилку, говорил за меня, когда мой язык едва ворочался и никто, кроме него, не мог разобрать ни слова.

Он помнил все даты визитов к врачам. Ходил на родительские собрания. Вел наш семейный календарь. Он полностью заменил меня в роли организационного и информационного центра нашей семьи, он стал тем родителем, который всегда знает что, где и когда.

А ведь ему еще приходилось одевать свою модницу-жену. Пуговицы, молнии, кнопки, крючки, шнурки, шарфики, пояса, накладные плечи, пряжки, нижнее белье, подходящее лишь для определенной одежды.

— Я не могу это надеть, — заявила я однажды Джону, когда он принес мне хлопковые трусы. — Мне нужны скользкие.

— Что это такое?

— Трусы, которые не липнут к платью.

— А?

— Знаешь, бывает, посмотришь на женщину сзади, а у нее все платье к заднице прилипло? Это потому, что на ней трусы не скользкие.

Он вздохнул:

— Ты бы мне инструкцию написала, что ли.

Я знала, что Джону очень больно, но садиться на антидепрессанты он не хотел. Он рассказал, что у него есть друг, с которым можно поговорить: одна женщина, чей муж попал на велосипеде в аварию и погиб. С ней они обсуждали, что лучше: внезапная потеря или медленное угасание.

Я уговорила его показаться врачу. Мой муж всегда был таким спокойным и уравновешенным. Теперь он срывался на детей и со скрежетом тормозил перед светофором.

Однажды ко мне пришел Обри:

— Он наорал на меня и сказал, чтобы я шел играть на трубе. А Уэсли он велел идти рисовать картинки. Мам, Уэсли и так только рисует картинки. Он же ничего больше не делает.

Это правда — из-за своего Аспергера Уэсли часто часами сидит за рисованием. У него потрясающая способность воспроизводить на бумаге то, что он видит, но особенно хорошо ему удаются принцессы и его любимый Пятачок.

— Знаю, милый, — сказала я Обри и обняла его, как могла. — Пожалуйста, пойди и позанимайся на трубе.

Джон наконец понял, что ему нужна помощь, когда однажды одевал меня. Каждый шнурок, каждая пуговица, каждая молния доводили его до слез.

Начальником Джона был один парень с Ямайки, Джон так им восхищался, говорил, что от того просто исходит мир и покой.

— Иногда человеку нужен хороший пинок, дружище, — сказал Джону ямайский мудрец.

Джон начал принимать велбутрин, антидепрессант. Он стал меньше плакать, реже срываться на крик, чаще усмехался, когда по телику шла реклама.

Но он еще сомневался. Не в смысле, достойно ли настоящего мужчины принимать лекарство от плохого настроения — Джон ведь не мачо, — а в его воздействии.

— С этими таблетками живешь как в коробке, — говорил он. — Верхи и низы как будто отрезаны. — Ему не нравилось то, что он уже не радовался, как прежде, но он знал, что так надо. — Потому что низы даются так тяжело, — говорил он. — Ой как тяжело. И не отпускают ни на секунду.

Я помогала ему, чем могла. Старалась жить без надрыва, меньше жаловаться, меньше просить о помощи, сдерживать слезы. Удерживалась от заявлений вроде: «Милый, знаешь, у меня больше не поднимается левая рука», по опыту зная, какой каскад «Прости меня» и «Мне так жалко» это вызовет.

Я сделала абляцию матки, хирургическую операцию по выскабливанию внутреннего слоя матки, чтобы прекратить кровотечения. Не хотела, чтобы Джон возился еще и с моими месячными.

Мы наняли помощницу для уборки по дому и других вещей, гаитянку по имени Иветт. Ее рекомендовала нам Нэнси. Мы все ее полюбили.

И все же я не хотела совсем отказываться от помощи Джона, мне нужно было, чтобы именно он кормил меня, купал, одевал. Потому что только с ним я чувствовала себя спокойно. Он всегда знал, как аккуратно поставить меня на ноги, как правильно поддержать во время ходьбы.

Мы говорили с ним обо всем. Это с другими я могу быть сдержанной, с Джоном запретных тем для меня нет.

Мне было трудно говорить: «Кода я больше не смогу стоять… Когда я больше не смогу есть… Когда я больше не смогу говорить».

А Джону было трудно это слушать.

Трудно. Но необходимо.

Я ясно высказала ему все мои пожелания, связанные с концом моей жизни, и выразила надежду, что он женится снова. Найдет себе какую-нибудь роскошную бабенку, и она (в отличие от меня) займется с ним триатлоном. И что он будет жить с ней в нашем доме, без всякого чувства вины.

Я даже не стала добавлять: «Выбери ту, которая понравится нашим детям», настолько я верю в непогрешимость его суждений.

Джон слушал, как я говорю о будущем, но редко мне отвечал. Его больше волновали насущные заботы. И почти никогда не говорил о том, как сам планирует строить свою жизнь без меня.

Пока однажды вечером, пропустив несколько стаканчиков, он вдруг серьезным тоном не заявил, что хочет сказать мне кое-что, но стесняется.

«Бог ты мой, — подумала я, — что бы это могло быть?»

И он сказал, что после моей смерти хочет пойти учиться на помощника врача. Что такая работа больше подходит отцу-одиночке с тремя детьми и что, по его мнению, он будет неплохо с этой работой справляться и получать от нее удовольствие.

Я была в восторге. Новая работа — огромная перемена в жизни — поможет ему скорее похоронить прошлое.

— Никогда не стесняйся говорить мне о том, как ты думаешь жить без меня, — сказала я, кладя ему на руку свои скрюченные пальцы. — Твои планы утешают меня, Джон. Делают меня счастливой.

Теперь и я изучаю анатомию. Мне всегда было трудно объяснить Джону, где именно мне надо почесать. Так что я осваиваю новый жаргон: «Правый задний пястный, пожалуйста».

И он чешет как раз там, где надо. А я улыбаюсь. Джон тоже учит анатомию. Причем тренируется на живом пациенте.

А я делаю что могу, чтобы его будущая жизнь без меня стала радостной.

Делаю с радостью.