ИХ ПРИМЕР
ИХ ПРИМЕР
...Весть об Октябрьской революции в России он встретил во Франции, в окопах. Шли изнуряющие «позиционные» бои. Целый год бездействия, почти бездействия. Только агитационная работа среди солдат, распространение листовок «Спартака» с краткими статьями его лидеров - Розы Люксембург и Карла Либкнехта.
А потом - эта бойня. Батарея, в которой служил Эрнст Тельман, оказалась в 70 километрах от Парижа. То было кровопролитное и бессмысленное :- в стратегическом отношении - наступление немецких войск на французскую столицу, авантюрная попытка германского генерального штаба переломить ход войны в свою пользу.
Обескровленная армия остановилась. Французские войска в августе 1918 года перешли в контрнаступление. В ту пору в записной книжке Эрнста Тельмана появились такие слова: «Никогда я не видел ничего более ужасного, чем сегодня»; «Все тот же убийственный артиллерийский огонь противника»; «Мы несем чудовищные потери».
Началось бесславное отступление, и вот тогда, уже в начале ноября, поползли слухи о революционных событиях на родине. В историю они войдут под названием «Ноябрьская социалистическая революция в Германии».
...Он рвался домой, в Гамбург. Всего одна фраза в записной книжке Тельмана 9 ноября 1918 года: «В два часа дня я и четверо моих товарищей ушли с фронта».
Когда Эрнст появился в родном городе, революция шла полным ходом, однако главные события разворачивались в Берлине. Гамбург был захвачен борьбой партийных группировок - уже произошел раскол Немецкой социал-демократической партии, образовалась так называемая Независимая социал-демократическая партия Германии, отделившись от старой СДПГ; в Гамбурге левые радикалы в первых числах января 1919 года создали организацию, именуемую Коммунистической партией Германии...
Между членами всех трех партий шли ожесточенные споры - о тактике в революции, об отношении к большевикам, об участии (или неучастии) в выборах в парламент, о том, следует ли создавать специальную организацию солдат, вернувшихся с войны.
Эрнст Тельман принял платформу независимых социал-демократов, вступил в их партию, хотя в ту пору по многим животрепещущим вопросам у него не было твердых позиций.
Споры, столкновения противоположных мнений, образование групп...
Шестнадцатого января 1919 года в битком набитом зале кафе недалеко от Гамбургского порта шло собрание представителей всех партий, на котором обсуждался вопрос об отношении к советской России.
Атмосфера была накалена.
Только что один из новых функционеров Независимой социал-демократической партии Германии, Пауль Дитман, заявил с трибуны под свист и возмущение в зале, что ориентироваться на красную Россию нет никакого смысла, дни ее сочтены, потому что большевики - авантюристы.
Вот тогда сразу же попросил слова Эрнст Тельман и в мгновенно наступившей тишине убежденно сказал (он свято верил в правоту своих слов):
- Тот, кто сомневается в победе социализма в советской России, тот не верит в революционные силы немецкого рабочего класса и является врагом рабочих Германии!
Зал поддержал его громкими аплодисментами.
И вдруг опять наступила полная тишина, будто выключили звук - в дверях, тяжело дыша, стоял невысокий рябой парень, Езеф Беринг.
- Я с почты... - Езеф никак не мог отдышаться.- Только что передали по телеграфу. Их убили... Сегодня ночью в Берлине убили Карла Либкнехта и Розу Люксембург...
Единый порыв поднял зал. Многие повернули головы к Тельману, будто он знал что-то, мог объяснить, может быть, сказать, что это ошибка.
- Нет ли у кого-нибудь... - Голос Тельмана прервался. - У кого есть вчерашний номер «Роте фане»?[13]
Кто-то достал из кармана сложенную вчетверо газету. Эрнст знал: в этом номере напечатаны небольшие статьи Карла Либкнехта и Розы Люксембург о современном политическом положении в стране.
«Значит, их последнее слово, - подумал он. - Последнее обращение к нам...» Тельман развернул газету.
- Слушайте нашу Розу! - Голос его звучал глухо, но твердо. Он читал: - «Ура! Порядок царит в Берлине! Тупые палачи! Ваш порядок построен на песке. Революция воспрянет уже завтра и, к вашему ужасу, воскликнет трубным голосом: «Я была, я есть, я буду!» - В зале царила напряженная тишина, - А вот что завещает нам Карл Либкнехт: «Мы не бежали, мы не разбиты, и даже если вы закуете нас в кандалы - мы останемся на месте. - Голос Тельмана окреп. - Победа останется за нами. Ибо «Спартак» -это огонь и дух, душа и сердце, воля и действие пролетарской революции! «Спартак» - это счастье и боевая решимость классово сознательного пролетариата... «Спартак» - это социализм и мировая революция. Будем мы тогда живы или нет, но наша программа будет жить. Она воцарится в мире освобожденного человечества. Несмотря ни на что!»
Эрнст Тельман опустил газету.
- Несмотря ни на что! - крикнул он. - Так будет!
- Так будет! - сорвался молодой голос.
- Так будет!.. - эхом повторили десятки голосов.
- Смерть убийцам!
- Смерть!
И этот клич уже выплеснулся на улицы Гамбурга.
* * *
...«А что я оставляю рабочей Германии? - подумал Тельман, открывая глаза. Гиринг стоял перед ним, покачиваясь с пяток на носки. - Какие мои последние слова напечатает подпольная «Роте фане»?»
- Что же, Тельман, приступим. Задаю первый вопрос...
И в это время в комнату без стука ворвался молодой белобрысый гестаповец, что-то шепнул на ухо Гирингу. Засуетились остальные.
- В камеру! Быстро!
Эрнст Тельман не успел опомниться: грубо и сильно его сорвали с табурета; двое гестаповцев, вцепившись в руки, побежали с ним по коридору к лифту.
Не прошло и минуты - он был опять в своей камере.
«Что случилось?..»
За дверью в коридоре слышались приглушенные голоса, беготня. Потом все стихло.
Вдруг зазвучали грузные шаги, все громче, все ближе.
Несколько человек остановилось у двери.
- Открывайте!
В дверном проеме стоял... - уж не галлюцинация ли? - Герман Геринг, министр, президент фашистского рейха, собственной персоной[14]. Грузен, розов, самоуверен. За его широкой спиной маячил долговязый Дильс - начальник управления гестапо.
Однако, увидев узника со следами жестоких побоев на лице, Геринг на мгновение растерялся...
- Тельман, это вы? - воскликнул он.
- Это я. - Эрнст поднялся с топчана, поморщившись от боли во всем теле. - И я заявляю вам решительный протест. - Тельман сорвал с себя рубашку - все тело было в кровоподтеках, в сине-желтых припухлостях. - Так ведут допрос ваши костоломы! - Голос Тельмана дрожал от негодования. - Знайте! Скрыть вам это беззаконие от общественного мнения не удастся!
Геринг ничего не ответил, отступил назад, дверь закрылась.
И Эрнст услышал, как там, в коридоре, фашистский лидер крикнул в ярости:
- Кто из следователей ведет дело Тельмана?
- Председатель земельного суда Брауне, - ответил Дильс.
- Этот кретин? - загремел Геринг.- Он не может вести дело Тельмана! Ни при каких обстоятельствах! Все вы безмозглые кретины!
Опять топот ног по коридору, удаляющиеся голоса. у все смолкло.
Но ненадолго.
Не прошло и получаса, как дверь снова открылась. Два незнакомых гестаповца вывели Тельмана из камеры. ... - Куда? - спросил он.
- Не разговаривать! - рявкнул в ответ один из его конвоиров. ,
...Лифт поднялся на третий этаж.
Эрнста Тельмана ввели в большой кабинет с четырьмя окнами. Над письменным столом висел портрет Гитлера. С дивана поднялся Дильс, и Тельман обратил внимание на бледность его лица; левый глаз подергивал тик.
- Вы сами во всем виноваты! - закричал начальник управления гестапо. - Ваш идиотский отказ давать показания вынуждает нас...
Дильс не договорил - в кабинет вошел Геринг. Шумно дыша и вытирая платком вспотевшее лицо, прошелся по кабинету. С размаху плюхнулся в кресло, сказал:
- Садитесь, Тельман, дружище!
Эрнст тоже сел в кресло. И теперь низкий столик с пепельницей из розового мрамора разделял их.
Герман Геринг пристально, не отрываясь, смотрел на Тельмана. Что-то тяжелое, свинцовое было в его взгляде.
- Я все выяснил, - нарушил молчание Геринг. - Я только что разговаривал с людьми, которые допрашивали, вас. - Была сделана внушительная пауза. - Они в один голос утверждают: вы категорически отказались давать показания чиновникам, одетым в военную форму. Вы сами спровоцировали их...
- Это ложь! - спокойно перебил Тельман.
- Что именно ложь? - спросил Геринг, явно подавив гнев.
Эрнст Тельман поднялся с кресла и, глядя в ненавистное толстое лицо, сказал спокойно и твердо:
- Господин министр-президент, я делаю вам официальное заявление. Во-первых. Сказанное вам теми, кто присутствовал при моем допросе, продолжавшемся четыре с половиной часа и сопровождавшемся истязаниями, будто я категорически отказался давать показания чиновникам в военной форме, не соответствует действительности. Только один из них, а именно Гиринг, почти ваш однофамилец, - не удержался Эрнст, - был в военной форме. Это и есть ложь. Во-вторых. Я требую, чтобы из этого ада меня немедленно перевели обратно в Моабит. И не сомневайтесь, господа, все, что здесь со мной происходит, очень скоро станет известно в Германии. И не только в Германии,
Геринг и Дильс переглянулись.
Молчание затянулось.
- Хорошо, - сказал наконец Геринг, глядя в стол. - Я согласен принять это ваше заявление.
Дильс нажал кнопку, утопленную в боковой поверхности письменного стола.
Вошли два гестаповца.
- В камеру.
...И прошли еще три томительных дня. Ни допросов, ни прогулок, ни свиданий с близкими.
Эрнст Тельман стал готовиться к самому худшему.
Двадцать третьего января 1934 года дверь камеры открылась. В проеме ее стояли четыре гестаповца, которые присутствовали на первом допросе.
- Выходи! С вещами!
...И опять недавно выпавший снег ослепил его на просторной Принц-Альбрехтштрассе. У подъезда стояла черная легковая машина,
Эрнста Тельмана втолкнули на заднее сиденье двое гестаповцев, сдавили с обеих сторон крепкими, упитанными телами.
Поехали. Следя за маршрутом, он с облегчением понял: в Моабит.
- Слушай, красная собака, - заговорил гестаповец, сидящий справа от него, когда впереди уже замаячила тюрьма, - предупреждаем... Если во время процесса в имперском суде ты откроешь рот, чтобы вякнуть о том, что с тобой происходило у нас, знай: мы вытащим тебя прямо из суда и загоним в такое место, где ты замолчишь навсегда. Притом не сразу. Понял?
Эрнст Тельман ничего не ответил, однако спокойно посмотрел в бегающие крысиные глаза, полные ненависти, усмехнулся и подумал: «Уж это я сделаю непременно, можешь не сомневаться, скотина».
И гестаповец отвел в сторону взгляд.
Машина въезжала в ворота тюрьмы Моабит.