Виктор Шкловский ЛЕНИН, КАК ДЕКАНОНИЗАТОР

Виктор Шкловский

ЛЕНИН, КАК ДЕКАНОНИЗАТОР

Несколько недель после смерти Ленина были неделями переименования. Все заводы, все фабрики, все Вузы хотели присоединить имя Ленина к названию своего коллектива.

Сейчас переименования проходят уже через ВЦИК.

Попытаемся выяснить результаты переименования.

Переименование может быть: 1) — разделительным. Это случается тогда, когда прежде единое явление распадается на два или несколько. Пример: «большевики и меньшевики». Ленина звали «раскалыватель», действительно, он охотно шел на раскалывание явления, на выделение его.

Русский политический словарь знал не только большевиков и меньшевиков, но и троцкистов, отзовистов и т. д.

Переименование большевиков в коммунистов тоже служит разделительным целям. По существу говоря, заменено было не слово большевик словом коммунист, а слово социал-демократ словом коммунист, большевик же остался, так сказать, в скобках (б). Отталкивание шло от слова — с.-д.

Таким образом, разделительное переименование есть один из способов отделять понятие от старого слова ему более не соответствующего.

Разделительный характер, оттенок чего-то нового В. И. Ленин умел придавать даже и наречиям, союзам, ставя на них ударение.

«Мы полны чувства национальной гордости, ибо великорусская нация тоже создала революционный класс, тоже доказала, что она способна дать человечеству великие образцы борьбы за свободу и за социализм…….» и т. д. («Против течения» (стр. 32). «О национальной гордости великороссов») Курсив «тоже» дан в подлиннике.

Курсивно выделяет Ленин слова — вполне, если, все, вкладывая в них своеобразный, местный смысл, заставляя их служить делу обособления понятия…

И может быть другое переименование: 2) — переименование предмета, неизменного и не появляющегося вновь.

Такое переименование имеет свой смысл, если оно не стихийное, потому что, если мы переименуем все вещи одинаково, например, если они все будут называться «октябрьскими», то они перестанут различаться, т. е. название потеряет свой смысл.

При единичном же переименовании нужно иметь в виду, что здесь происходит вытеснение одного слова другим. Этот момент и только он и является агитационным. Переименование ощущается больше всего в момент вытеснения.

Может быть, отчасти этим объясняется существование в практике церкви, имеющей несомненный опыт в технологии языка, двух имен для одного человека, при неполном вытеснении старого имени новым, например, не только Ярослав не христианское имя, но и современник Ивана Грозного Морозов носил имя, не обозначенное в святцах — Дружина.

Быт ощущается в момент становления его.

Названия улиц Ленинграда были в 1919 г. знаком перемены, сейчас они средства обозначения.

В словах «август, июнь, июль, царь, король» есть, вернее были, моменты увековечения имени, но эти слова «привились» и потеряли этот элемент. Чем лучше прививается переименование, тем оно бесполезнее. Как только слово приростает к вещи, оно перестает ощущаться и лишается эмоционального тона. При более сложных переименованиях, когда образуются новые слова, происходит не только вытеснение одного слова другим, но и впадение нового слова в сферу старого.

Возьмем слово «октябрины», оно образовано из октября и крестины.

Несомненно, что это слово втягивает понятие в поле религиозного обряда. Оно не только вытесняет обряд, но и носит в себе его следы.

Оппозиция, имевшая место в некоторых коллективах против «октябрины» вероятно, вызвана «инами», так как это окончание несет в себе неожиданный, но навязчивый смысловой тон.

Иногда языковая техника пользуется тем новым смысловым ореолом, который получило старое слово.

Например, название «Чрезвычайная Комиссия по ликвидации безграмотности» дает слово «Чрезвычайная» не в смысле необычная, а в связи со вторым словом «комиссия», таким образом, получается не чрезвычайная + комиссия + по ликвидации безграмотности, а чрезвычайная комиссия + по ликвидации безграмотности, т. е. как бы частный случай Ч. К., на фоне которой и ощущается все построение.

Таково значение укрепления и создания нового названия.

Но дальше происходит явление, которое лучше всего исследовать на «языке революции».

Слово и целое выражение становится заклинанием.

Между термином, обычно выражаемым в нескольких словах, и предметом устанавливается привычная связь. При чем «выражение» обозначает уже не предмет, а, так сказать, место, занимаемое им в пространстве.

Граница явлений, соответствующих «выражению», быстро растет, переходные явления стремятся слиться с канонизованным. Они как бы закладываются за него, как за богатого сеньора.

Выражение становится фальшивой тенью предмета. В частном случае является то, что называется «революционной фразой».

Предполагается, что понятие, один раз проформулированное, останавливается.

Так продолжается до того момента, когда получается отрыв.

Особенностью стиля Ленина является отсутствие заклинания.

Каждая речь или статья как будто начинает все сначала. Терминов нет, они являются уже в середине данной вещи, как конкретный результат разделительной работы.

Спор Ленина со своими противниками, будут-ли то его враги или товарищи по партии, начинается обычно со спора «о словах» — утверждения, что слова изменились.

К самой «языковой стихии», которую Ленин хорошо понимал, у него своеобразное отношение, ироническое отталкивание.

«Я бы очень хотел взять, например, несколько гострестов (если выражаться этим прекрасным русским языком, который так хвалит Тургенев) и показать, как мы умеем хозяйничать». (Основные задачи партии при Нэп’е, стр. 137). Здесь можно подумать, что ирония относится к слову «гострест».

Но вот другой пример.

«Этого мы не сознаем, тут осталось коммунистическое чванство, комчванство, выражаясь тем же великим русским языком» (там же, стр. 139). Здесь интересно, что слово создается на наших глазах и в то же время подчеркивается его противоречие с «языковой стихией», которая и существует для того, чтобы ей противоречили.

Формула, когда она является в агитационной работе Ленина, организована так, чтобы не закрепиться.

Ленин презирает людей, которые заучили книжки. Его стиль состоит в снижении революционной фразы, в замене ее традиционных слов бытовым синонимом.

В этом отношении стиль Ленина близко примыкает по своему основному приему к стилю Льва Толстого. Ленин против названья, он устанавливает каждый раз между словом и предметом новое отношение, не называя вещи и не закрепляя новое название.

Любопытно бегло просмотреть, как употреблял Ленин в своих статьях и речах бытовой материал. Прежде всего он берет часто материал невероятный, такой, который как будто подлежит замалчиванию.

Один воронежский профессор написал Ленину письмо, где перечислил все беды, которые он испытывал в провинции. Начальник отряда, расквартированного в его квартире, вмешивался в частную жизнь профессора и требовал, например, чтобы тот спал в одной постели со своей женой.

Ленин ответил на это письмо.

В этом ответе он остановился на самом остром моменте, доказывая, что

— «Во-первых, поскольку желание интеллигентных людей иметь по две кровати, на мужа и на жену, есть желание законное (а оно, несомненно, законное), постольку для осуществления его необходим более высокий заработок, чем средний. Не может же автор письма не знать, что в „среднем“ на российского гражданина никогда по одной кровати не приходилось» (том XVI, стр. 165).

Для понимания этого отрывка нужно знать, что в предидущем (в письме М. Дукельского и в ответе Ленина) разговор шел о спецставках, при чем Ленин отстаивал спецставки.

Кажется чрезвычайно странной и смелой попытка выдержать состязание по сложному вопросу на таком резком обидном примере.

Но резкость примера для Ленина находится в связи со всеми приемами его стиля.

Быт вводится Лениным для противоядия фразе, иногда для этого берется умышленно узкая тема: О чистке дворов и даже способе расклеивания объявлений.