Война с отцом
Война с отцом
С возвращением в Петербург, с осени 1904 года, начался новый период жизни Льва Львовича, который он потом считал «самым удачным» пятилетием в своей жизни. Он снова хотел отправиться на фронт военным корреспондентом «Нового времени», но этому воспротивился Суворин. Он понимал, что реальные сводки с театра военных действий едва ли нужны его полуофициальной газете. Возможно, что он и поберег Толстого-сына, к которому относился всегда с большим сочувствием, за что и тот в письме к нему признался: «Я иногда чувствую к Вам больше близости, чем к родному отцу…»
Оставшись в Петербурге, Лев Львович все-таки начинает активно выступать в качестве журналиста «Нового времени», печатая цикл статей под названием «Мысли и жизнь». В первой же статье он заявляет о том, что нужно вести войну до победного конца. Такого оголтелого милитаризма ждали от кого угодно, но только не от сына Толстого. Это был настоящий поход против отца.
«Много слышится голосов, глубоко пессимистических и безнадежных, а то и просто усталых и вялых, отзывающихся на современные события, – заявлял он. – Но как жалки, недостойны эти голоса рядом со стойким, спокойным и мудрым отношением русского народа к настоящей войне, как ко всякой войне…
Настоящая война на Дальнем Востоке – война великая, какой не видала Россия с Петра. Она идет за обладание восточным берегом великого европейско-азиатского материка, как во времена Петра шли войны за обладание западным».
Согласно этой логике следовало воспеть победу Петра над шведами. И Лев Львович не остановился перед этим. «Как в борьбе со шведами, у нас была сперва Нарва, а потом явилась Полтава, под которой швед погиб, так и в борьбе с японцами, азиатскими шведами, живущими на островах и по географическому положению своему на конце материка схожими со Скандинавией, у нас сперва будут с ними и уже были неудачи, но потом неизбежно должна явиться “Полтава”, под которой погибнет японец!»
Из статьи становилось понятно, что сумбурное письмо Льва Львовича из Хелуана, в котором он предрекал господство России над миром, было не временным умопомрачением, а убеждением сына Толстого. Он вернулся к нему сразу же после расставания с отцом.
«Надо быть необыкновенно малодушным и необыкновенно близоруким, чтобы не видеть конечного результата войны. Стоит только взглянуть на карту Стоит взглянуть на Россию, на ее пространства, села, поля, леса, озера, горы, на ее народ, чтобы убедиться в этом. Россия непобедима, Россия – страна, единственная в мире по своему народу, географии, климату, мощи духовной и умственной, темпераменту, миролюбию, способностям, призванию. России принадлежит будущее земли, несмотря на современные беды».
В конце статьи Лев Львович повторял те же мессианские идеи о России, которые высказывал в письме к родителям из Хелуана и которые сам же потом признал «сумасшедшими».
«Прошлой зимой в Египте я говорил моим друзьям-англичанам: “Будьте уверены, не вы, а мы осуществим вашу мечту всемирного владычества. И мы сделаем это естественно, силой вещей и судеб. Народ, занимающий северную полосу земного шара от финских скал до отважной Японии, сильнее всех народов земного шара, и если он еще не дорос до того, чтобы явно показать это свое превосходство, он имеет все данные, чтобы сделать это. Он покрывает все соседние народы и всех впитывает в себя. Он покорил Крым, Кавказ, Восточную Россию, Сибирь, западные окраины, и теперь везде там Россия и никогда не будет ничто другое. Татары уже между собой стали говорить по-русски; то же самое будет везде. Мы и вас, англичан, вытесним и отсюда, из Египта, и из Индии. В этом я никогда не сомневался”. Мои друзья-англичане громко и самодовольно смеялись на мои легкомысленные речи. Но я верю в них и буду верить до могилы. Россия – непобедима».
Когда же он был искренен? Когда он был в здравом уме? Когда писал очерки о Швеции, недвусмысленно навязывая нам шведский образ жизни и ругая русские просторы, которые лишают сил и ввергают в депрессию? Или когда воспевал русский климат и географию, духовную и интеллектуальную мощь России? Когда бежал впереди отца, говоря, что нужно отдать Порт-Артур и Манчжурию японцам? Или когда призывал к новой Полтаве?
Все эти повороты на сто восемьдесят градусов имели хоть какой-то стержень? Или это были просто хаотические метания? В Ясной Поляне он возмущался богатством и роскошью семьи, живущей в небольшом барском доме без электрического света и теплого клозета, а в Петербурге они с Дорой проживали в огромном доходном доме. «Светская жизнь цвела махровым цветом, – вспоминал его сын Павел, – как обычно бывает в тени войны, и может показаться, что мои родители проводили вечера дома только в виде исключения». «Ваша Дора счастлива… Я наслаждаюсь жизнью… Мне так весело!!!» – писала Дора родителям в Швецию.
Расширился круг знакомых… Среди них теперь были князья Трубецкие, князья Голицыны, генерал Альмединген, художник Репин и скульптор Гинцбург. Последние были поклонниками его отца и частыми гостями Ясной Поляны. Понимал ли он, какое впечатление производила на них его статья? И вообще в России? И во всем мире?
«Вот политическое кредо, которое за границей произведет, может быть, не меньший шум, чем известное письмо о нынешней войне старого графа Льва Толстого, – писал в Новом времени» Михаил Меньшиков. – Иностранцев прежде всего поразит, что из одной и той же русской семьи, из-под одних и тех же старых лип Ясной Поляны идут полярно противоположные убеждения, оба – крайние до последней степени. Отец отрицает всякую войну, всякую национальность, всякую государственность, всякую воинственность в народе русском. Сын же убежден в победах русского народа и не только над теперешним случайным врагом, но и над всеми дружественными народами, с которыми даже нет войны. Отец считает тяжким грехом даже оборону жизни, сын провозглашает наступление и в будущем всесветное наше владычество».
Толстой был глубоко уязвлен статьей сына! Сын за отца, может быть, и не отвечает, но отец должен отвечать за сына. Какая истинная цена его антивоенным выступлениям, если в собственной семье он воспитал такого милитариста?
Сдача Порт-Артура, поражение под Мукденом и Цусимская катастрофа заставили русское правительство задуматься о заключении мира. В феврале 1905 года премьер-министр Сергей Юльевич Витте подал царю письмо, в котором настаивал на окончании военный действий на Дальнем Востоке. Антивоенные настроения преобладали и в обществе. Но ситуация была туманной. Циркулировали сведения, что у японской армии самой нет амуниции и продовольствия и Япония близка к разгрому. Этой точки зрения придерживался и Лев Львович на основании «компетентных источников». Он продолжал писать в «Новое время» статьи в защиту войны, так что издатель даже не успевал их печатать. «Не можете ли Вы назначить мне определенный день или два в неделю для моих статей?» – спрашивал он Суворина.
Статьи вызывали многочисленные отклики, от издевательских до восторженных. В начале 1905 года он стал «одной из самых заметных фигур в отечественной публицистике», как пишет Валерия Абросимова. И ей же принадлежит мысль, что «публицистическая деятельность Л. Л. Толстого в 1904–1905 годах в какой-то степени была формой протеста против явного отчуждения отца, своеобразным способом привлечь, хотя бы через столичную прессу, внимание яснополянского гения к своим взглядам…»
Да, семейный фактор играл большую роль в этой истории. И опять в эпицентре этих противоречий оказалась Софья Андреевна. 23 марта 1905 года она писала сыну: «Мне и папа?, разумеется, очень грустно, что наш сын до такой степени противоположен в своих воззрениях на войну, как ты. Но, кроме того, что это грустно, до меня со всех сторон доходят слухи, что это мать внушила Льву Львовичу подобные взгляды, и мать, не согласная с Львом Николаевичем, – проповедует войну. Так как это несправедливо, то я хотела восстановить истину и опубликовать на весь мир свой взгляд на войну».
Вообще-то Софья Андреевна щепетильно относилась к возможности своего выступления в печати. До этого она прибегала к этому всего два раза: в 1892 году, напечатав в газетах письмо с призывом жертвовать в пользу голодающих, и в 1901 году, написав открытое письмо митрополиту по поводу «отлучения» ее мужа от церкви. Оба случая были чрезвычайные.
Если в марте 1905 года она отправила в Англию Черткову открытое письмо в защиту мира, значит, это было для нее принципиально. Но что было принципиально? Высказаться против войны вообще? Или показать всему миру, что ее позиция совпадает с позицией мужа, а не сына? По свидетельству Маковицкого, первый вариант письма был задуман именно как полемика с сыном. От этого ее отговорили дочери. Тогда она написала против войны вообще.
«Ясная Поляна
18 марта 1905 г.
Дорогой друг (dear friend)!
Зная, как вы, живя за границей, всё так принимаете к сердцу те страдания, которые мы переживаем в России, я не могу не высказать вам и своих чувств по поводу, главное, войны и всего, что наболело в моем сердце.
Грустно то, что в России нет единства мнений и чувств, а существует, напротив, полное несогласие во взглядах. Крайне огорчают меня статьи в разных не сочувственных мне газетах, как “Новое время”, “Московские ведомости” и другие, кричащие о продолжении войны и о нежелании заключения мира.
Не вдаваясь ни в какие политические соображения, хотя я лично убеждена в том, что продолжение войны не только бесполезно, но приведет всё к большим ущербам и большим беспорядкам от тех бунтующих масс, в которых война разбудила презрение к человеческим жизням и безотчетную, зверскую жажду крови, – я просто не могу понять людей, дерзающих продолжать проповедь войны!
Неужели не хватает у людей самой простой, непосредственной любви к человечеству, понимания добра, – да просто воображения, чтоб переживать с невинными жертвами войны и оставленными ими семьями те отчаянья муки, от которых стонет вся Россия?
Некоторые воображают, что народ якобы мудро и спокойно смотрит на войну и смерть. Это несправедливо. Я живу в деревне, я сама провожала сына на войну, я видела эти проводы и пережила их с болью сердца, – но я нигде ничего другого не видала, как плач, горе и отрицание того дела, на которое посылали людей, за редкими исключениями интеллигентной молодежи, но не народа.
Мир не может быть позором, как этого многие боятся. Проигранная война не позор, а несчастье. Дикая духовно, нехристианская нация, как японцы, должна была победить, ибо в ней силен принцип патриотизма, стоящий вразрез с христианским принципом любви к ближнему и, следовательно, отрицанием войны. До этого они еще не доросли, а русские уже на пути к нему.
Да наконец, какой позор может быть больше, как тот, чтобы истязать, мучить людей, заставлять людей совершать самое страшное, высшее преступление, которое только можно себе представить, – отнимать жизни людей самыми жестокими, сложными, изощренными способами, изобретенными гнусной дурно использованной цивилизацией?
Какая жестокость может быть больше той, чтоб сотни тысяч детей и стариков оставлять без отцов и сыновей, голодных, раздетых, умирающих от нищеты; чтоб заставлять страдать сотни тысяч плачущих и часто умирающих от горя матерей, жен, отцов и детей, чтоб оставлять необработанными поля, чтоб навязывать будущим поколениям огромные государственные долги…
Да пусть отпадут все те земли, которые достаются такими безумно жестокими путями, чтоб остающиеся благоденствовали и люди благословляли своих правителей…
Граф. Софья Толстая».
Письмо было опубликовано в английской газете «Times», а затем во Франции и Германии. В этот раз уязвленным должен был почувствовать себя Лев Львович. Репутация мужа, колеблемая сыном, была для Софьи Андреевны важнее репутации и чувств сына. Определенно переживая перед ним некоторую вину она писала ему в связи с письмом в «Times»: «Ты не бойся, мы спорить не будем, наши отношения с тобой на другой почве, а взгляды политические, религиозные и нравственные уже не на почве отношений матери и сына».
В мае он признался матери, что враждует с отцом не столько по убеждению, сколько из-за обиды на него: «Папа?, я люблю очень, когда не думаю, что он меня не любит. Но когда вижу и чувствую, что я ему не нужен, и он мне становится чужд».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.