VI ПОВЕСТЬ О КРЕСТЬЯНСКОЙ ВОЙНЕ

VI ПОВЕСТЬ О КРЕСТЬЯНСКОЙ ВОЙНЕ

1

1 ноября 1836 года Пушкин читал у Вяземского свой новый роман «Капитанская дочка». «Много интереса, движения и простоты», — сообщал на другой день Александру Тургеневу Вяземский. Сын его, Павел Петрович, в то время шестнадцатилетний юноша, никогда не мог забыть того «неизгладимого впечатления», какое произвела на него «Капитанская дочка» в чтении самого автора.

Это было действительно крупнейшее литературное событие.

Следуя установившимся правилам своей художественной прозы, Пушкин стремился к углубленному раскрытию родной старины в сжатых и четких зарисовках. Принцип предельного лаконизма и высшей выразительности лег в основу «Капитанской дочки».

Трудно было бы назвать другой исторический роман с такой предельной экономией композиционных средств и большей эмоциональной насыщенностью. В «Капитанской дочке» интимно-исторический рассказ сочетается с русской политической хроникой и дает широкую картину эпохи в ее домашних нравах и государственном быту: вымышленные образы, герои фамильных записок, неизвестные представители провинциальных семейств соприкасаются с такими фигурами, как Пугачев, Екатерина II, оренбургский губернатор Рейнсдорп, пугачевцы Хлопуша и Белобородов (по планам в состав персонажей вводились еще Орлов и Дидро).

Мастерски взят основной тон повествования, с первых же строк увлекающий читателя. Пушкин высоко ценил умение раскрывать прошлое без малейшей торжественности — «домашним образом». Именно к этому он стремился в своем изображении русского XVIII века, ставя себе задачей показать его не на высоких подмостках классической трагедии или официальной истории, а сквозь черты патриархальной семейственности с ее теплотой и наивностью. Отсюда ряд исполненных прелестного юмора черт старинного быта (гувернера Бопре выписывают из Москвы «вместе с годовым запасом вина и прованского масла») и благодушно-комических сцен в гостиной Гриневых и в столовой Мироновых (где офицеров берет под арест комендантша с помощью Палашки, относящей шпаги в чулан). Жанровые изображения «внутренних помещений» с деталями русских лубочных картинок здесь предшествуют широкому историческому полотну. Медовое варенье Авдотьи Васильевны и мотки оренбургской шерсти Василисы Егоровны подчеркивают тот характер «семейственных записок», на который неоднократно указывает читателю автор. В этом духе выдержано и спокойное заглавие повести, заимствованное из офицерского романса (приведенного в тексте) и нисколько не возвещающее основную трагическую тему и грозный рост развертывающихся событий. Эта же нота звучит и в эпилоге («потомство их благоденствует в Симбирской губернии…»).

Из такого идиллического обрамления фамильной группы бурно выступает картина крестьянской революции XVIII века. Отдельные эпизоды — приступ, мятежная слобода, плавучая виселица, казнь Пугачева — дают в немногих резких фрагментах ощущение политического события в его грандиозном целом. Пушкин снова проявляет себя замечательным историческим портретистом, с исключительной экспрессией и сжатостью рисующим героев прошлого. Незабываемый внешний облик Пугачева выступает в двух-трех штрихах: «Высокая соболья шапка с золотыми кистями была надвинута на его сверкающие глаза». Поседелая грива и полинялый мундир времен Анны Иоанновны дают полное представление о наружности генерала Рейнсдорпа. Та же выразительность в портретах Хлопуши, изувеченного башкирца, Екатерины, та же характерная сжатость в «жанровом» изображении яицкого войска и кочевых наездников. Пейзаж здесь намеренно снижен и упрощен: «печальные пустыни, пересеченные холмами», крутой берег Яика, киргизские степи, овраги Бердской слободы, «бедные мордовские и чувашские деревушки». Точные этнографические описания воссоздают скудные черты унылой и бедной природы восточных окраин России.

Тщательное изучение материала и темы сообщает исключительную убедительность главным характеристикам, несмотря даже на критическое отношение Пушкина к крестьянской революции.

В оценке этих огромных движений русской исторической жизни он прошел целый путь. Мы видели, как уже в 1820 году, он интересовался образами Степана Разина и Пугачева. Но и под конец жизни поэт не мог в этом вопросе преодолеть в себе до конца писателя-дворянина и решительно подняться над воззрениями своего класса на пугачевщину как на «бунт бессмысленный и беспощадный». Переживший глубочайший кризис своих социальных воззрений Лев Толстой, уже ставший «зеркалом русской революции», не принял в девяностых годах этого положения. «И совсем это неверно, что русский бунт бессмысленный, — возражал Пушкину Л. Н. Толстой. — Если разобраться как следует, то поводом всякого крестьянского бунта всегда окажутся очень разумные и справедливые требования».

Но и Пушкин, как великий художник, должен был, по известному положению Ленина, отразить в своих произведениях «некоторые хотя бы из существенных сторон революции». И великий поэт выполнил это задание, воссоздав образы вождей крестьянской революции с такой творческой силой и восхищением художника, что совершенно опроверг этим свое абстрактное размышление о характере русского бунта.

Это помогло романисту дать верную и глубоко сочувственную характеристику самого Пугачева: перед нами одаренный, смелый, умный и великодушный вождь народного движения; личность его вызывает в Гриневе сильнейшее влечение и «пламенное желание» спасти его. Чувствуется, что поэт сжился в своих долголетних раздумьях с этим мощным народным образом, к изучению которого он обратился еще в годы своей ссылки и о котором тогда уже творчески мыслил (еще в декабре 1826 года он говорил М. Н. Волконской, что задумал сочинение о Пугачеве). Долгий труд вызвал прочную симпатию к герою. Невозможно переоценить то глубокое сочувствие, с каким написан Пушкиным великолепный исторический портрет предводителя народной вольницы, обреченного дворянской Россией на смертную казнь, церковную анафему и моральное ошельмование.

С таким же мастерством обрисован представитель другого слоя старой России — капитан Миронов. Незаметный и чуть смешной в обычном быту, он вырастает перед лицом военной опасности в героя долга и присяги: он выполняет свои обязанности не только честно и беззаветно, но умело и искусно. Все комические черты образа сразу отпадают, когда на валу осажденной крепости перед нами выступает во весь рост старый вояка, ясно понимающий стоящую перед ним задачу и безошибочно разрешающий ее. «Докажем всему свету, что мы люди бравые и присяжные!..» Он проявляет подлинный героизм в критический момент сражения, когда идет на вылазку и верную смерть во главе гарнизона, готового бросить ружья. Пушкин в его лице воздает высокую хвалу тем скромным армейцам, которые, по замечательной характеристике В. О. Ключевского, «не делали правительств, но решительно сделали нашу военную историю XVIII века» и вместе с русскими солдатами самоотверженно вынесли на своих плечах дорогие лавры знаменитых полководцев.

Так же достоверно и живо изображены в романе и ближайшие помощники Пугачева с горнозаводского Урала — сын крепостного рабочего Белобородов и многократный участник восстаний XVIII века Иван Тимофеевич Соколов, прозванный Хлопушей, сумевший организовать революционные отряды из молотовых мастеров, кузнецов и слесарей с демидовских рудников. Это были руководители пугачевского движения в южноуральской рабочей массе.

К общей бытовой картине «пугачевщины», воссозданной Пушкиным, позднейшие научные разыскания ничего не прибавили, как и не исправили в ней ни одной черты. Труд исследователя, восполненный гением художника, установил навсегда основные очертания этой бурной эпохи и центральные типы ее ведущих деятелей.