Сочинская дача

Сочинская дача

Договариваемся по телефону с Артёмом Фёдоровичем об очередной встрече, чтобы пого­ворить о даче в Сочи. Мы всегда пытаем друг друга, когда кому удобней: давайте, как удобно Вам. Нет, скажите, когда удобно Вам. Сообщаю, какой электричкой приезжаю. От платформы иду к дому Сергеевых. Артём Фёдорович вышел меня встречать к дороге. Он всегда очень раду­шен и приветлив: улыбается, пожимает руку, интересуется, как дела и здоровье. Открываем скромную калиточку. Думаю о том, что за ручку этой калитки брался и незабвенный друг Артёма Василий Сталин. К дому ведет дорожка, вдоль ко­торой растут великолепные розы — подарок дру­зей из Донбасса. С этим краем Артёма Фёдоро­вича связывают давние не просто дружеские, а сердечные отношения. Он буквально влюблён и в город, и в самих донбасцев, тоже частых гостей в его доме. Да и он, особенно раньше, был неред­ким гостем у своих друзей-шахтёров, до сих пор свято чтящих память его отца, легендарного рево­люционера товарища Артёма. Возле крыльца — куст жасмина в самом цвету. Запахи!!! Артём Фёдорович предлагает расположиться для разговорa на террасе. Место просто райское: большие окна позволяют видеть весь сад. Обстановка располагает к неспешной беседе. Много фотогра­фий, которые рассматриваю по ходу разговора. Вот Артём, вот они с Василием на военном корабле, вот они плавают, вот Василий сидит в лодке, только что искупавшись, с мокрыми волосами. Вот Сталин, Будённый с племянницей, Артём, Василий, Светлана. Фотографии из семейного аль­бома. Некоторые, возможно, вообще остались в одном экземпляре. Артём Фёдорович с сожалением констатирует, что у него разными способами пропали многие фото: то брали журналисты и не возвращали, то вдруг просто исчезали непонятным образом.

Сегодня мы договорились беседовать о даче в Сочи. Рассказ иллюстрируют интереснейшие фотографии из домашнего архива Сергеевых.

А. С.: В 1933 году по проекту архитектора Мержанова, того, что проектировал и дачу в Волын­ском, была построена дача в Сочи. Как и любил Сталин — двухэтажный кубик, покрашенный, в том числе крыша, в зелёный цвет — под цвет местности. Сталин не любил ярких тонов. Разме­ром дом был 10 на 10 приблизительно, располагал­ся он на взгорочке.

Коридор шел от входа в сторону моря до самой терраски, до веранды. Дом был этим коридорчи­ком как бы разделён на две половины от входа до задней стенки, обращенной к морю. Справа по коридорчику туалет, лестница на второй этаж, маленькая служебная комнатка. Потом там, ка­жется, Светлана размещалась. Слева маленькая комната, вроде чуланчика. Далее комната, где рас­полагались гости. И прямой выход на веранду. На втором этаже, если встать лицом к морю, напра­во было две комнатки, туалет, налево, по-моему, чуланчик. На втором этаже были комнаты, где жили Сталин и, когда приезжал, Киров.

От дома к морю шла зигзагообразная дорожка. По ней можно было ехать на машине: расстояние по дорожке до моря было километра полтора. До­рожки на даче были посыпаны мелкой морской галькой.

Был небольшой, отдельно стоявший служеб­ный домик для охраны. На территории дачи нахо­дилась минимальная охрана: редко можно было увидеть больше двух охранников.

Территория была огорожена, но не сплошным непроницаемым деревянным забором, а штакет­ником, были ворота, выходившие прямо на При­морское шоссе: направо в Сочи, налево на Мацесту, и далее на Гагру и Сухуми. Ворота легкие, пе­рейти через шоссе, потом железная дорога — и сразу берег моря.

Е. Г.: Это была личная дача Сталина?

А. С.: Нет, это была государственная дача. У Ста­лина вообще ничего в собственности не было. Только ружье, подаренное английскими рабочи­ми, патроны к нему он покупал, ещё был неболь­шой ковер с изображением Ленина, подаренный туркменскими ткачихами. Он висел у него над кроватью в кремлевской квартире.

Е. Г.: А как Сталин, собственно, отдыхал на да­че, как проводил досуг?

А. С.: Сталин всегда и везде работал. И досуга как такового у него не было. Но он любил играть в городки, и на дачах были разбиты городошные площадки. В Сочи площадка была немножко вы­ше дачи. В Сочи он играл с Кировым, Будённым. И Сталин, и Киров, и Будённый очень любили и много играли в городки. У каждого был свой стиль игры. Сталин бросал биту метко и очень размеренно. Можно сказать, что лишние силы он в удар не вкладывал. Киров бил посильнее. Будённый бил так, что бита втыкалась в ограж­дение, пробивала его — настолько мощный был удар, сильный сам по себе. Рука у Будённого бы­ла просто железная.

Эта игра была хорошей разминкой. И как бы проверкой самого себя: а не притупился ли глаз? Не ослабла ли рука? По ходу игры всегда шёл разговор. Часто в таком разговоре конкретные события обсуждались. Причём обсуждались они таким образом: вот какие-то события произош­ли или происходят, о них сказали, упомянули. И кто-то как-то ударил по ходу игры. Обсуждается, каков удар, куда залетела бита — слишком да­леко или не долетела. С юмором это объяснялось, комментировалось. Или промазал кто-то. То есть игры, о которой можно говорить как о развлече­нии, не было. Была игра, которая происходила как бы между делами, служила при этом и раз­рядкой. Очень остро, остроумно шутили. Юмор к чему-то всегда относился, был по конкретному поводу или касался конкретного лица.

На даче была бильярдная. Сталин хорошо иг­рал в бильярд. Как-то он пригласил Калинина и обыграл его всухую. Калинин иронически страш­но возмущался, указывая на низкое социальное происхождение партнёра (я не буду сейчас сло­ва эти повторять), что, мол, порядочный хозяин, человек аристократического, высокого воспита­ния, пригласив гостя, должен был проиграть, ува­жить: «А ты что? (он на «ты» к Сталину всегда). Сухую мне вкатил? ».

Сталин любил и уважал Калинина. Ведь тот был своеобразный человек: высочайшего класса слесарь-лекальщик и большой специалист в кре­стьянском деле. И Сталин его уважал не только за преданность, ум, но и за то, что тот достиг боль­ших высот в труде рабочего высочайшей квали­фикации — слесаря-лекальщика. То есть делающего деталь не по прямым линиям, а по любым конфигурациям — сложнейшая работа.

Крестьяне говорили, что Калинин мог, когда шел покос, взять косу, встать в ряд и идти так, как настоящий косарь-хлебороб. Сталин вооб­ще очень уважал мастерство, высокую квалифи­кацию человека в любой отрасли: пусть то будет искусство, наука — и в очень большой степени, если это непосредственно труд рабочего или кре­стьянина. Он очень высоко ценил людей физиче­ского труда.

Летом в августе 1934 года на даче в Сочи Ста­лин и Киров работали, в частности, над указания­ми по составлению учебника «История СССР», который вышел в 1937 году под редакцией про­фессора Шестакова. Сталин сам блестяще знал историю, в том числе историю войн, знал не про­сто все великие сражения, но и причины этих сра­жений, войн, знал, каково соотношение сил, чем закончились сражения: если поражение — поче­му, если победа — в результате чего достигнута.

Е. Г.: Сталин хорошо знал историю войн пото­му, что вообще хорошо знал историю, или гото­вился к войне и специально уделял внимание это­му вопросу?

А. С.: Он знал, что война неизбежна, и, разуме­ется, готовил к этому государство. Более того, в случае войны его дети, сыновья, безусловно, долж­ны будут в ней участвовать в первую очередь. У него всегда за словом следовало дело, иногда да­же сначала было дело, а потом слова об этом.

Историю Сталин не только знал, но и любил, своеобразно характеризовал некоторые исторические события. Например, говорил: «Сволочи карфагенские купцы загубили Ганнибала».

Так вот, нам с Василием были даны задания. Каждому выдана книга — учебник истории Илловайского и Бельярминова, нужно было прочитать и отвечать на вопросы, выполнять задания. Конечно, когда так близко было море, нам хотелось туда, и далеко не всегда мы отличались прилежанием. Но какую бы белиберду мы ни несли, никогда Сталин не перебивал нас до тех пор, пока мы не заканчивали говорить.

Тогда сам начинал говорить: поправлять, оце­нивать наши ответы. Потихонечку разъяснял, что нужно делать, как учить и на что обращать внимание.

Думаю, помимо того, что нам хотели дать зна­ния по истории, ещё и смотрели, как усваивает­ся тот или иной материал, что вызывает интерес или, наоборот, затруднения. Ну, пока не приехал Киров, у нас ещё было свободное время, а потом мы даже забыли, что вблизи находится море. Кни­ги были не просто старые: над ними работал не один десяток, думается, читателей. И состояние их было, прямо скажем... И когда Сталин нам эти книги дал, мы их положили на терраску, где с Ва­силием и жили. А терраска открытая. Убежали на соседнюю дачу играть в волейбол. Возвраща­емся и издалека видим, что этот наш взгорочек, на котором находится дача, усеян белыми пятна­ми, по нему ходит Сталин, нагибается, подбирает что-то. Мы поняли: что-то случилось. Подбегаем, видим, что Сталин собирает листы. Оказывается, налетел ветер, его порывом учебник (а это был тот, что достался мне) разметало, и вот Сталин со­бирал разлетевшиеся листы.

Увидев нас, Сталин сказал пару серьезных резких слов в мой адрес: «У тебя что, на шее задница вместо головы?» Но эта вспышка гнева была секундной. Потом очень спокойно объяснил, что в этой книге описаны тысячи лет истории, что она далась потом и буквально кровью сотням людей, которые собирали факты, записывали, различными способами передавали, переписывали, хранили эти сведения. А потом ученые историки десятки лет перерабатывали эти сведения, чтобы дать нам представление об истории человечества. А ты?!

Велел нам взять шило, нитки, клей и привести книгу в порядок. Кстати, Василий в свои 13 лет имел элементарные навыки переплетного дела. Вообще он был мастер на все руки. Пару дней мы возились с этой книгой: подбирали листы, складывали, сшивали, сделали обложку из крепкой бумаги. Работу мы выполнили аккуратно и с боль­шим усердием. Показали починенную книгу Сталину, он сказал: «Вы хорошо сделали. Теперь вы знаете, как надо обращаться с книгами». Мы тут же пояснили, что мы и раньше не хотели её пор­тить, мы не знали, что она совсем не сшита, и что налетит сильный ветер, который её развеет, получилось все неумышленно. Но это был такой урок, что с тех пор я даже газету порвать не могу. И у Василия трепетное отношение к книгам сохрани­лось до конца жизни.

Сталин на это заметил: «Имейте в виду: у ветра может быть большая сила. Он может и помогать, и разрушать». И тут же нам сказал, что создаются ветровые двигатели, где с помощью ветра получают электроэнергию. Спросил: «Вы про ветряные мельницы знаете? Ветер у ветряных мельниц вращает валы, давит на лопасти, на крылья, вращает их, крутит вал, а вал крутит жернова, которые и размалывают зерно до муки. Есть книги про эти мельницы. Почитайте. Там вы найдете много интересного». Вот такая история была с книгой.

По ходу разговора Сталин объяснял многие вещи так просто и ясно, что запоминалось на всю жизнь. Мы с Василием, получив задания по кни­гам, потом отвечали на вопросы Кирова и Сталина, и я не помню, чтобы даже учителя в школе могли так четко формулировать вопросы, так тол­ково и доходчиво объяснять. Например, отвечая, я перепутал и вместо «Плутарха» сказал «плуто­крат». Сталин поиронизировал на мой счет, но тут же растолковал значение слов «плутократ», а затем «демократ», «аристократ». Причем сделал это очень ненавязчиво, доступно для понимания. При объяснении значения слова «плутократ» кос­нулся политической и социальной обстановки в мире и стране.

Или как-то я читал текст, книга была старой. И там встретилась буква «фита» — это такой кру­жок, а поперек волнистая линия. Я вместо города Фивы прочитал «Оивы». Сталин объяснил, что это за буква, почему её сейчас нет. Сказал, что нужно обучать людей грамоте, чтобы они умели читать и писать, и сделать так, чтобы обучиться можно было быстрее максимально большому ко­личеству людей. Эти буквы — фита, ять — оста­нутся для профессоров-лингвистов, а чтобы всем проще и быстрее научиться, азбуку немного упростили.

Ну, а если мы не очень хорошо выполняли задания, Сталин спрашивал: «Дорогой товарищ Киров, как Вы думаете, будем мы наказывать их сегодня?» Киров отвечал: «Великий вождь, давай не станем их наказывать на этот раз. Простим их». «Да? Считаете, что нужно на этот раз про­стить? Тогда так и сделаем, сегодня не станем их наказывать».

Е. Г.: Как часто приезжал туда Сталин?

А. С.: Сталин приезжал туда с начала 30-х годов практически каждый год. С ним выезжал и сек­ретариат, правда, в сокращенном составе. Мы с Василием жили там с конца июля весь август в 1934 году. А приезжал Сталин не отдыхать в том смысле, в котором об этом говорят курортники, а лечить ревматизм. Он ехал на Мацестинские воды. Сначала на Мацесту ездили каждый раз машиной, а потом поставили насос, провели трубу, получился маленький бассейн или, скорее, боль­шая ванна, чтобы не нужно было отлучаться надолго и отрываться от работы.

Каждый день он получал большую почту, рабо­тал там и телеграф. Практически ежедневно при­летал самолет «Р-5» фельдъегерской связи. Приле­тал на аэродром, находившийся на территории Со­чи, и предназначавшийся для легких самолетов: Р-5, У-2 (тоже самолет Поликарпова, созданный ещё в 20-х годах, самолет-долгожитель. Он пере­стал выпускаться только после войны. — А. С.). Доставлялись материалы и отвозились прорабо­танные. Сталин не любил скопления бумаг. Он к документам относился очень серьезно. И, по рас­сказам, никогда не допускал лишних экземпля­ров документов. Расчет рассылки, как правило, делал сам. И потом знали, что нужно сохранить, а что — уничтожить. Потому-то так трудно было противникам узнать планы Сталина и его реше­ния. Ведь как узнавали? Документы прочитыва­ли, крали их, фотографировали. А у Сталина лиш­них бесконтрольных экземпляров документов не было. Он очень заботился о соблюдении режима секретности.

Они очень дружили с Кировым: тот после На­дежды Сергеевны был самым близким другом. Сталин очень хорошо относился к своему тестю Сергею Яковлевичу. Но у того в какой-то мере бы­ла своя жизнь. Когда Сергей Яковлевич переехал из Петрограда в Москву, первоначально у него была комната в «Метрополе». Потом, в 1931 году, он пе­реехал на улицу Серафимовича, дом 2, квартиру там получил. Когда началась война, он часть своей квартиры отдал. А сам после этого жил, в основ­ном, в Зубалово. Сергей Яковлевич был обаятельнейший человек. В душе — бунтарь, абсолютно бескорыстный, честный человек. Высочайший мастер: блестящий сантехник, блестящий элек­трик. Я не люблю превосходных форм, но о нём иначе не скажешь. Он проверял все электричест­во в доме, и когда для профилактической провер­ки приходили рабочие по вопросам электрики, слесарным делам, сантехническим, то просто-на­просто Сергей Яковлевич показывал, как и что. Хотя они и сами были мастера, но он для них был образцом мастерства. И неслучайно несмотря на то, что он был членом партии с 1896 года, был вра­гом буржуазии и своих хозяев, его хозяева часто прикрывали от полиции, чтобы не потерять тако­го большого мастера.

Когда он переехал в Петроград, работал в «Ленэнерго», и когда начался саботаж работни­ков «Ленэнерго», то он определённое время сам возглавлял эту структуру. То есть руководил всей энергетикой и энергетическим обеспечением города.

Надо отметить, что среди коммунистов, настоя­щих большевиков, было немало очень высоких профессионалов в своем деле, и этот высочайший профессионализм им помогал в работе, а иногда прикрывал их революционную деятельность за счет очень высоких знаний, умения наладить или, наоборот, когда нужно — что-то разрушить.

На даче работала повариха, ее подбирал на работу Власик, что входило в его обязанности на­чальника службы охраны.

Не сказать о Власике нельзя. Это был подвиж­ник, который года с 1928-го работал при Сталине, а с 1930 года он официально стал начальником ох­раны. Потом был начальником главного управле­ния охраны. Основной обязанностью его было обеспечение безопасности Сталина. Труд этот был нечеловеческий. Всегда отвечаешь головой, всегда жизнь на острие. Он прекрасно знал и дру­зей, и недругов Сталина. И знал, что его жизнь и жизнь Сталина очень тесно связаны между со­бой, и неслучайно месяца за полтора-два до смер­ти Сталина вдруг его арестовали. На что он ска­зал: «Меня арестовали, значит, скоро не будет Сталина». И, действительно, после этого ареста Сталин прожил немного.

Что у Власика вообще была за работа? Это ра­бота день и ночь, не было 6–8-часового рабочего дня. У него вся жизнь была работа, и он жил око­ло Сталина. Рядом с комнатой Сталина была ком­ната Власика.

Случался у него и редкий выходной. Знаете, после такой нагрузки, такого напряжения нужна разрядка. Хорошо знают это медики, психологи, которые работают с моряками, с людьми, рабо­тающими в области космоса. Груз ответственно­сти и обстановки на человека давит. Он не полно­стью восстанавливается, и в конце концов может быть психологический перегруз, когда психика не выдерживает, и человек идет вразнос.

В чем обвинили Власика? Для того чтобы ото­рвать его от Сталина, враги Сталина и, стало быть, враги государства говорили, что якобы когда-то Власик взял с собой какие-то продукты. Но у него не было времени стоять в магазинах по очередям. Может, и взял что-то с собой из дома Сталина. Да время Власика во сто крат дороже стоило, чтобы его терять на магазины. Его жизнь, его деятельность обеспечивали государству огромные возможности, которые трудно оценить в денежных знаках.

Он понимал, что живет для Сталина, чтобы обеспечить работу Сталина, а значит, и советско­го государства. Власик и Поскрёбышев[11] были как две подпорки для той колоссальной деятельности, не оценённой ещё до конца, которую вёл Сталин, а они остались в тени. И с Поскрёбышевым посту­пили плохо, ещё хуже с Власиком.

Уважали они Сталина без-гра-нич-но! Они по­нимали как, может, немногие, всю значимость Сталина для существования великого государства — Советского Союза. И жизнь показала, что они были правы. И если при Сталине, сколько бы ни был он у власти, государство возвышалось, то со смертью Сталина оно в конце концов дошло до того положения, в котором ныне: на наше го­сударство плюют и могут не считаться, приклеи­вать ярлыки, обвинять в отсутствии демократии. А кто скажет, что это такое? Формулировок мно­го. Народовластие? Но где вы видели настоящую демократию? Где вообще и кто её видел? Амери­канская демократия особенно проявилась в Юго­славии и Ираке. Вот, оказывается, какова она, хвалёная демократия.

Власика арестовали, потом сослали. Я его видел последний раз в конце 1963 года. В том же году я видел последний раз Поскрёбышева. С Власиком мы виделись в последний раз в Москве, с Поскрёбышевым здесь, в Жуковке. Тогда же я виделся с Матиасом Ракоши, руководителем Венгрии.

Е. Г: Власика арестовывали еще при Сталине.

А. С.: Там такое дело. Сталин якобы сказал тогда Берии: «Власик или Ваша голова». И Власик вновь появился.

Власик, когда его арестовали, давал признательные показания. Мне кажется, что он не был подготовлен держать удар. Он оказался совершенно не готов к столь чрезвычайной ситуации — аресту. Знаете, так бывает, когда человеку сопутствует только успех, все его хвалят. Да, хвалят за дело, у него все получается. Но при этом он порой не готов к несправедливости, которой полна жизнь. В таких случаях нередки сведения счетов с жизнью — не может человек пережить несправедливость!

К примеру, когда я был командиром, у меня в подчинении находился человек, которого все хвалили. И я в том числе. Но однажды я совершенно умышленно допустил несправедливость по отношению к нему. Он был обескуражен. А я ему потом сказал: «Будь готов к тому, что подобное еще не раз может с тобой произойти. Учись держать удар». Нас с Василием Сталин этому учил и говорил, что жизнь полна сложностей и человек должен уметь держать удары судьбы, часто от людей приближенных. Как с Василием впоследствии и случилось.

Е. Г.: Сталин плавал на море?

А. С.: Нет. Сталин — горец, а горцы, как пра­вило, не плавают. А Киров любил плавать, хорошо плавал так называемыми саженками. Киров почти каждый день ходил к морю, Сталин его со­провождал, сидел на берегу и ждал, пока Киров искупается.

Е. Г.: Вы сами там плавали?

А. С.: Конечно, плавали. Моя мать ещё году в 1925–26-м поехала с нами в Крым, учила там пла­вать таких карапузов маленьких. Мы пузыри пускали и всё такое. Мать учила и в какой-то мере выучила. Причём с нами был тогда ещё один мальчик, Женя Курский, так он, если его оттаскивали от берега, визжал и греб обратно, а нас с Василием надо было ловить, потому что мы пытались плыть от берега, на глубину. В этом в какой-то ме­ре и характер проявляется, конечно.

Е. Г.: На юге Сталин тоже ходил в сапогах?

А. С.: Да, как правило. Сапоги были мягкие, шевровые, не широкие. Надо сказать, всё, во что Сталин был одет, было красиво. Сапоги бы­ли красивы. Мне одни пришлось донашивать. А когда началась война, я отправился на войну в яловых сапогах, они были там самой удобной обувью. А сталинские сапоги отдал уборщице с фабрики, где директором была моя мать. Счи­тал, что мне они на войне не нужны, а людям пригодятся в сложное военное время. Конечно, сейчас я бы сохранил их — это же реликвия. Но вещи для нас мало что значили. Не было в нас ме­щанства, да и сознания того, что на твоих глазах происходит история, не было. Были у меня и его носки. Тоже не сохранились. Тогда вещи играли только практическую роль. А как реликвии мы их не воспринимали. На даче он ходил обычно в светлом полотняном костюме из «коломенки». Это материал такой, самое простое полотно, пе­реплетение самое простое, один из способов вы­делки материала.

Е. Г.: Одежду сам он себе подбирал, покупал в магазине?

А. С.: Сапоги не знаю, где он заказывал или покупал, а костюмы ему шил Абрам Исаевич Легнер. Женщин из Политбюро обшивала в мастер­ской Легнера Нина Матвеевна Гупало. Это мать Аджубея. И Аджубей, собственно, стал Аджубеем как сын Нины Матвеевны Гупало. Через неё он познакомился с семьёй Хрущёва и другими. Нина Матвеевна была мастером высочайшего клас­са, поэтому Легнер, сам великий мастер, держал её у себя как дамскую закройщицу, и, когда Нина Матвеевна болела или была в отпуске, Легнер не принимал дамские заказы. Легнер был очень уважаемым человеком, пусть и сам кроил, то есть был портным, при этом имел звание полковника НКВД, был начальником мастерской, его туда привело его высочайшее мастерство.

Кстати, у Сталина была такая особенность. Были вопросы, в которых он считал себя достаточно компетентным и решал. Но откуда Сталин все знает, Сталин все может сделать лучше всех? А он всегда с помощью своих помощников, своим чутьём находил великих мастеров, которые являлись его советниками, хотя официально не было такой должности. Так, по вопросам пошива и порт­новского дела его консультировал Абрам Исаевич Легнер. По вопросам архитектуры, к примеру, — знаменитый архитектор Иван Владиславович Жолтовский. В военном деле для него авторитетом был Борис Михайлович Шапошников, маршал впоследствии. Кстати, Сталин к людям обращал­ся обычно по фамилии. А если очень уважал, — по имени-отчеству. К Шапошникову — Борис Михайлович, к Легнеру — Абрам Исаевич.

Е. Г.: А к своему близкому другу Кирову?

А. С.: «Дорогой товарищ Киров».

Е.Г.: А Киров к нему?

А. С.: «Великий вождь». Конечно, это ирония была, ну, а на официальном уровне — товарищ Сталин, товарищ Киров. Киров понимал свою роль, свою близость душевную, и в личных отно­шениях у них не было никакой официальности. Только протокольная была официальность, там, конечно, не допускалось никакого панибратства. А в жизни, в личном общении можно было что угодно рассказывать, как угодно подтрунивать над некоторыми качествами, все это было имен­но чисто дружеское.

Е. Г.: Сталин обращался к людям на «ты» или на «вы»?

А. С.: На «вы», конечно! На «ты» он обращался только к близким (к Кирову, например), к детям. К людям посторонним, незнакомым, к подчинен­ным — на «вы». Обычное обращение — «това­рищ» и далее по фамилии. Например, «вы, товарищ Петров...»

Е. Г.: Почему именно в Сочи была дача Сталина?

А. С.: Мацеста. Когда создавался курорт, это было очень неблагоустроенное место и единственное, чем было известно, — морем. Но в Крыму то же море, и там более благоустроено, климат лучше. А Сочи — это Мацеста, возможность водами лечить болезни суставов, и я не исключаю, что ещё и потому, что Сочи — глубже в России. Крым больше подходил для отдыха, а Сочи — для лечения. Сохранилось много писем Надежды Сергеевны Аллилуевой к моей матери, как они стали ездить в Сочи, о том, что там сыро, болото, неблагоустроенно, дожди, нотам Мацеста, лечебная вода, которая так нужна. Думаю, лечение там помогало Сталину, иначе он не ездил бы туда.

Е. Г.: Как добирался Сталин до Сочи?

А. С.: Поездом. На даче Сталин пользовался автомобилем, привезенным из Москвы, «роллс-ройс» 1929 года выпуска, кажется. Потом обрат­но в Москву его увозили. В то время не было отечественных автомобилей необходимого уровня надежности. На «Л-1» он пытался ездить, на «ЗиС-101». Но неудачно. А во время войны был выпущен «ЗиС-110», на который Сталин сел и уже постоянно на нем ездил. Сталин всегда пользовался вещами отечественного производства, а импортными только в том случае, если у нас это не производили.

В Сочи мы как-то застряли на машине, надо было подкапывать, подбежали рабочие, вытащили машину. Сталин потом их спрашивает, сколько получают в месяц, в день, час, и им деньги каждому соответственно отсчитывает. Они: «Товарищ Сталин! Что Вы! Да мы бы на руках вынесли!» Сталин: «Нет, вы работаете, а я здесь отдыхаю. Вам надо восстановить силы». Они — ни в какую не берут деньги. Он тогда: «Кто из нас здесь старший?» Ему, конечно, мол, Вы. «А старшего слушаться надо». Он не допус­кал, чтобы за ним был долг или задолженность какая-то — ни копейки чтобы! И он всегда за этим следил — чтобы не быть так или иначе в долгу: все должно оплачиваться, труд челове­ка надо уважать. Это был один из главных его принципов.

Сталин всегда благодарил людей за услуги, за работу. Вот были в Абхазии. Кто-то кого-то из ружья приветствует — бах! Тот в ответ тоже — бах! Ну и потом у этого абхазца попросили барашка. Власик это организовывал. Сталин тут же отда­ет деньги за барана. Тот: «Коба, Коба (на Кавказе Сталина звали «Коба». —А. С.), нет, никогда в жизни не возьму». Сталин говорит: «Я приехал сюда отдыхать. Это когда царь ехал — он со своих подданных дань собирал. А я не царь и не барин. Ты трудишься, продукт твоего труда стоит денег. Я не приехал к тебе в гости. Вот когда я приеду в гости, ты меня угостишь».

В Сочи Сталин приезжал, как правило, в августе и был до сентября—октября. Перед праздно­ванием годовщины Октября возвращался и всегда был 6 ноября на торжественном собрании в Большом театре, 7 ноября — на военном параде и демонстрации на Красной площади.

После рабочей беседы, сидя за обедом, снова беседуем. Иногда я, попросив разрешения, вклю­чаю диктофон. Елена Юрьевна подает идеи, какие темы осветить, о чём Артём Фёдорович может поведать как никто. «Очень обидно, — говорит Елена Юрьевна, — что с этим поколением уйдёт эпоха, свидетельства о ней. И мне хочется, чтобы Артём Фёдорович оставил как можно больше воспоминаний».