Глава 12 Когда я проснулся, отец держал…
Глава 12
Когда я проснулся, отец держал…
…в руках обе наши доски для серфа. До меня не сразу дошло, что мы в Мексике.
– Пойдем на «мокруху», – сказал он. – Будет здорово!
Я слегка напрягся: отец упомянул «мокруху», а не волны. Спустившись по ржавым металлическим ступенькам, мы прошли мимо мексиканской парочки в шикарных льняных нарядах. Они прижались к перилам, как будто бы мы были banditos[18], или прокаженные, или что-то в этом роде.
Когда мы пришли на пляж, легкая зыбь оказалась волнами, и довольно большими.
– А сверху они казались меньше, – заметил я.
– Ты справишься. Вон там на подходе несколько отменных пиковых волн. Видишь?
– А мне надо будет держаться поближе к берегу?
– Нет, черт побери! Если не приближаться к пойнт-брейкам[19], с таким же успехом можно попросту барахтаться в пене.
Мне пришлось проглотить все дальнейшие возражения: по его глазам было ясно, что мы все равно туда полезем.
Воздух был горячее двухдолларового пистолета[20], как любил говорить отец, но вода оказалась холодноватой. Я завопил – от соли защипало малиновую ссадину на бедре и царапины на попе, на руках и на ладонях.
– Это только полезно, – сказал отец.
Я стиснул зубы, опустил голову и начал грести. Боль унялась, и, занырнув под парочку волн, я почувствовал себя свежим и бодрым – впервые за последние несколько дней. Отец подталкивал меня к более крупным пенным валам, и морская соль соскребала с моего тела налипшие слои пота.
Заплыв подальше, к пойнт-брейку, я начал дрожать – не столько от прохладной воды, сколько от затаенного страха. Отец растирал мне спину и спокойно рассказывал про волны. Он объяснял, что можно кататься на волнах без всяких усилий и, словно чайка, скользить в паре сантиметров от поверхности воды.
Из-за мыса наплывали массивы волн, их гребни стремительно вздымались. Они были выше меня. Отец сказал, что я справлюсь, что это no problemo[21]. Он развернул мою доску и приказал грести вон к той накатывающей малышке.
Отец подтолкнул меня на волну. Малышка оказалась выше моей головы. Я подобрал под себя ноги и слегка отклонился назад. Нос доски на мгновение погрузился в воду, а затем выровнялся. Я развернул плечо, и доска чутко отреагировала на это движение, взобравшись на стенку волны. Я активно греб отставленной назад ногой, чтобы увеличить скорость.
Отец сказал, что такие волны – отличный вариант, так как они разбиваются целиком, не образуя секций. Хотелось надеяться, что он прав: как я ни пытался двигаться по кругу, все равно оставался на самом сложном участке волны – там, где изгибается стенка и начинает низвергаться гребень. Я продолжал работать ногами, а гребень был все ближе к моей голове. Несколько раз я чудом увернулся – каждый маневр был большой победой. Но потом устали ноги, я перевалил за гребень, спустился по тыльной стороне волны и погреб к берегу, пока отец не успел меня окликнуть.
Песок был черный и обжигающе горячий, поэтому я уселся на доску. Я видел, как отец прокатился на нескольких волнах. Он поднимался вверх по стенке волны и вместе с гребнем спускался обратно к подошве, а полученное ускорение вновь подбрасывало доску наверх и подсаживало на гребень.
Мы пообедали в ресторанчике на верхнем этаже, куда вели те самые ржавые ступеньки. Уселись как были, в мокрых шортах, за обтянутый свиной кожей столик, и утонченная мексиканская парочка придирчиво разглядывала наши запачканные песком ноги и спутавшиеся от соли волосы. Отец поглядел на парочку, а потом на меня.
– Они и понятия не имеют, что теряют, – сказал он, закатывая глаза и надувая щеки, которые сразу стали похожи на розовые мячики.
– Они думают, будто что-то собой представляют, – продолжал отец. – Вот мы только что катались на отменных волнах, и в море не было ни одного человека, а они тупо сидели здесь, попивая кофеек и болтая бог знает о чем.
Я посмотрел на шикарную парочку. Они пили кофе маленькими глоточками, как птички. Мужчина разглаживал на себе льняную рубашку. Я представил, как мы с отцом раскатываем по морю верхом на тех волнах.
– Для них это было бы скучно, – сказал я.
– Нет, ну ты подумай! – отозвался отец, и мы захохотали, как две обезьянки.
* * *
Утром боковой ветер разогнал массивы волн до мелкой, не выше 30 сантиметров, ряби. Мы уехали оттуда, и в Бахе нам больше нигде не встретилось хорошей волны. Все утро мы двигались через однообразную пустыню и наконец припарковались на утесе, покрытом песком и пылью. Ни кустов, ни травы, ни цвета – кроме изумрудного моря внизу. От одного взгляда на него я ощутил прохладу.
– Хорошо, что мы поймали вчера те волны, – сказал отец.
– Да уж получше, чем целый день сидеть в раскаленном грузовике, и куда ни глянь – везде одна пыль.
Он рассмеялся.
– А ты когда-нибудь попадал в «трубу?»[22] – спросил отец. – Чем-то похоже на полет по глубокой целине…
– Правда?
– Ага. Хотя это совсем другое, но чувство – то самое.
В сапфирово-синих глазах отца плясал дикий огонек. Он увидел его во мне, а я в нем – воспоминание о том чувстве, когда паришь в невесомости, и на кончике языка медовая сладость, и чистая, красная кровь наполняет сердце, и тебя несет и несет поток ангельской музыки, прозрачный горный воздух.
– Может, и для тебя найдется пара труб, Малыш.
– А что будет, если не удастся выбраться из трубы?
– Разобьешься.
Долгий серьезный взгляд подчеркнул значимость этих слов.
* * *
В тот вечер отец был сам на себя не похож. Мы поужинали в городке, где было полным-полно мексиканских туристов, и он хмуро разглядывал людей, снующих по мощенной булыжниками улочке. Мне показалось, что отец заглядывается на женские попки. Он сказал, что неважно себя чувствует, и поужинал апельсинами и свежим чесноком с сыром.
– Ты грустишь из-за Сандры?
– Да нет… Просто пытаюсь не разболеться.
– А она будет в городе, когда мы вернемся?
– Не знаю. Надеюсь, что да.
В номере мы включили вентилятор, купленный в местном хозяйственном магазинчике – грязном, сыром помещении с кучей пустующих полок. Он был частью надломленного мира – мира недостроенных зданий и недоделанных дорог. Мы сидели голышом на кроватях и попеременно ловили струи воздуха из вентилятора. Отец настроил гитару, которая изрядно поползла от жары, спел «Голубые глаза, плачущие под дождем» Вилли Нельсона и выключил свет.
* * *
На следующий день мы загрузились на паром и поплыли через море Кортеса. Я решил, что единственный плюс восемнадцатичасовой переправы – идущая от воды прохлада. Отец играл в покер с одним доктором из Скандинавии и его хорошенькой женой. На столе перед ним росли стопки банкнот в 1000 и 10 000 песо. Я подумал, уж не пытается ли он произвести впечатление на супругу доктора. У нее были очень светлые волосы и зеленоватого оттенка глаза – полная противоположность
Сандре.
На заходе солнца появились дельфины – они катались на волнах, расходящихся от
носа парома. Это зрелище загипнотизировало меня. Дельфины – вот лучшие в мире серферы!
Посреди ночи я внезапно проснулся. Отец сворачивался клубочком на своем конце скамьи, и его макушка оказалась рядом с моей. От него странно
пахло.
– Что это за запах? – поинтересовался я.
– Ну, последние дни мы с тобой изрядно потели, – ответил он.
– От тебя пахнет как от той женщины, – сказал я.
– Когда ты пошел спать, мы с ней немного потанцевали, – сообщил отец. – Видимо, я пахну ее духами.
– А где был муж?
– Он тоже танцевал.
«Ну да, конечно», – подумал я.
* * *
Наутро мы сошли на берег в Масатлане, где вместо полыни змеились густые заросли. Холмы были покрыты темно-зеленой растительностью, источавшей запах влажной земли. «Вот это настоящая Мексика», – подумал я.
Мы поехали по трассе на юг и остановились у первого же серф-спота. На пляже светловолосый серфер, явно американец, натирал воском свою доску.
– Посторожи машину, – бросил мне отец, подбежал к парню и заговорил с ним.
Вернулся он, сияя.
– Этот парень говорит, сегодня ожидаются отличные волны от прибрежного урагана. Давай через пару часиков остановимся и покатаемся на досках. Что скажешь?
– А волны будут большие?
– Все может быть… Но мы все-таки покатаемся на пойнт-брейках. Просто держись маленьких волн.
На том споте с пойнт-брейками, где мы катались в прошлый раз, вообще не было маленьких волн. Я напомнил об этом отцу.
– Это было исключение, – сказал он и сел за руль.
Теперь дорога удалялась от моря, и я не мог дождаться, когда же она снова завернет к берегу. Я сполз на краешек сиденья и напряженно высматривал большие волны – не хотелось, чтобы это зрелище застало меня врасплох. Отец насвистывал песенку, которую недавно играл на гитаре. Он пояснил, что это Мерл Хаггард[23]. Потом запел во весь голос и лихо задвигал плечами. Все это настолько не вязалось с грустными словами песни, что мне показалось, будто он пытается замаскировать свою печаль. А может, с ним все было в порядке… Я не мог разгадать его, отец всегда был погружен в свой мир. Меня очень раздражало, что я не могу расшифровать папины чувства, что у меня нет специального считывающего приборчика. Не умея выразить свое одиночество, я чувствовал себя неловко, поэтому просто сидел и ковырял болячку на локте.
* * *
Отец резко затормозил и, пытаясь удержать меня от падения, содрал кусочек винила с пассажирской дверцы. Рядом с заграждением из мешков с песком и штакетины стоял подросток в военной форме, которая была ему велика на несколько размеров. Он размахивал белым флажком.
– Вот черт! – выругался отец.
– Что такое?
– Да ничего… Все нормально. Это federales[24].
Отец осторожно подвел грузовичок к штакетине, расположенной на уровне капота. Мне не понравилось, что он подъехал так близко. Из самодельной хижины из пальмовых ветвей вышли еще трое парней в форме. Через плечо у каждого висела винтовка; стволы были направлены вперед и покачивались при ходьбе.
– Hola! – сказал отец. – Que pasa?[25]
Подросток с флагом отступил в сторону. Теперь главным был парень в кепке с козырьком. Глазки у него были маленькие и опухшие, как у Ника по утрам в субботу. Он ничего не ответил отцу. Еще два солдата с винтовками обошли вокруг грузовика и уставились на меня. «Интересно, – подумал я, – с чего это вдруг подросткам разрешают носить оружие?»
Я украдкой выглядывал из-за папиного плеча. Главный опустил ладонь на ствол и лениво направил его на голову отца.
– Pasaporte[26], – потребовал он.
Отец потянулся к бардачку, и парень, стоявший с моей стороны, вскинул винтовку. Ствол оказался в нескольких сантиметрах от моего лица. Отец что-то сказал главному по-испански и показал на бардачок. Ствол пополз вниз, и я описался. Я задерживал дыхание, чтобы не расплакаться, и моча стекала у меня по ноге.
Главный спросил про стиральную машинку. Отец показал ему чек из «Сирса». Кажется, они о чем-то заспорили.
Солдат взялся за ручку дверцы, и я ахнул от ужаса. Подростки заржали надо мной. Он открыл дверцу со стороны водителя, заглянул за сиденье и что-то крикнул парню, который стоял около меня. Тот открыл мою дверцу и начал рыться в бардачке, разбрасывая бумаги по полу и по дороге. Один из них схватил отцовскую гитару. Парень с флагом послал мне воздушный поцелуй. Отец накрыл мою ладонь своей. Я смотрел вниз, на черный коврик и на бумаги.
Потом солдаты вытащили у него из карманов все деньги, кто-то из них швырнул гитару в кузов. Отец издал утробный звук. Главный что-то крикнул парню с флагом, и тот оттащил штакетину. Она соскользнула с мешков с песком, и отец изо всех сил
нажал на газ. Вслед нам понеслись свистки и улюлюканье.
Отец молчал, изо всех сил сжимая руль. Я заговорил, и он вздрогнул.
– Что? – резко спросил он.
– Да нет, ничего, – ответил я.
Минут через десять отец съехал на обочину, остановился и велел мне переодеть шорты – оказывается, он все заметил. Он поправил брезент и осмотрел гитару. Лицо его было злым. Между бровями пролегла глубокая вертикальная морщина, похожая на шрам.
– Это были все наши деньги?
– Почти, – ответил он и выгреб из резонаторного отверстия гитары свой давешний выигрыш в покер.
– Ха! – воскликнул я.
– Ты отлично держался, – сказал отец.
Он поцеловал меня в щеку.
– Я люблю тебя.
– И я тебя, – ответил я.
* * *
Вечером того же дня нам встретился еще один контрольный пункт. На этот раз я увидел только одного подростка, тоже в форме. Высокого роста, очень смуглый и прыщавый, он что-то клал на мешки с песком, и его длинный хребет изогнулся крючком, как ручка трости. Неуклюже переставляя свои длинные ноги, он подошел к грузовичку и медленно произнес что-то по-испански. Затем указал на стиральную машинку. Отец чертыхнулся и снова вытащил чек из бардачка. Парень отреагировал мгновенно:
– Налог! – сказал он на чистейшем английском.
Отец махнул рукой в направлении, откуда мы приехали и, судя по всему, объяснил, что мы уже уплатили сполна. На лице подростка появился испуг. Он вытянул шею и вгляделся в джунгли за обочиной. Там на складном стульчике восседал пожилой мужчина в форме, с журналом в руках и зубочисткой во рту. Парнишка свистнул, тот оторвался от журнала и передернул плечами, недовольный, что его потревожили. Парень замахал рукой, призывая его подойти.
Взгляд отца блуждал вокруг и остановился на мешках с песком. Вдруг он резко дал по газам. Раздался визг покрышек.
Грузовичок накренился и наехал прямо на преграду. Я пригнулся и услышал стук дерева о радиатор.
– Не поднимайся! – крикнул отец.
Он втянул голову в плечи, отчего сразу стал похож на голубя, и продолжал выжимать педаль до отказа. Я услышал громкий хлопок.
– Не поднимайся!
Я сполз в пространство для ног под бардачком. Грузовик повело в сторону – мы поворачивали. Затем машина выровнялась, и отец оглянулся.
– Оторвались! – сказал отец.
– Ну, ты даешь, папа!
– Я не собирался опять играть в эту игру, – объяснил он.
– А что это был за звук?
– Выстрел.
Скрючившись под приборной доской, я смотрел на колено отца и представлял, как пуля продырявливает ему череп.
– У них не было машины, правда? – спросил я.
– Не было. Скорее всего, их туда довезли и высадили.
– А рация есть?
– Возможно. Но, может, и нет…
– А вдруг есть?
– Я не видел.
Я переполз на заднее сиденье, тяжело дыша, как собака.
– Оллестад, не переживай. Мы в порядке. Они далеко позади.
Я посмотрел на него, и он увидел страх и разочарование в моих глазах.
– Не ожидал, что парень так быстро схватится за винтовку, – пояснил отец. – Он казался таким тормозом!
– Ну и глупо…
Отец кивнул и провел рукой по темным курчавым волосам. На его лице читалось сожаление и некое замешательство. И еще страх.
– И что теперь будет? – спросил я.
– Да ничего…
– А вдруг нам встретится еще один контрольный пункт?
– Ну, мне просто придется заплатить налог побольше, – с улыбкой ответил он.
– Это несмешно! – запротестовал я.
– Да, был напряг, но всего-то секунду, – ответил он. – Зато теперь мы в шоколаде.
Я все время представлял, как пуля проделывает дыру в его затылке. Ждал, что охранники с пропускного пункта догонят нас и начнут пытать. Чем больше расслаблялся отец, тем быстрее разворачивались в моем мозгу жуткие картины.
– Я больше никогда в жизни никуда с тобой не поеду, – объявил я.
– Да брось, Оллестад.
Я покачал головой, и мы оба уставились в лобовое стекло. Так мы и ехали довольно долго.
* * *
Из-за гор донеслись раскаты грома, и вскоре начался дождь. Дорога пошла под уклон. За верхушками зеленого лабиринта металлически поблескивал океан. Ветви деревьев свисали над нами, как купола; небо застилали тонкие, словно вырезанные из бумаги, листья.
Через несколько минут мы выехали на побережье. Тут и там вспыхивали розоватые электрические прожилки, и казалось, что океан освещен неоновыми огнями. За деревьями я не видел саму береговую линию, только редкие накаты волн на горизонте.
Капли дождя размером с долларовую монетку расплывались по лобовому стеклу, барабанили по крыше. Кюветы на обочинах стремительно наполнялись водой. Внезапно грузовик повело вбок. Отец нажал на тормоз, нас еще немного протащило вперед, а затем колеса сцепились с дорогой, и грузовик едва не перевернулся. Отец выровнял руль, и мы вернулись на нашу полосу. Он улыбался как ни в чем не бывало.
Струи дождя ползли по маслянистому асфальту, как гигантские паучьи лапы, и исчезали в джунглях. Брезент прилип к стиральной машине. Отец накрепко вцепился в руль, у него побелели костяшки пальцев. Я перебирал в памяти все свои плохие поступки, в том числе вранье. Лучше бы я никогда не делал ничего дурного – почему-то мне казалось, что сейчас нам бы это помогло. Если только мы выберемся из этой передряги, я больше никогда не стану врать!
И тут остановились дворники. Отец подергал рычаг, но ничего не произошло.
– Черт возьми! – выругался он.
Лобовое окно тут же подернулось сеткой капель, словно бы стекло начало плавиться. Отец посмотрел в зеркало заднего вида, затем открыл окно и высунулся наружу. Мы остановились на обочине, он поставил машину на ручник и взглянул на часы.
– Надо съезжать с дороги.
– Но куда же нам деться?
– Найдем куда. No problemo.
Отец снял рубашку, снова высунулся из окна, и мы покатили по обочине. На лоб ему налипли мокрые пряди, и со стороны казалось, что он тонет. Где-то через милю отец убрал голову из окна и опустил стекло. Так как он был без рубашки, я мог любоваться его мышцами, и настроение мое немного улучшилось.
– Мы так будем ехать целый день?
– Нет.
– А почему?
– Это слишком опасно.
Он снова поглядел в зеркало заднего вида, а я представил, как тот пожилой мужик и подросток жмутся под дождем на обочине. Тут к ним подруливает армейский грузовик, и они залезают в него.
Отец снова поднял стекло и высунулся. Дождь хлестал ему в лицо, но он стойко переносил это. Я понимал, что нам обязательно надо съехать с дороги, иначе нас могут догнать военные, но молчал.
Я направил всю свою энергию на то, чтобы прогнать из головы эту картину, и решил помочь отцу. Возможно, это был мой первый по-настоящему зрелый поступок. Я понял: если скину с себя парализующий страх и помогу ему вести машину под проливным дождем, то мне станет намного лучше.
Я протер затуманенное окошко и сразу же увидел грунтовую дорогу, прорезающую джунгли. Я закричал, привлекая внимание отца. Он затормозил, дал задний ход и улыбнулся, увидев дорожку.
– Вот это дело, Оллестад – Орлиный Глаз! Видишь? Никогда не надо сдаваться.
Мы съехали с асфальта, и отец велел мне держаться покрепче. Грузовик тряхнуло, послышался лязг металла и глухой стук: это шасси ударилось о землю. Машина продвигалась с трудом, словно водяная змея сквозь глубокий ил. Внезапно дорога завернула, отец резко рванул руль, и грузовик задом чиркнул по деревьям. Дорога продолжала извиваться, и никак нельзя было замедлить ход – иначе мы бы завязли в грязи. Я сидел с широко раскрытыми глазами и жался к приборной панели. Я видел, как при каждом повороте руля напрягаются трицепсы отца. Голова его торчала из окна и тряслась как у сидящего на быке ковбоя. Он ловко уворачивался от веток и нырял в кабину всякий раз, когда оказывался слишком близко к стене джунглей. Я хотел спросить, куда мы едем, но решил не отвлекать его.
Еще один опасный момент – грузовик потащил за собой ветку. Отец прибавил газу, машина подпрыгнула, секунду покачалась в воздухе и тяжело опустилась на землю. Вибрация от шасси передавалась сиденью. И тут замолчал двигатель. Грузовик резко остановился, нас швырнуло вперед. Я понял, что машина завязла.
Отец хлопнул ладонью по рулю.
– Сеанс окончен, Малыш Оллестад.
– Машина сломалась?
– Не знаю.
– Они смогут нас найти?
– Исключено. Они проскочат мимо этой дороги. Мы тащились как черепахи – и то чуть не проскочили.
Я кивнул. Скорее всего, он прав. Мне стало легче от того, что отец поделился со мной жутким, одуряющим страхом, который прежде скрывал. Он тоже боялся, что военные бросятся за нами в погоню. «Неплохо для разнообразия побыть бойцом», – подумал я.
– Что теперь будем делать? – спросил я.
– Дойдем пешком до пляжа. Может, найдем где остановиться.
– А тут вообще есть жилье?
– Оллестад, люди не стали бы рвать себе задницы и прокладывать дорогу в джунглях просто так, для забавы.
* * *
Отец нес в руках обе наши доски, а через плечо у него висела спортивная сумка. Я тащил свой чемодан. Местами грязь доходила мне до колен, и мы держались ближе к краю дороги – под деревьями почва была потверже. Хорошей опорой оказались стоящие в ряд банановые деревья, а знакомые гроздья зеленых плодов, облеплявшие толстые ветви, напомнили мне о растениях в саду у дедушки с бабушкой.
При каждом шаге приходилось с силой вытягивать ноги из вязкой земли. Все это напомнило мне наши с отцом передвижения в поисках девственных спусков. Я сказал ему об этом.
– А помнишь свой убойный плуг?[27]
– Ага. С ним я мог скатиться откуда хочешь…
– Ты съехал с вершины Сан-Антонио аж до самого низа, в слепящую бурю, причем под снегом был слой льда.
– А когда я начал спускаться на параллельных лыжах?
– Дай-ка вспомнить… По-моему, в 73-м, когда мы поехали на Рождество в Таос.
– Точно! – ответил я, вспомнив пластмассовую фигурку индейца, которую он мне тогда купил. Порой я смотрел на нее и говорил себе, что если мой папа когда-нибудь умрет, то лучше будет умереть
и мне.
– Думаешь, я смогу победить на гонках этой зимой?
– Не заботься о победе, Оллестад. Просто продолжай пытаться. Остальное придет само.
– Думаешь, я когда-нибудь буду участвовать в Олимпийских играх?
– Конечно. Больше того – ты станешь стипендиатом Гарварда или Йельского университета.
– А как это?
– Ну, это когда тебя приглашают на учебу, чтобы ты представлял университет на соревнованиях.
Из-за того что отец планировал мою жизнь так далеко вперед, мне стало тревожно, словно бы джунгли и грязь вдруг сгустились.
* * *
– Мы вообще когда-нибудь куда-нибудь дойдем? – захныкал я.
Отец остановился. Брызги грязи на лице, усах и бедрах делали его похожим на человека-хамелеона, обитателя джунглей.
– Будет легче, если…
– …просто идти вперед, не задумываясь. Знаю-знаю!
Он рассмеялся.
– И потом, здесь все равно негде присесть, – заметил он и снова засмеялся.
«Негде присесть», потому что вокруг только грязь да непролазный лес, а сверху нависают тяжелые тучи, которые вот-вот разразятся дождем, – все это было совсем не смешно.
– Зря я с тобой поехал, – сказал я.
И поплелся вслед за ним.
– Ну что же, Оллестад. А я вот рад, что ты поехал.
– Я больше не хочу участвовать в лыжных гонках, – отозвался я, не повернув головы. – Лучше буду заниматься карате.
– Карате надо бы освоить твоей маме.
Я в испуге остановился. Отец никогда прежде не говорил о маме и Нике так откровенно. Это был отличный шанс выговориться – рассказать отцу, как Ник обзывал меня лжецом и утверждал, что из меня вырастет неудачник. Самый подходящий момент попросить его как-то противостоять жестокости Ника. Но я только промычал что-то себе под нос и потащился дальше по грязи.
Дорога взбегала вверх по склону до гребня, который затем сворачивал к еще более высоким холмам. Наверху тропа резко обрывалась и снова возникала внизу, где простиралась поросшая травой заболоченная долина, окаймленная свисающими ветвями. Я увидел несколько коров и высокие кокосовые пальмы, а дальше – еще один холм. Может быть, за ним нас, наконец, ожидают пляж, приют и отдых…
Я обливался потом и с жадностью выпил воды. Жара окутывала меня плотным покрывалом, и лоб мой горел, как в лихорадке.
– Пап, я весь горю…
– Сейчас мы прыгнем в океан, и ты охладишься.
Он был прав, но я хотел услышать совсем другое.
Мне хотелось, чтобы он заговорил о маме или Нике. Тогда бы я рассказал ему, как он на меня обзывался, называл испорченным и грозился выследить, вздумай я на него пожаловаться. А когда бы мы вернулись домой, папа бы во всем разобрался.
Отец шел позади, и я все ждал. Но он остановился, так ничего и не сказав.
Я скинул чемодан с гребня. Через несколько секунд он уже барахтался в грязи на тропинке внизу. Глаза мои наполнились слезами, я ругался последними словами, и мой голос дрожал от гнева. Я плюхнулся в грязь и начал швыряться ею в отца. Постепенно я выпустил весь пар и просто расплакался. Грязь приятно облепляла болячку на бедре. Опять пошел дождь.
– Ну что, твоя горная истерика закончена? – поинтересовался отец.
– Нет, – ответил я.
Отец наклонился ко мне, я схватил его за руку, и он вытянул меня из грязи.
– Давай, съезжай на попе.
Мы скатились по склону и приземлились на заболоченный луг. Грязь доходила мне до пояса, я выхватил у отца свою доску и поплыл на ней.
– Отличная идея, Оллестад!
– А где твоя сумка? – спросил я.
– Оставил там, наверху, – ответил отец. – Похоже, теперь мне придется разгуливать в одних шортах.
* * *
Мы перебрались на другой берег болотца. Грязь на наших телах кое-где подсохла (дождь к этому моменту закончился), и мы напоминали болотных чудищ. Уже был слышен шум океана. Отец похлопал меня по спине.
– Скоро почистимся.
Он вывел меня из джунглей. Внезапно под ногами у нас захрустели кучки белых ракушек. Они усеивали всю тропу до пляжа и тонким слоем покрывали влажный песок вдоль берега.
Море и небо отливали оттенком голубики. Кое-где виднелись бирюзовые прожилки – там, где не было подводных рифов, сквозь воду просвечивал белый песок. Чуть дальше от берега массивы волн разбивались о крупный риф и резво разбегались в разные стороны, словно десятки кобр. Мы, два болотных чудища, с восторгом глазели на все это.
Первый и единственный раз в жизни отец ничего не сказал о том, какая вокруг красота. Он вообще ничего не говорил. Даже про серфинг. На цыпочках побежал к воде, лавируя между ракушками, и нырнул в океан. За ним на воде расплылось пятно грязи. Он велел, чтобы я зашел в воду прямо в одежде, чтобы очистить ее. Я раскрыл глаза под водой и увидел желтую рыбку, скользнувшую под рифом.
Потом мы разделись догола и развесили одежду на деревце папайи. В ноздри мне заползал сладкий аромат фруктов, смешанный с влажным воздухом. Желто-зеленые плоды свисали с ветвей, как большие женские груди. Все вокруг было ослепительно-ярким и в то же время мягким, как бархат.
Мы стояли как зачарованные. Начала сказываться усталость от долгого и трудного пути. Минута проходила за минутой, и волны, разбивающиеся о риф, аккомпанировали разлитой в воздухе сладости и ягодной палитре неба и воды.
Отец рассеял чары, спросив, как мое бедро.
– Уже лучше, – ответил я.
– По всему видно, что ты ударился, когда катался на скейте.
Я помолчал. Здесь, в Мексике, моя ложь казалась сущим пустяком.
– Так и было, – сказал я.
– Мексика сохранит твою тайну, – ответил отец.
Лицо мое расплылось в улыбке. Я почувствовал несказанное облегчение, кинулся к воде и громко завопил, вызывая на бой воображаемого демона. В ступни мне впились ракушки, и я нырнул в море головой вперед.
Когда я всплыл на поверхность, отец подмигнул мне и пустился в пляс на ракушках. Потом запрыгнул в воду и, как поплавок, лежал на спине, глядя в небо. Отец держался на воде легко и непринужденно, как тюлень, задравший один ласт. Он разглядывал тучи, готовые в любой момент разразиться грозой, и, по-видимому, любовался их влажной дымкой.
* * *
Я подплыл к берегу и, покопавшись в песке, нашел несколько толстых белых ракушек с дырочками. Я показал их отцу, и мы решили, что это ракушки «пука»[28]. Я набрал добрую сотню и сложил их все в большую раковину абалона[29].
Отец разломил папайю большими пальцами. Используя вместо ложек ракушки, мы выковыряли скользкие черные семечки и стали поглощать мякоть.
– Прямо как индейцы, – заметил отец.
Он рассказал, что индейцы ловили рыбу самодельными гарпунами, выдалбливали лодки из бревен и что у них не было ни телевизора, ни машин, ни ресторанов.
– Это были крутые люди, Оллестад, – сказал он.
– Насколько крутые?
– Круче тигриного дерьма.
– А что круче? Тигриное дерьмо или тигриная моча?
– Хм… думаю, второе.
– Правда?
– Ага. Наверное.
* * *
Отец ополоснул в соленой воде наши доски, а я – свой чемодан. Затем мы двинулись на север.
– А как умирают от жары?
– Организм обезвоживается, и, в конце концов, человек умирает.
– А как замерзают насмерть?
– Сначала тебе холодно. А потом становится тепло и клонит ко сну, и тогда ты засыпаешь и больше уже не просыпаешься.
– По мне, так лучше умереть от холода.
– Согласен.
* * *
Мы шли по изогнутой песчаной косе, врезавшейся в море. Отец оглянулся на большой риф. Он остановился, изучая волны, а я сделал вид, что ничего не замечаю.
– Когда ветер уляжется, может, будет и неплохо.
Я ничего не ответил. На другой стороне виднелась песчаная полоса, за ней высокие черные скалы обрамляли небольшую бухту. Когда мы подошли ближе, я заметил на мокром песке две рыбацкие лодки. Они покачивались, как колыбельки. Это были явно не каноэ, выдолбленные в стволе дерева. Маленькие плоскодонки, до отказа набитые сетями, ведрами и гарпунами – не бамбуковыми, а металлическими.
– Гляди-ка, – сказал отец.
За живой изгородью из мангровых деревьев еле угадывался ряд пирамидальных крыш из листьев кокосовых пальм.
Отец качал головой, словно не мог поверить своим глазам, и тут я понял, что нам крупно повезло. То, что все время приходилось полагаться на удачу, порядком нервировало меня.
Он шагнул на тропинку, усеянную растоптанными ракушками.
– А что, мы прямо так возьмем и заявимся?
Отец развел руками.
– Я не вижу другого выхода.
– А вдруг люди, которые там живут, не любят чужаков?
– Ну, тогда уйдем. Не парься, – сказал он.
Он взял меня за руку, и мы пошли в сторону крыш.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.